Три первых бронетранспортера, прошедшие мимо нас, сразу сворачивают в сторону, туда, где полого уходящий склон покрыт мелким кустарником, идут напролом и вскоре скрываются где-то внизу. Это повел свой головной взвод лейтенант Макарычев. Остальные машины тоже проходят мимо нас, но направляются не вниз по склону, а вдоль него. Дождавшись, пока пройдет последняя, мы с Левченко садимся в его газик. Левченко окидывает взглядом рощицу: не отстал ли кто? Нет, все машины ушли. Остались только широкие следы колес на снегу, протаявшем почти до темной старой листвы, устилающей землю, да запах отработанных газов еще щекочет ноздри…
Вот и наш газик трогается. В машине кроме меня, Левченко и водителя еще два батальонных радиста с рациями. Одна из них, та, через которую поддерживается связь с командиром полка, на приеме.
Выбравшись из рощицы, долго едем низом глухой лощины, откуда видна только неширокая полоса неба, окаймленная по сторонам темными острыми вершинами елок - словно две гигантские пилы, обращенные зубьями вверх. Под замшелыми стволами еще белеет нерастаявший снег. Там сумрачно, и кажется, никогда туда не пробраться солнцу, снег так и будет лежать вечно.
Дорога, по которой мы едем, едва намечена - зимой здесь никто не ездит, но летом по ней возят молоко с пастбищ. Она мне знакома. За годы, что я служу здесь, не осталось, наверное, ни одного проселка, по которому мне не случалось проехать хотя бы раз во время учений. Где-то тут поблизости мы в прошлом году наступали и оборонялись. Только направление было другим. А в сорок четвертом здесь воевали по-настоящему. До сих пор еще на полонинах и склонах высот можно угадать следы старых окопов, оплывшие, заросшие воронки.
Прямо передо мной - крепкий, широкий затылок Левченко, чуть наклоненный вперед. Левченко - человек не только крепкого здоровья, но и твердой воли. "Я хохол упрямый", - любит говорить он о себе, как бы давая понять, что его переспорить не просто.
Обычно разговорчивый, любящий, по его выражению, "побалакать", Левченко сейчас сидит неподвижно, ни разу не обернулся ко мне, не перекинулся словом. Наверное, волнуется: удастся ли Макарычеву вовремя выйти на развилку? Ведь с момента начала учения наш условный противник - соседняя дивизия - тоже действует. Обе стороны отрабатывают одну тему - наступление, встречный бой. И выигрывает тот, кто с меньшими задержками преодолеет все препятствия и быстрее выйдет к цели: "противной" стороне поставлена та же задача - захватить мост для наступления до подхода основных сил.
Представляю, как сейчас волнуется Бакрадзе, едущий где-то впереди нас в колонне в одном из бронетранспортеров своей роты, как нетерпеливо посматривает он на часы и поминутно оборачивается к сидящему позади радисту: "Связь держите?" Бакрадзе будет чрезвычайно уязвлен, если "противник" опередит Макарычева. А главное - тогда развилку придется брать с "боем".
Неожиданно впереди открывается речка. Она играет на солнце тысячами зайчиков, которые скачут вокруг угловатых камней, торчащих из воды. Слышно, как шумит речка, недовольная, что ей приходится протискиваться меж ними. Сейчас, пожалуй, через нее не найти брода. А пройдет время - и утомленная весенним неистовством речушка эта будет течь чуть-чуть лепеча, едва покрывая водой камешки на дне.
Здесь, на выходе из лощины, проселок выведет нас на шоссе, идущее вдоль реки к мосту, к тому самому, который должен захватить Макарычев и удержать до подхода батальона.
Наша колонна останавливается. Только один бронетранспортер, головной, уходит вперед - на разведку. Вот он, мотнув прутом антенны, свернул вправо и скрылся за выступом скалы - сейчас будет на шоссе.
Возле нашего газика, не глуша мотора, останавливается бронетранспортер - командирская машина комбата.
- Пошли! - говорит Левченко радистам. Те быстро подхватывают упаковки радиостанций.
