И Альфред Ренике всердцах стукнул кулаком по столу. Он был членом социал-демократической партии, читал газеты, но ещё не мог как следует осмыслить недавние события, происшедшие в Германии.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Переводчица Валя Петрова бурей влетела в комнату дежурного офицера. Майор Савченко, с которым она только что приехала из деревни, еле поспевал за своей спутницей.
Капитан Соколов, дежурный по комендатуре, сидя у стола, читал книгу. Рабочий день уже давно кончился.
- Товарищ капитан! - ещё с порога заговорила Валя.
- Дайте мне лист бумаги! С меня хватит! Довольно! Я подаю рапорт и еду домой.
- Пожалуйста, - произнёс майор Савченко, закрывая за собой дверь. Он спокойно, без тени улыбки, подошёл к столу и протянул девушке листок бумаги.
- Спасибо! - ответила Валя и села писать.
Она писала сосредоточенно, закусив мелкими ровными зубами нижнюю губу и время от времени вслух перечитывая написанное.
- Рапорт номер четыре, - сказала Валя, ни на минуту не отрываясь от бумаги.
- Что такое? - заинтересовался Соколов.
- Рапорт номер четыре.
- А где первые три?
- В личном деле. Я сто рапортов напишу, а своего добьюсь!
- Что произошло, Валя?
Девушка вскочила из-за стола и выпалила:
- Не буду я здесь работать, не буду!
И она снова уселась на своё место. Через несколько минут рапорт номер четыре был готов.
Валя подписалась и встала.
- Товарищ майор, прошу вас передать это полковнику.
- Давай, давай, - невозмутимо произнёс Савченко. - А чтобы не беспокоить его лишний р аз, я сам и резолюцию наложу.
Он быстро черкнул на рапорте несколько слов.
- "В типографию. Отпечатать сто экземпляров!", - прочитала Валя. - Это для чего?
- А чтобы не тратить времени на писание. Так будет удобнее. Приходишь на работу, сразу подаёшь мне рапорт, потом берёшься за дело. Большая экономия времени!
Валя от возмущения даже подскочила на месте.
- Нет, вы сами посудите, - быстро заговорила она, обращаясь к Соколову, - сами посудите, чья правда.
- Расскажи, расскажи, Валя! - поддержал её Савченко.
- Нет, вы только послушайте! Сегодня мы с майором целый день разъезжали по деревням. Ну, всё очень хорошо. Приехали в Гротдорф. Заходим в один дом - сидит немец и чинит кастрюлю. Майор начинает с ним говорить о всяких делах, а потом я и спрашиваю у немца: "Вы на войне были?". "Был" - говорит. "Где?". "В сорок первом году под Москвой", - говорит. "Где именно?". "В городе Белеве". Зима была жестокая, их оттуда погнали, так он, убегая, для скорости даже сапоги скинул. Ну, конечно, отморозил ноги, и его из армии отпустили. Где же правда? Где, я спрашиваю, правда?
- Не могу сказать, - не понимая ещё валиного возмущения, ответил Соколов.
- Как не можете? Он мой родной Белев разрушил; может быть, именно он моего отца убил, а я сейчас для него здесь земельную реформу готовить должна? Нет, с меня хватит!
- Этак нам всем, надо рапорты подавать.
- Вы, товарищ капитан, решайте для себя, как хотите, а я уж решила совершенно твёрдо. Всё!
- Как тебе не совестно, Валя? - спокойно произнёс Савченко. - Разбушевалась, словно истеричная барышня. Стыдись! А ещё комсомолка, все фронты прошла, можно сказать, войну выиграла. Осталось нам мир закрепить, а у тебя нервов нехватает. Нам здесь надо работать, Валя. Есть на свете такое государственное слово - "надо".
По мере того, как Савченко говорил, после каждой фразы попыхивая трубкой, пыл у Вали пропадал. Она слушала, не перебивая.
- Вот всегда я так, - наконец, сказала она. - Сначала погорячусь, а потом даже самой неловко.
Наступила пауза.
- Но они же мой город сожгли! - снова воспламенилась Валя. - Можете меня не агитировать.
