Степан смотрел на несчастных, тихих, безмолвных детей, и сердце у него сжималось от сострадания. Эльза – настоящий прелестный херувим. Марта – писаная красавица, как на иконе, со строгим, чистым лицом. Под легким платьем вырисовывалась классическая античная фигура. Степан подумал: такая прелестная девушка и без глаз, что ее ждет в будущем?
Старшина Павлов, отчаянной смелости разведчик, с тремя орденами Славы и двумя Красной Звезды на груди, глядя на несчастных детишек, вдруг глубоко задышал и, сдерживая ком, подкативший в горле, отошел за спины лейтенантов. Взводные командиры, не раз смотревшие смерти в глаза, были тоже потрясены.
Во флигеле между тем разведчики продолжили прерванную "чистку перышек", достали бритвы, кисточки, одеколон, нагрели воды, занялись приготовлением баньки – обнаружили ее около хозяйственных построек, в которых теплым духом встретили коровы. Не зря ротный обещал молочком попотчевать! В общем, расположились удобно. Пришла пора перекусить. Достали из сидоров положенное продовольствие: хлеб, консервы американские – фарш "второй фронт" и трофейные деликатесы – сыры, копчености, бутылки вина с красивыми французскими этикетками (это водится только у разведчиков). Выпили, закусили, стали мечтать, как скоро домой вернутся.
Старшина Павлов просто живописал эту картину. Он был вятский, речь у него со своеобразным акцентом:
– Значить, приду я в свой дом, и вся родня кинется ко мне на встренку. А я их охолону, скажу: погодитя маленько. Целоваться, миловаться будем посля. А сейчас беритя лопаты и пойдем в огород. Они, конешно, удивятся: ты что, Ефим, надумал, зачем лопаты?! А я свое: беритя, беритя, сейчас пойметя. Выведу я их в огород, отмеряю каждому по три метра и прикажу: копайтя! Да ты что, с ума сдвинулся?! – заверещат, особенно теща. А я на своем настою: копайтя и все! Ну, выкопают они, как положено, в полный профиль. Набьют на руках мозоли. Уж не рады моему возвращению! А я еще пару ведер воды притащу и оболью их сверху в траншее. Ну, совсем они меня за безумного сочтуть! А я им скажу: вот так я четыре года окапывался на разных рубежах, да еще в дождь али в снег и стужу. Вы моей службы на фронте немного отведали и будете меня уважать и привечать, как положено и еще больше того. А теперь здравствуйте, давайте целоваться и пойдем за праздничный стол.
Разведчики укатывались от рассказа старшины. Одни одобряли: молодчик! Другие упрекали: нехорошо так с родней обходиться! Старшина был доволен, закручивал усы, похохатывал вместе со всеми.
Доронин расположился в небольшой комнатке на втором этаже, здесь было все необходимое для отдыха: кровать, столик, туалетная каморка и балкон с распахнутым видом на роскошный парк. Не успел Степан разложить свои пожитки, как во дворе послышался шум мотора – кто-то приехал. Выглянув с балкона, капитан увидел зеленый газик и вылезающего из него майора, который сидел рядом с водителем.
На крыльцо пансиона вышли осмелевшие девушки и Гриватов. Добрынин быстро, гремя сапогами, сбежал по лестнице и подошел к майору.
– Здравия желаю, чем могу быть полезен?
Майор был сильно пьян. Нетвердо стоял на ногах. Глаза его, мутные от хмеля, ничего доброго не предвещали.
– Ты мне ничем… не можешь быть полезен, а вот барышни… – Он двинулся на крыльцо, где стояла ничего не видящая стайка слепых. Он шел, качаясь, и повторял: – А вот барышни могут быть полезны. Особенно вот эта… – Он направился к Марте.
Доронин остановил его, дернув за рукав.
– Товарищ майор, они слепые. Мне приказано их охранять.
– Для себя бережешь, капитан? Их много, тебе хватит.
– Вы пьяны, товарищ майор, вам лучше уехать отсюда.
– Не для того я приехал, чтобы уезжать. Отойди, капитан, по-хорошему, а то я тебе рыло начищу.