- Вы со мной? - спрашивает меня Левченко.
Секунду-другую колеблюсь. С одной стороны, хочется все видеть своими глазами. С другой - знаю, как всегда связывает командира присутствие постороннего наблюдателя. Но я-то с Левченко слишком коротко знаком, чтобы он считал меня посторонним.
Забираюсь в бронетранспортер, становлюсь в открытом люке.
Наша машина идет в середине колонны. Видно, как бронетранспортеры, переваливаясь на неровной, каменистой дороге, разбрызгивая из-под колес грязь, выбираются на шоссе и, продолжая путь, исчезают за выступом скалы. Вскоре и нашу машину встряхивает на последней выбоине, и вот наконец она идет по асфальту. Справа, почти вплотную к борту машины, - косо уходящие вверх рыжеватые скалы. А слева, кажется, под самыми колесами, все та же шумливая речка. Машины идут с большими интервалами и на максимально возможной скорости. Левченко торопится провести батальон по открытому участку пути: если нас заметит авиация "противника", деться будет некуда.
Риск требует предосторожностей. На каждом бронетранспортере - пулемет, задранный стволом вверх, десятки глаз следят за воздухом.
Мне сверху - я по-прежнему стою в люке, - если взглянуть вниз, в нутро машины, виден только затылок опустившегося к радистам комбата. Но по сосредоточенному наклону его головы и по нервным движениям пальцев, сжимающих возле уха трубку рации, догадываюсь, что происходит что-то очень его волнующее. Может быть, уже есть вести от Макарычева?
Оторвав ухо от трубки и подняв лицо вверх, Левченко что-то кричит мне. Сквозь гул идущей машины я слышу:
- Оседлал! Развилку оседлал!
Успел-таки Макарычев, опередил "противника"!
Еще полчаса - и наш бронетранспортер, проскочив по мосту, сворачивает вслед за другими в кустарник, растущий по некрутому склону, и, чуть накренившись, останавливается. Неподалеку, рассредоточиваясь, притормаживают другие машины, с их бортов, подымая автоматы над головами, сыплются солдаты, бегут в глубь кустарника, откуда доносятся неровные перекаты пулеметных очередей, где звонко хлопают минометы и, словно щелкает большой бич, раздаются выстрелы безоткатки.
Служу в армии уже много лет, и давным-давно все здесь стало для меня привычным. Но когда на учениях слышу стрельбу, мне всегда представляется бой настоящий, кажется, прильни к окулярам стереотрубы - и увидишь танки с крестом на броне, серо-зеленые мундиры. Зримый образ войны не покидает меня. Вероятно, не покинет никогда…
Место для своего командно-наблюдательного пункта Левченко выбрал на высоком склоне. Отсюда хорошо виден крутой скалистый берег речки, кое-где прорезанный глубокими, густо заросшими оврагами. По одному из них Макарычев и вывел свои машины к развилке.
Звуки боя усиливаются: вступили в действие основные силы батальона, пришедшие на помощь взводу Макарычева.
Устроившись меж двумя каменными глыбами, торчащими из земли, Левченко в бинокль наблюдает за ходом боя. Но вот его зовет радист. Левченко берет трубку. Не могу разобрать, с кем и о чем он говорит. Но по его интонации догадываюсь, что он очень взволнованно расспрашивает о чем-то.
Наконец Левченко отдает трубку радисту, оборачивается ко мне, улыбается:
- Молодец, Макарычев, выполнил задачу! - Но по лицу Левченко пробегает тень: - Хотя и с потерями…
- С условными?
- Как сказать… - Левченко хмурится. - Одну машину посреди речки бросил.
- Это же ЧП!.. - вырывается у меня.
- Так война - она вся ЧП.
- Согласен. Но все-таки…
- А как вы думаете, если бы в настоящем бою так: машина застряла, а времени вытаскивать - нет. Что делать командиру?
- Безусловно продолжать выполнять задачу.
- Макарычев так и сделал. Рассадил людей с той машины на другие, пошел дальше. Я ему благодарность объявил. За своевременное выполнение. По военному времени за то, что мост и развилку дорог захватил, Макарычев орден бы заработал.