- А знаешь, Валя, здесь много настоящих людей, больше, чем ты думаешь.
- Не вижу я их что-то, - сказала Валя уже более миролюбивым тоном и поглядела на майора, не сердится ли он.
Но Савченко и не думал сердиться. Он уже забыл об этой небольшой стычке и внимательно рассматривал лежавшую на столе немецкую газету.
- Откуда такая взялась? - спросил он у Соколова. - В первый раз вижу.
- А это "Тагесшпигель", союзнички наши начали выпускать в Берлине. Подленькая газетка. Открыто на нас нападать они ещё стесняются, хоть им и хочется. Зато о немцах, которые в нашей зоне работают, пишут всякие гадости.
- Этого следовало ожидать, - глядя на газету, сказал Савченко. - Такого добра здесь скоро будет видимо-невидимо.
- Да, нам ещё придётся повоевать с этими органами, - в тон ему ответил Соколов, оглядываясь.
Дверь в комнату отворилась, и на пороге появился высокий человек в сером спортивного покроя костюме. Он обвёл всех присутствующих необыкновенно живыми, весёлыми глазами и на секунду задержал взгляд на Соколове.
Всматриваясь в него, он как бы старался что-то припомнить. Потом обернулся к майору и сказал по-русски, но с акцентом, который явно выдавал в нём немца:
- Мне надо поговорить с дежурным по комендатуре.
- Это я, - ответил Соколов, тоже внимательно всматриваясь в посетителя.
- Вот мои документы, - протянул удостоверение вновь прибывший. - Моя фамилия - Дальгов, Макс Дальгов. Дорнау - моя родина, но пристанища у меня здесь не осталось. Я прошу разрешения на номер в отеле.
- Вот где нам пришлось встретиться, Макс! - снова поднял глаза на посетителя капитан.
- Соколов?! - радостно воскликнул Дальгов и бросился к столу. - Вот так встреча!
Валя и Савченко с недоумением смотрели на капитана. А тот, увлёкшись разговором с Дальговым, забыл обо всём на свете.
- А помнишь?.. - то и дело восклицал он. - А помнишь?..
Наконец, Валя вмешалась:
- Может быть, вы нас всё-таки познакомите, товарищ капитан? - обратилась она к Соколову.
- Извините, товарищи, это мой старый знакомый - герой войны в Испании Макс Дальгов. Мы встречались с ним в Москве.
- Очень приятно. Петрова, - протянула руку Валя.
- Рад с вами познакомиться, - в свою очередь сказал Савченко. - Вы к нам надолго, товарищ Дальгов?
- Пока на денёк, - ответил Дальгов. - После победы я работал в Гамбурге переводчиком при советской миссии по репатриации. А теперь вот получил новое назначение, и хоть не по пути, а решил всё же заехать сюда. Сегодня переночую, завтра повидаю старых друзей и опять уеду. В Берлин - там меня одно задание ждёт. Зато уж потом совсем вернусь в Дорнау. И если позволят обстоятельства, снова стану актёром. Я об этом давно мечтаю.
- Вы были актёром? - в голосе Вали прозвучало недоверие.
- Да, был. Я и в советских фильмах снимался.
- Вот откуда мне ваше лицо знакомо, - сказала Валя. - Только там вы…
- Играл эсэсовцев, - рассмеялся Дальгов, - совершенно верно. Но мне приходилось на сцене и благородных.
людей играть. Кстати, в Дорнау когда-то жила Эдит Гартман. Чудесная была актриса…
Соколову показалось, что в голосе Дальгова прозвучала грустная нотка.
- Она здесь.
- Неужели? Вот хорошо! Ты знаешь, Соколов, это необыкновенный человек! Подумай только - наотрез и во всеуслышанье отказалась играть в фашистских пьесах. Для этого нужно было обладать большой смелостью. И очень приятно, что она осталась здесь. Я боялся, как бы она не поддалась на всякие мнимые соблазны и не уехала на запад. Ведь это поистине замечательная актриса. Я видел в её исполнении Луизу Миллер в "Коварстве и любви" и скажу честно: это одно из самых ярких театральных впечатлений моей молодости.