Из флигеля вышли старшина Павлов и несколько разведчиков. Услыхав оскорбление своему командиру, старшина поспешил к майору и, взяв его за руки повыше локтей, стал разворачивать и сводить с крыльца, приговаривая при этом:
– Товарищ майор, товарищ майор, держите себя в приличии.
Майор вырвался из его рук и с маху ударил старшину по лицу, отчего тот упал и покатился по ступенькам вниз. Майор от своего взмаха тоже не удержался и, заплетая ноги, сбежал вниз. Здесь его встретил Ефим увесистым хуком в челюсть, отчего майор икнул, откинул голову и рухнул к ногам старшины. Подняв его за грудки, Ефим еще раз влепил майору добротный прямой в глаз, отчего глаз тут же заплыл, а под ним засветил большой фиолетовый фонарь. Бросив майора наземь, старшина обалдело глянул на Доронина и залепетал:
– Так он сам начал, товарищ капитан.
Майор поднялся, мычал, пытался кинуться на старшину, к нему подошли два разведчика и крепко взяли под руки.
– Посадите его в машину, – сказал Доронин. – А вы, товарищ майор, езжайте к себе, проспитесь.
Загрузившись в машину, майор выкатывал один видящий глаз на Доронина, рычал:
– Ну, погоди, падло, я тебе все это напомню. И вам, сволочи, – погрозил разведчикам кулаком.
Шофер, не покидавший все время своего сиденья, с места рванул, и газик умчался, надсадно ревя мотором, будто обиделся, как и его хозяин.
* * *
В расположение танкового батальона, которым командовал побитый майор, газик влетел на такой же бешеной скорости, с какой стартовал из пансиона. Танкисты, увидев отделанную физиономию командира, наперебой спрашивали:
– Кто это вас так?
– Кто посмел?
– Где они? Мы им покажем…
Майор обвел боевых друзей единственным мутным глазом, тихо сказал:
– Еле живой ушел. Вот там недалеко поселочек, в нем власовцы и полицаи с женами и детьми. Мужики переодеты в нашу форму. Я к ним, как к своим, напоролся. Они к немцам пробиваются, ждут ночи, по ночам идут. Понятно?
– Понятно! Так надо их арестовать.
Майор взревел:
– Арестовать?! Они вашего командира так разделали, а вы с ними цацкаться собираетесь! Добить гадов! По машинам! Заводи, и за мной!
Экипажи запрыгнули в танки, рявкнули моторы, взлетел сизый дымок, и, клацая траками, шесть машин, одна рота, в которую приехал комбат, двинулись за командиром батальона, который высунулся из башенного люка головной машины и подавал руками команды.
* * *
Не успели разведчики обсудить и осознать происшествие с майором, как увидели и услышали шум танков, которые разворачивались из колонны в боевую линию и двигались на пансионат.
– Что это значит? – крикнул с крыльца старик Гриватов, обращаясь к капитану Доронину, который наблюдал все это с балкона.
Ответом Гриватову был залп из танковых пушек. Снаряды разнесли вдребезги второй этаж и крыльцо пансионата вместе с Гриватовым. Внутри коттеджа раздался крик женщин.
– Рота, к бою! – крикнул капитан и сам, схватив автомат, побежал к железной ограде, которая стояла на фундаменте высотой около метра, выложенном из камня.
Разведчики залегли вдоль этой ограды, с недоумением глядели на танки, на своего командира, друг на друга. Различая на танках белые номера и красные звезды, Доронин сказал старшине:
– Это же наши. Они что, сдурели?
Старшина глухо ответил:
– Я думаю, товарищ капитан, сдурел один – тот майор, которому морду набили. Решил он нас проучить!
– Такие крайности? Разве так можно?
– Пьяным дуракам все можно. Наверное, пожаловался танкистам, увидели они его "фонари" и решили заступиться.
Второй залп, уже с более близкого расстояния, завалил весь второй этаж. Несколько снарядов угодило во флигель – жилье разведчиков.
– Надо как-то их остановить, – сказал капитан. – Образумить.
– Я пойду парламентером, – сказал Ефим.