- Что же, по заслугам и честь, - соглашаюсь я. - Но только как же получилось? Ведь остальные машины прошли благополучно. Не выяснили?
- После боя разберемся.
И в самом деле… Что я пристал к Левченко с выяснениями? Можно и подождать. Не следует в этот момент отвлекать его от главного. Бой - не просто выполнение заранее определенных обязанностей. Он - всегда творчество, для любою его участника, от солдата до маршала. А всякое творчество требует сосредоточенности.
Прав Левченко. После боя разберемся… Но уже предвижу, что из-за этого злосчастного утопшего "броника" будут неприятности.
Да вот они, кажется, уже начинаются… Левченко, снова вызванный к рации, переговорив, досадливо, не глядя, сует трубку радисту. Вновь берется за бинокль, но не подносит его к глазам, а сжимает в руке, хмуро глядит в землю, губы его стиснуты, широкие щеки багровы…
- А, черт! - Левченко рывком поправляет ремешок бинокля, врезавшийся в шею. Заметив мой вопрошающий взгляд, говорит, пытаясь улыбнуться: - Ну, было мне сейчас от Рублева. Я Макарычеву благодарность, а командир мне - чуть не выговор! За "броник" этот несчастный…
Несправедливо!
Но я сдерживаюсь, не говорю этого вслух. Лучше скажу это самому Рублеву с глазу на глаз.
Возникает, нарастая с каждой секундой, дробный металлический гул. Подходят танки. Наши? А может быть, танки "противника"? Планом учения предусмотрен бой за узел дорог. Узел, за который первым ухватился лейтенант Макарычев.
Танки гремят где-то впереди, похоже близ развилки, скрытой от наших глаз придорожными зарослями. Левченко - у рации, связывающей его с ротами. Роты ждут его команды "Вперед!". Пожалуй, мне сейчас полезнее всего быть в какой-нибудь из них, ближе к боевому делу.
- Попросите радистов разыскать мне вашего замполита. В какой он роте? - обращаюсь я к Левченко.
Вскоре меня соединяют с батальонным замполитом, и я отправляюсь в роту, где мы уговорились встретиться с ним. Меня ведет связной. Проходим мимо минометного расчета. Миномет стоит в боевом положении, а рядом четверо солдат роют для него окоп. Хотя они и знают, что предстоит идти вперед и окоп этот, скорее всего, и не понадобится, работают ребята старательно. Они так увлечены делом, что не обращают никакого внимания ни на связного, ни на меня, когда мы равняемся с ними. Им жарко, расстегнуты воротники бушлатов, каски сдвинуты на затылок. Работать трудно - глинистая, пропитанная весенней влагой земля липнет на лопаты, те то и дело звякают, натыкаясь на затаенные в почве камни.
Мое внимание привлекает самый ближний ко мне солдат, очень юный, наверное, первого года службы. Капли пота поблескивают на висках, скатываются по щекам, а ему, видно, недосуг вытереть их. Этот парнишка чем-то очень похож на Вовку - такой же сосредоточенный прищур, так же оттопырена верхняя губа и чуть прикушена нижняя, когда занят серьезным делом. Вовке, если будет призван, тоже придется вот так вкалывать… Ничего. Работы не испугается. А вот как станет привыкать к дисциплине?..
4
Часа через два возвращаюсь к мосту уже на своем газике, который просил прислать за мной. Батальон Левченко, сбив условного противника с его рубежа, пошел вперед. К тому времени я сделал все, что намечал: в ротах ознакомился, как коммунисты и комсомольцы показывают пример в наступлении и как действуют солдатские агитаторы, дал по ходу дела необходимые советы, проследил, чтобы во всей дивизии стало известно об успехе передового батальона - успехе, обеспеченном лейтенантом Макарычевым.
А сейчас хочу заглянуть в походную редакцию нашей газеты, ее автобус стоит где-то поблизости, просмотрю там уже подготовленную листовку об отличившихся сегодня, перед тем как она пойдет в печатную машину.