Макс говорил увлечённо, почти восторженно, и Соколов почувствовал, что для Дальгова Эдит Гартман - не только любимая актриса.
- Ты её хорошо знаешь? - спросил Соколов.
- Мы когда-то были знакомы, - не сразу ответил Дальгов.
- Да, - спохватился капитан. - Ведь наш гость, наверно, с дороги проголодался. Сейчас мы тебя накормим.
- Не откажусь.
- А ты, как и раньше, не страдаешь отсутствием аппетита?
И они снова стали вспоминать какие-то только им одним известные события.
Валя рассердилась.
- Довольно вам заниматься воспоминаниями, - сказала она. - А если товарища Дальгова надо накормить, то я всё это сейчас устрою.
- Действуй, Валя, - сказал Соколов. - Для такой встречи недурно бы и рюмочку выпить, только на дежурстве нельзя. Ничего, Дальгов, выпьем, когда освобожусь. Я приду к тебе.
Он посмотрел на Валю, и та заторопилась к выходу. На пороге она остановилась, удивлённо развела руками и, нисколько не смущаясь присутствием Дальгова, воскликнула:
- Вот если бы все немцы были такие!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Три рюмочки, чуть больше напёрстка, стояли на невысоком круглом столе. В центре возвышалась бутылка с ликёром. На этикетке был изображён пузатый лысый монах с бокалом в руке. Янтарно-жёлтый, густой, похожий на подсолнечное масло ликёр золотился в маленьких рюмках. Вкусом он напоминал какой-то лекарственный препарат, и даже ко всему привычные немцы с опаской пили это изобретение хитрых химиков.
Бургомистр Дорнау принимал у себя дорогого гостя. Макс Дальгов сидел за столом и с удовольствием посматривал на Лекса и на Матильду, маленькими глотками прихлёбывая ликёр. После каждого глотка он чуть-чуть морщился, но улыбка не сходила с его усталого лица.
Последний раз они встречались добрый десяток лет назад. Когда-то оба состояли в одной партийной организации. Захват Гитлером власти заставил их уйти в подполье. Затем Макс пробрался в Испанию, а Лекса посадили в концлагерь. Было что вспомнить и о чём рассказать.
И, как всегда бывает при встрече после долгой разлуки, они стали перебирать прежних знакомых. Теперь в их разговоре то и дело слышалось: "погиб в Дахау", "расстрелян", "замучили".
Но друзья не только предавались воспоминаниям. Слишком значительные события происходили сейчас в Германии, чтобы можно было их обойти. И поэтому разговор сам собой перешёл на сегодняшние дела.
- Жаль, что ты снова уезжаешь, Макс, - задумчиво говорил Михаэлис. - Было бы так хорошо, если бы ты сразу приступил к работе в Дорнау. Нас, коммунистов, осталось здесь совсем немного. Просто больно было смотреть, когда впервые собралась вся городская организация. Сколько товарищей погибло!.. Правда, народ уже тянется к коммунистам, и авторитет наш растёт с каждым днём. Недаром к нам перешли многие левые социал-демократы. Но людей с настоящим политическим опытом, подлинных организаторов масс ещё нехватает, а работы так много, что иногда даже страшно становится.
Он пригубил рюмочку и продолжал:
- Ты только подумай, сколько новых общественных организаций появилось у нас в городе! Создаётся Культур-бунд, начали работать профсоюзы, не сегодня-завтра возникнет союз молодёжи, женщины - и те втягиваются в общественную жизнь. Всей этой работой надо руководить.
- А всё же справляетесь вы неплохо, - заметил Макс.
- Да, кое-как справляемся. Правда, нам во многом помогает комендатура. Я сам стараюсь действовать самостоятельно и всех товарищей приучаю, а всё же часто приходится тревожить полковника Чайку или капитана Соколова. Они-то всегда дадут хороший совет, но ведь хотелось бы чувствовать себя увереннее…
- Со временем это придёт, - спокойно ответил Макс. - Скоро люди из плена вернутся. Они принесут с собою много нового, они же видели, как живут и работают в России. Понимаешь, Лекс, Советский Союз - это совершенно удивительная страна. Кто хоть раз почувствовал её дыхание и знает, как горячо и радостно трудятся советские люди, тот уже никогда не сможет жить и работать по-старому. Я провёл там несколько лет, и эти годы были для меня такой школой, какую нигде больше не пройдёшь.