Он вырвал черенок из метлы, валявшейся у крыльца, скинул быстро гимнастерку, снял нижнюю белую рубаху, привязал ее рукавами к древку и, надев гимнастерку, сказал двум разведчикам, которые лежали рядом:
– Пошли.
Они перелезли за ограду. Старшина, держа в руках древко, высоко поднимал свой белый флаг. Разведчики с напряжением следили за парламентерами, шагающими навстречу танкам. Ордена, особенно три ордена Славы, как кольчуга, блестели на груди старшины Павлова.
Танки не стреляли. Но когда парламентеры подошли к ним совсем близко, злая пулеметная очередь свалила всех троих, и еще долго бил по ним пулемет, взбивая землю, на которой они лежали. Доронин с досадой вскрикнул:
– Не надо было старшине ходить, узнал его пьяный майор!
Следующий залп обрушил и первый этаж пансиона. Услыхав крик женщин, Доронин побежал к развалинам. В зале с большими окнами лежали несколько убитых девочек. В одной из них Степан узнал Марту, лицо у нее не изменилось, было, как у живой, иконописное. Около нее ползала маленькая Эльза, не видя и не понимая, что происходит. Девочка кричала:
– Марта! Марта! Почему ты молчишь?
Сама Эльза была вся в крови. Степан быстро осмотрел ее – ранения не было, она испачкалась в крови Марты, когда тормошила ее и просила подняться.
С разведчиками, которые побежали за командиром, капитан вывел уцелевших детей и старух, усадил за высоким фундаментом дома. Генеральша Башкирцева причитала:
– Господи, что творится! У этих большевиков всегда смерти и трупы.
Доронин поспешил назад к своим, к ограде и вдруг обнаружил, что справа и слева от него, прикрываясь деревьями, бегут какие-то люди. Пригляделся – немцы! В своей форме, с автоматами в руках. В этот миг танки шарахнули еще один залп по пансиону. Разведчики, Доронин и немцы залегли, спасаясь от свистящих осколков.
Доронин разглядел в лежавшем неподалеку офицера и первое, что пришло в голову, крикнул ему:
– Откуда вы взялись?
Немец ответил вопросом:
– С кем вы воюете?
* * *
Здесь необходимо сделать небольшое отступление, чтобы стало понятным происходящее.
С косы генерал Минц отправлял последние суденышки. Те, которые уплыли с окруженцами раньше, назад не возвращались. Генерал мобилизовал частные рыбачьи шхуны вместе с их владельцами. На одну из них, принадлежавшую финну Эйхе Рисонену, грузилась рота капитана Клауса Хофмана. Рота понесла большие потери, осталось сорок солдат, но это были хорошие, обстрелянные вояки, дисциплинированные и уважающие своего гауптмана.
Рота разместилась на шхуне. Движимый желанием поскорее вырваться из окружения, гауптман Хофман дал команду "Вперед", и шхуна отчалила. Они благополучно проплыли четверть пути, несмотря на то что было еще светло. У одного из зеленых оазисов на берегу с красивой дачной постройкой вдруг послышалась стрельба.
Опытный Хофман сразу определил: бьют прямой наводкой танки – выстрел и тут же взрыв без звука полета снаряда, так бывает только при стрельбе прямой наводкой на недалекое расстояние до цели. Солдаты насторожились, тоже прислушивались. Ротный сказал:
– Какая-то небольшая, локальная схватка. Может быть, там горстка наших храбрых бойцов отбивается?
Солдаты молчали. Им не хотелось воевать, рады – вырвались из пекла на косе. Командир пытался глядеть им в глаза и продолжал:
– Наши боевые друзья, может быть, из последних сил отбиваются. А мы проплывем мимо? Берег рядом. Несколько минут, и мы выскочим на берег, поможем, заберем с собой живых и раненых.
Солдаты продолжали молчать. Гауптман был офицер военного образца. Его призвали в армию в 1942 году, он окончил краткий курс военного училища и попал на восточный фронт под Воронеж, на должность командира взвода. В немецкой армии взводные тоже держались на передовой несколько недель, а потом в госпиталь или в могилу под маленький крест из березовых бревнышек.