Когда подъезжаю к мосту, вижу на обочине шоссе бронетранспортер. Возле него стоит солдат и с любопытством наблюдает, как над мотором возится старшина-сверхсрочник. Старшину я знаю, он из подразделения техобслуживания. Судя по тому, что борт транспортера мокро блестит под солнцем, а брюки солдата и его бушлат темны от воды, догадываюсь, что это та самая злосчастная машина из взвода лейтенанта Макарычева, застрявшая посреди речки во время переправы. Других ЧП сегодня на учениях не было. Перед бронетранспортером змеится еще неубранный трос, - значит, машина выбиралась из воды не своим ходом.
Останавливаюсь возле бронетранспортера.
- Машина сильно пострадала?
- Мотор залило, но повреждений особых нет. Скоро наладим, - отвечает старшина.
- А вы - водитель? - спрашиваю солдата.
- Никак нет. Рядовой Ладушкин! - Солдат старательно вытягивает руки по швам. - Оставлен при машине.
- А что с водителем?
- Ушибся малость, - объясняет старшина. - На тягаче в санчасть отправили. А машину вдогон батальону я поведу.
Рядовой Ладушкин стоит молча. По его напряженной позе, по внимательному, чуть тревожному взгляду угадываю солдата первого года службы. По второму - он держится увереннее, цену себе знает, да и начальства всякого уже повидал.
- Транспортер водить можете?
- Пробовал… - застенчиво улыбается Ладушкин. - Только на права не сдавал.
- А хотите?
- Да уж после армии разве…
- Почему же не раньше?
- За себя одного по службе отвечать и то хватает, а тут еще за машину…
- Вот вы, оказывается, какой! - удивился я. - Если бы все рассуждали по-вашему, товарищ Ладушкин, кто бы машины водил?
- Точно! - улыбается старшина. - Пришлось бы тебе, парень, не на "бронике" разъезжать, а пёхом топать.
- Ну и что! - Чуть заметная улыбка трогает губы Ладушкина. - Мой отец пешком от Курска до Вены прошел.
- Наверное, ваш отец предпочел бы проделать этот путь на машине и не побоялся бы отвечать за нее.
- Боязнь ответственности - разновидность трусости, - вдруг изрекает старшина. При этих словах губы Ладушкина обиженно вздрагивают. И он отвечает с какой-то жесткой интонацией в голосе:
- Я не трус, товарищ старшина!
Однако этот первогодок не так прост, каким может показаться скачала.
…К вечеру, когда уже дана команда закончить учения, я решаю на обратном пути заехать к Рублеву. Просто необходимо мне с ним сейчас повидаться.
Я нахожу его в штабном автобусе. Рублев сидит за столиком у окна, что-то пишет в блокноте. Спрашиваю:
- Как успехи?
- Отвоевались! - буркает он, продолжая писать. Конечно, если бы наши отношения были лишь служебными, он постарался бы не показывать так явно, что ему не до меня. Но мы с ним уже давно привыкли быть откровенными. Поэтому и спрашиваю напрямик:
- Чем огорчены?
- Разве не знаете? - удивленно взглядывает он на меня. - Бронетранспортер Левченко умудрился утопить.
- Я видел эту машину. Ничего ей не сделалось, вытащили.
- Знаю. Но из строя-то она в самый нужный момент вышла. И я только что получил от комдива хороший втык. Вот, приказано представить объяснение, - показывает Рублев на блокнот. - Как ни крути - ЧП. А ваш любимец Левченко раззяве-комвзводу благодарность объявил. Я этого лихача-лейтенанта вызвал. Сейчас явится. Будет знать! Я ему добавлю к благодарности комбата.
- Но ведь не за утопление бронетранспортера дана эта благодарность? Лейтенант Макарычев не растерялся, задачу выполнил.
- Выполнил лихо. Но почему две машины провел благополучно, а третью по их следу - не смог? Водитель едва не утонул, выпрыгивал - ногу вывихнул, тоже ЧП. Судя по тому, как комдив разговаривал со мной, снизят полку оценку как пить дать.
- Я с генералом поговорю.