- Да, я понимаю тебя, мне ведь часто приходится встречаться с русскими, - ответил Лекс. - Но, наверно, пройдёт ещё много лет, прежде чем нас, немцев, примут в семью народов как равных. Впрочем, это зависит от нас самих, и когда мне приходится особенно трудно, я напоминаю себе, что тружусь-то для будущего счастья народа! Это очень важно - сознавать, что трудишься для блага всей Германии.
Они немного помолчали.
- Всей Германии… - повторил Дальгов. - Очень сложное это сейчас понятие - Германия. Страна, разрезанная на части, страна с нарушенными родственными, экономическими, политическими, даже просто почтовыми связями. На западе никто из англичан и американцев и не помышляет о создании действительно миролюбивой, единой демократической Германии. Ты увидишь, они ещё когда-нибудь попытаются нас использовать в качестве пушечного мяса. Только уж теперь-то из этого ничего не выйдет. У нас теперь очень надёжные друзья, Лекс. Они победили Гитлера и спасли всех нас. И они доведут дело до конца. Германия будет демократической страной. Помяни моё слово. И произойдёт это скорее, чем мы все думаем.
- Ты видел Сталина? - неожиданно спросила Матильда.
- Да, - тихо ответил Дальгов.
- И говорил с ним?
- Нет, это было на параде. Он стоял на трибуне.
- Тильди недаром спросила о Сталине, - проговорил Лекс Михаэлис. - Все наши надежды связаны с этим именем. Я твёрдо верю, что мы будем жить, как честные люди. Я ещё не знаю, какой она будет, эта новая, единая Германия, но мы её построим, пусть даже нам придётся работать по двадцать пять часов в сутки.
Он улыбнулся и снова наполнил рюмки. Приятели долго молчали, каждый думая о своём. Они вдруг со всей отчётливостью поняли, что на их плечи легли огромные государственные заботы, что именно от них зависит сейчас судьба родины.
- Ты надолго уедешь, Макс? - спросил Михаэлис.
- Месяца на три. Я буду участвовать в подготовке материалов для суда над Герингом, Риббентропом и компанией. Это - важное поручение. Мир должен узнать, какие это были преступники и куда они толкали немецкий народ.
- Но ты в самом деле приедешь?
- Не беспокойся, - рассмеялся Макс. - Я вернусь в Дорнау. Это моя родина, а кроме того есть уже решение командировать меня сюда на партийную работу.
- Хорошо бы тебе поскорее вернуться. Мне было бы тогда значительно легче.
- Мне всё кажется, что ты немного боишься своей работы, Лекс, - улыбнулся Дальгов.
- Нет, работы я не боюсь! Просто мне не с кем вот так, по душам поговорить. У меня много товарищей, которые сейчас вошли в магистрат, но они-то на меня смотрят как на опытного руководителя. А вот с тобой я могу поговорить и о том, как мне трудно, как мне хочется, чтобы было у нас побольше хороших, надёжных людей. Поэтому тебе и кажется, что я жалуюсь. Когда я прихожу в магистрат, я уже не думаю о трудностях. Тут можешь мне поверить.
- А интересно, - после минутного молчания спросил его Макс, - что делает сейчас Эдит Гартман? Она, наверно, снова появится на сцене?
Михаэлис огорчённо покачал головой:
- Нет, она не хочет работать. Даже на собрание артистов не сочла нужным придти. Таких, как она, много, в этом-то вся беда. Люди ещё не разглядели своего будущего, они ещё боятся…
- Как-то непохоже это на Эдит, - задумчиво сказал Макс.
- Похоже или непохоже, но это так.
Неожиданно Дальгов встал.
- Мне пора, - сказал он. - Завтра рано утром я уезжаю. Очень хочется поскорее вернуться сюда.
Макс допил последнюю рюмочку ликёра, попрощался с Матильдой и Михаэлисом и вышел.