Клаусу везло – он дважды был ранен и оба раза выжил. Заслужил Железный крест, два знака отличия за две зимы на русском фронте. После третьего ранения, уже капитаном, попал из резерва в дивизию, которая обороняла побережье Ла-Манша во Франции. Но когда русские в 1944 году стремительно пошли вперед, дивизию, в которой служил Хофман, перебросили на Восточный фронт, и, как он считал, напрасно – англичане и американцы воспользовались этим и высадились на французский берег.
В общем, гауптман был уже опытный вояка, считал себя кадровым офицером и стремился соблюдать все писаные и неписаные традиции офицерского клана, одна из них была – боевое товарищество и взаимовыручка в бою. Он приказал шкиперу Эйхе:
– Поворачивай к берегу, туда, где стреляют.
Финн заупрямился:
– Меня нанимали перевозить солдат, я не могу участвовать в боевых действиях.
Хофман жестко ответил:
– Тебя не нанимали, а мобилизовали. Ты обязан выполнять мои приказы, или я тебе по законам военного времени влеплю пулю в лоб и выброшу за борт. Понял?
Финн хорошо понимал немецкий язык, быстро закрутил рулевое колесо, поворачивая шхуну к берегу.
Немцы с детства приучены делать все хорошо, прочно, основательно. В 1941 году они ходили в атаки, засучив рукава. Вот и направляясь к берегу, ефрейтор Гольдберг и несколько старослужащих солдат, готовясь к бою, стали закатывать рукава. Гауптман порадовался: есть еще боевой дух у некоторых!
Рота высадилась, быстро развернулась в боевой порядок, и командир сам, впереди повел ее через парк к видневшейся светлой постройке. Вот в это время ударил третий залп танков, снаряды разорвались в доме и в прилегающей к нему части парка. Осколки просвистели над головой, и гауптман решил, что роту его обнаружили и бьют прицельно по ним. Залег. Но когда открыл глаза, увидел лежащего неподалеку советского офицера, который тоже, спасаясь от осколков, прижимался к земле.
В гитлеровской армии всех русских звали Иванами, Хофман решил, не прибегая к оружию, сначала выяснить, что происходит.
– Иван, с кем ты воюешь?
За три года пребывания в России Хофман уже неплохо говорил по-русски. Доронин, в свою очередь, называя офицера Фрицем, потому что в нашей армии всех немцев так звали, спросил:
– Фриц, откуда вы взялись?
– Мы пришли с моря помогать своим. Где наши?
– Ваших здесь нет.
– А кто стреляет сюда?
– Это наши пьяные дураки.
– Не понимаю…
– Мне поручено охранять этот пансион слепых. Вон, смотри – женщины и дети за обломками дома прячутся. Все они слепые. А те дураки, особенно один, их командир, решили девушек насиловать. Вот мы их и защищаем.
Хофман разглядел на танках красные звезды, хотя они были на приличном расстоянии. Значит, не врет Иван, со своими воюет. Наших тут нет, и нечего нам здесь делать. Надо убираться. Но позволят ли теперь уйти русские?
– Иван, кто у кого в плену: мы у вас или вы у нас?
– Я считаю, вы у нас – мы здесь хозяева, а вы пришлые. И вообще, по общей обстановке вам пора складывать оружие.
Так разговаривали, лежа, два капитана, опасаясь, что сейчас немецкие и русские бойцы пустят в ход автоматы и перестреляют друг друга. Гауптман сел, крикнул команду:
– Нихт шиссен (не стрелять)! – А соседу сказал: – Мы с женщинами не воюем. Давай разойдемся по-хорошему.
Доронин тоже сел, крикнул своим, тем, кто уже обнаружил немцев:
– Не стреляйте. Я веду переговоры. Сейчас решим, как быть.
В этот миг раздалось несколько выстрелов из танковых пушек, снаряды тут же разорвались в развалине дома. Осколки и обломки от строения ранили девочек. Послышались стоны, плач, крики о помощи.
– Фриц, я пойду посмотрю, чем помочь.
– Иван, я с тобой.