- Не надо! Еще подумают, ищу адвоката…
- Товарищ полковник, лейтенант Макарычев по вашему приказанию прибыл!
Четко, даже с какой-то лихостью откозыряв, Макарычев опускает руку и замирает в дверях автобуса, ожидая, что же скажет ему командир полка. Но тот медлит, смотрит изучающим и не очень-то добрым взглядом. А я, глядя на ладную фигуру лейтенанта, отмечаю про себя, что он хотя и только что из "боя", но по его виду это незаметно: на голове вместо каски уже полевая фуражка, на шинели и брюках ни пятнышка, сапоги блестят. А ведь грязища всюду… Наверное, Макарычев из тех, кто постоянно носит в кармане обувную бархотку. Аккуратист!
- Ну, так расскажите, как вы боевую технику топить умеете? - голосом, не предвещающем ничего хорошего, спрашивает Рублев.
- Я выполнял боевую задачу! - Взгляд Макарычева, устремленный на Рублева, тверд, смел, видно, лейтенант полон сознания своей правоты.
- Я не об этом спрашиваю! - сердито сдвигает свои багратионовские брови Рублев. - Вы что, выполняя задачу, забыли о своей ответственности за людей и технику, товарищ лейтенант?
- Никак нет! Но тот не храбрец, кто, идя на битву, думает о последствиях.
- Нашли оправдание!
- Эти слова были начертаны на сабле Шамиля.
- Знаю… Ишь ты, Шамиль! - все еще сердито, но с каким-то новым любопытством смотрит Рублев на стоящего перед ним лейтенанта. - Ну ладно, расскажите, как все случилось. - В его голосе уже нет той жесткости, что была только что.
Ровным голосом, в котором не уловить никаких эмоций, лейтенант объясняет. Выслушав его и не перебив ни единым словом, Рублев задумчиво молчит несколько секунд, потом говорит уже совсем спокойно:
- Можете идти.
Когда Макарычев скрывается за дверью, губы Рублева трогает сдержанная улыбка:
- Шамиль! Хотел я этому Шамилю всыпать, да ладно уж.
- И правильно, что раздумали, - говорю я. - Собственно, лейтенант не виноват. И вообще в случившемся не виноват никто.
- Ну, насчет того, что никто - так ведь как подойти… - отвечает на это Рублев. - Если разобраться, то прежде всего оплошал водитель: на какие-то сантиметры от следа впереди идущей машины отклонился. Но виновен и лейтенант - в том, что чувства ответственности водителю в полной мере не внушил. А комроты - в том, что не внушил этого лейтенанту. Комбат, соответственно, командиру роты. А я - комбату. И так далее… С вас и с комдива, между прочим, тоже могут спросить.
- Да, - соглашаюсь я. - Цепь ступенчатой ответственности.
- Цепь велика. А что на ней в данном случае висит? Одна машина из строя вышла. Так ведь это на учениях. - В глазах Рублева пробегает знакомый мне огонек. - А в бою я пять машин не пожалею, если задачу надо выполнить. Выполню любой ценой!
- Ну, насчет того, чтобы "любой ценой", - это не всегда разумно, - не соглашаюсь я. - Цена потерь не должна превышать цену победы.
- Не спорю… - Рублев снова вспоминает: - Шамиль!.. А из этого лейтенанта может быть толк в настоящем деле, а? Уж если перед начальством не робеет…
- Ведет себя достойно перед неприятелем только тот, кто ведет себя достойно перед начальником.
- Это когда-то, кажется, еще Драгомиров сказал?
- Его слова.
- Давно-сказано, а и доныне верно.
Я-то знаю, почему Рублеву по душе эта истина. Он ведь и сам такой, как Макарычев.
Вечером, вернувшись из полка, я рассказываю Порываеву о Макарычеве, о моем разговоре с Рублевым.
- Нечего оправдывать неоправданные потери, - сердится он, - тем более вам. У нас же во всех обязательствах сказано: ни одного случая аварийности в дивизии. А вот у Рублева - была! Значит, не тянет полк на высокую оценку.