Город уже спал. Тёплая летняя ночь опустилась на окрестные холмы.
Он медленно шёл по улице родного Дорнау - Макс Дальгов, немецкий коммунист, боец Интернациональной бригады и политический работник. Он думал о том, каким прекрасным будет этот город, как расцветёт вся страна через несколько лет.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На дворе стоял ясный осенний день, а в маленькой комнатке Эдит Гартман с утра царил полумрак. Жалюзи на окнах были спущены. Казалось, хозяйка боится света.
Солнце клонилось к закату. Оно опускалось всё ниже, и вот одинокий луч, проникший сквозь щель, на миг озарил комнату и исчез, уступив место сумеркам.
Не вставая со своего кресла, Эдит протянула руку и повернула выключатель. Настольная лампа с прозрачным абажуром осветила комнату: стены, увешанные старыми афишами, широкую тахту и небольшой потёртый ковёр на полу.
Эта комната отнюдь не отличалась роскошью. Скорее она напоминала жилище студента. Единственное, что нарушало сходство, - глубокое, удобное кресло. С тех пор, как в Дорнау пришли советские войска, Эдит Гартман проводила в нём целые дни, размышляя над своей судьбой, и мысли её были тяжёлыми, тревожными, смутными. Эдит утратила почву под ногами, и обрести её вновь было нелегко.
Когда-то она любила вспоминать свои роли, старательно собирала афиши спектаклей и кинофильмов, в которых главные роли играла известная актриса Эдит Гартман. Что бы ни говорили, эти афиши - несомненные доказательства её былой славы. Но сейчас и они не приносили успокоения.
Скрипнула дверь, и в комнату тихо вошла мать. Криста Ранке нисколько не изменилась за последнее время. Так же размеренно и спокойно вела она хозяйство, тщательно рассчитывая всё до последнего пфеннига и грамма. Только пфеннигов становилось всё меньше и меньше.
Криста Ранке уселась напротив дочери, немного помолчала, а затем начала обычный разговор. Речь шла опять о деньгах. В голосе матери всё чаще проскальзывали тревожные нотки. Скоро уж и продавать нечего будет. Не пора ли Эдит подумать о какой-нибудь работе?
Эдит снова вспомнила о недавнем разговоре с бургомистром Михаэлисом. От своего имени и от имени капитана Соколова он просил фрау Гартман подумать об организации театра в Дорнау. Тогда она ответила отказом и сослалась на здоровье, якобы не позволявшее ей взяться за работу.
Неужели всё-таки придётся принять это предложение? Нет, не надо торопиться. Настанет ещё время, когда возродится настоящая Германия. Вот тогда-то актриса Эдит Гартман опять появится на сцене.
У входной двери раздался звонок, а затем в комнате появился писатель Болер в сопровождении Карла Тирсена, известного адвоката и большого любителя театра.
Болер вошёл, как старый, добрый знакомый. За последнее время он стал частым гостем у Эдит. Писатель поцеловал ей руку и привычно опустился на тахту. Тирсена Эдит тоже знала, хотя в её доме он ещё никогда не бывал.
Болер за это лето буквально расцвёл. Теперь, когда в Берлине опять издавались его произведения, жизнь вновь стала улыбаться старику.
Карл Тирсен, наоборот, был настроен весьма пессимистично. Его адвокатский заработок, всегда казавшийся таким верным и надёжным, исчез совершенно. Прекратились тяжбы между крестьянами и помещиками, а они-то, собственно, и давали адвокатам наибольший доход. В судах сейчас разбирались только мелкие уголовные дела. К процессам по денацификации, где можно было рассчитывать на внушительный заработок, Тирсена не допускали: у него у самого было рыльце в пушку. Работа в местном отделении социал-демократической партии теперь уже не сулила никаких выгод.
Но чем неустойчивей и тревожней становилось положение Тирсена, тем учтивее и слащавее делался его голос.
Блеснув напомаженными волосами, он тоже поцеловал руку Эдит и тяжело опустился на стул.
- А вы слышали о том, что русские якобы позволят крестьянам делить помещичью землю? - после взаимных расспросов о здоровье заметил Болер.