Гауптман поднялся, решительно откинул автомат за спину и подошел к Доронину. Они с любопытством осматривали друг друга. Хофман был в бледно-зеленой форме, хорошо знакомой за годы войны. Китель и брюки изрядно помятые и поношенные. Это был фронтовой офицер, а не тот лощеный, какими их показывают в кино.
– Ты капитан и я капитан, – сказал фриц и, показав пальцем на ордена на груди Степана, добавил: – Ого-го!
Степан улыбнулся и, кивнув на Железный крест немца, поддержал:
– И ты тоже ого-го! Ну, пойдем.
Они поспешили к слепым, которые все еще причитали. Быстро помогли двум девочкам перевязать небольшие раны. Подошли разведчики и два немецких солдата. И те, и другие недоверчиво косились, не подходили близко к чужакам. Доронин сказал им:
– Отнесите убитую туда, где лежат другие.
Солдаты, наши и немцы, осторожно подняли хрупкое тельце и понесли к накрытым байковыми одеялами трупам Гриватова, баронессы Зоронсен, Марты и нескольких девочек. Рядом с ними, накрытые плащ-палатками, лежали шестеро убитых разведчиков. У Степана сердце обливалось кровью: шестеро отличных парней, они прошли огни и воды. И вот на пороге мира нелепая смерть все же подстерегла их.
– Танки всех вас убьют! – сказал гауптман.
– Мы надеемся, кто-нибудь вмешается, образумит этих дураков. У меня нет связи с командованием, не могу сообщить. Как назло, аккумулятор сел на рации.
– Убьют вас, убьют, – повторил Хофман. – Я бы хотел вам помочь. Но как?
– У тебя есть "фаусты"?
– Есть.
– Может, попугаешь, и танки сюда не полезут, а пеших мы своим огнем отобьем.
Хофман воскликнул:
– Хорошая мысль! Айн момент!
Он позвал ефрейтора Гольдберга, рядового Форса, рядового Зольмера. Вызванные тут же подбежали и встали перед командиром роты.
– По кустам вдоль ручья подберитесь к танкам и пустите в них три "фауста"!
Солдаты дружно ответили:
– Яволь! – и побежали к пролому в ограде.
Разведчики и немцы сидели и лежали там, где их прижал к земле последний залп танков. Сначала они поглядывали друг на друга настороженно, потом заулыбались, а когда поняли, что драки не будет, взаимно стали угощаться куревом.
Капитаны, пригнувшись, подошли к фундаменту ограды, вдоль которого лежали разведчики.
– Почему они не идут сюда? – спросил Хофман, кивнув на танки.
– Какая-то заминка у них. Наверное, экипажи увидели наших парламентеров в советской форме. Награды у них на груди наши. Засомневались.
В это время из кустов неподалеку от танков сверкнули быстрые, как змеиные жала, три полоски огня. И тут же, бухнув на всю округу, рванули три "фауста", впившись в танки. Дым и огонь окутал три крайние машины. Из уцелевших танков бешено застрочили пулеметы, ведя огонь по кустам, откуда вылетели "фаусты".
– Теперь не полезут! – определил Доронин. – Спасибо тебе, Фриц!
– Я тебе помог, Иван! Но нам надо уходить.
Вернулись два немца. Ефрейтор доложил капитану о выполнении приказа.
– Где третий?
– Там остался. Убит, – ответил, еще не отдышавшись, ефрейтор.
Хофман подал руку Доронину, и тот пожал ее. Разведчики и немецкие солдаты смотрели на это рукопожатие с приятным недоумением. Хофман сказал на прощание:
– Я думаю, Иван, у тебя будут большие неприятности. Тебя будут пук-пук. – Он показал пальцами, будто спускает курок. – Ты убивал своих. Сгорело три танка. А войне конец. Зачем тебе умирать? Ты храбро и честно воевал… – Он показал на награды Доронина. – Уходи с нами. Поплывем в нейтральную Норвегию. Я тоже к своим не вернусь. Хватит воевать! Все безнадежно.
Степан от этих слов Хофмана просто онемел. Как у немца все просто – уплыл в нейтральную страну. А присяга? А боевые друзья, которых он любит всей душой? Родина? Мама?