А ещё я с немалым удовлетворением вспоминаю, за что он меня ненавидит. Майк однажды потерял голову от одной девчонки, которая на него даже не смотрела. А я потом её трахнул. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из нас испытывал к девочке особенные чувства, но Майк изошёл говном от зависти. Большинство людей знают на собственном опыте: больше хочется всегда того, что не можешь получить, а то, чего тебе и даром не нужно, судьба тебе подносит на блюдечке. Такова жизнь, и жизнь половая - не исключение. Я оказывался в ней и победителем, и побежденным. Да и кто не оказывался? Проблема здесь только в том, что гнусный пидор Форрестер копил свои мелкие жизненные обиды в дупле, словно жирная злобная белка. Но я всё равно должен любить его. А что мне ещё остаётся, если у него можно затариться?
Наконец Мики надоедает унижать меня. Любой садист получил бы от этого не больше удовольствия, чем от втыкания иголок в пластмассовую куклу, Я с радостью доставил бы ему больше удовольствия, но сегодня я в таком дауне, что не могу достойно реагировать на его тупоумные подколы. Наконец он изрекает:
- Башли принес?
Я достаю из карманов несколько мятых бумажек и с трогательной услужливостью разглаживаю их на журнальном столике. Затем с почтительным видом и со всеми приличествующими церемониями я вручаю Майку деньги. Тут я в первый раз замечаю, что у Жирной Хрю на гипсовой повязке с внутренней стороны бедра чёрным маркером нарисована толстая стрелка, указывающая в сторону промежности. Рядом со стрелкой печатными буквами написано: ЧЛЕН ВСТАВЛЯТЬ СЮДА. В моих кишках что-то снова переворачивается, и меня охватывает неудержимое желание как можно скорее затариться и свалить от Майка с максимальной скоростью. Но тут Майк, пересчитав купюры, к моему изумлению, извлекает из кармана две белые капсулы. Я никогда не видел ничего подобного прежде. Это две твёрдые фиговины в виде маленьких бомбочек, покрытые сверху чем-то вроде воска. Беспричинный гнев охватывает меня. Впрочем, почему беспричинный? Гнев такой силы может быть вызван только героином или, вернее, его отсутствием.
- Что это за херню ты мне пытаешься всучить?
- Опий. Опийные свечи. - Тон Майка меняется и становится почти виноватым.
- И что мне с ними делать, в жопу засовывать? - говорю я без задней мысли, и тут же мое лицо озаряет улыбка.
Мики улыбается в ответ.
- А я уж боялся, что мне тебе объяснять придётся, - говорит он с апломбом, на что Саутон реагирует смешком, а Жирная Хрю - ослиным ржанием. Он видит, однако, что я недоволен, и продолжает: - Тебе же не нужно, что тебя сразу вставило, прикинь? Тебе нужен медленный приход, чтобы прошла боль, чтобы ты смог слезть с иглы, прикинь? Тогда это для тебя самое то. Сделано, блядь, прямо на заказ для таких, как ты. Опий постепенно всасывается, поступает в кровь, а затем концентрация спадает. Мать твою так, да их в больнице доходягам дают!
- Ты в этом уверен, чувак?
- Прислушайся к голосу опыта, - говорит он, улыбаясь, но улыбка эта обращена в большей степени к Саутону, чем ко мне. Жирная Хрю откидывает свою засаленную башку назад, демонстрируя лошадиные зубы.
Короче говоря, я поступаю, как мне велели. Прислушиваюсь, так сказать, к голосу опыта, извинившись, удаляюсь в сортир и прилежно засовываю свечи в жопу. Я засовываю палец к себе в жопу первый раз в жизни, и от этого ощущения меня слегка поташнивает. Я смотрю на свое отражение в зеркале, висящем над раковиной. Рыжие волосы, тусклые и потные, и белое лицо с кучей мерзких пятен. Два особо выдающихся следует назвать скорее фурункулами. Один на щеке, и один на подбородке. Из меня и Жирной Хрю вышла бы замечательная парочка, и я вызываю в своем воображении извращенную картину - мы с Хрюшкой плывем в гондоле по венецианскому каналу. Я возвращаюсь в гостиную, всё ещё не в себе, но предвкушая приход.
- Они не сразу действуют, - ворчливо бросает Форрестер, когда я появляюсь на лестнице.
- И не говори. С тем же успехом я мог бы засунуть их тебе в жопу.
Мне удается впервые выдавить улыбку из Джонни Саутона. Я вижу, как кровь приливает к уголкам его тонкого рта. Жирная Хрю смотрит на меня так, словно я только что совершил ритуальное убийство её первенца. От этого недоумения, застывшего у неё на роже, я чуть не лопаюсь со смеху. Майк бросает обиженный взгляд, который означает что-то вроде "Шутки здесь шучу я", но в нём читается смирение, потому что он уже утратил свою власть надо мной. Она кончилась сразу же после совершения сделки. Теперь он значил для меня не больше, чем высохшее собачье дерьмо в торговом центре. Да что там, гораздо меньше. Вот так-то.
- Ладно, народ, до встречи, - бросаю я на прощание Саутону и Жирной Хрю.
Улыбающийся Саутон подмигивает мне по-дружески, что изрядно, оживляет обстановку в комнате. Даже Жирная Хрю пытается выдавить из себя улыбку. Я принимаю это за дальнейшее свидетельство того, что баланс сил между мной и Майком необратимо изменился в мою пользу. И подтверждая эту догадку, Майк провожает меня за порог квартиры.
- Э-э-э… увидимся позже, чувак. Э-э-э… прост меня, что я тут слегка на тебя наезжал… Это всё этот говнюк Доннели… охуительно мне действует на нервы. Мудозвон, каких ещё поискать надо. Я тебе потом всё разжую в деталях. Ну чего, без обид, Марк?
- До скорой встречи, Форри, - отвечаю я, причём мне удается изобразить голосом легкую угрозу, отчего говнюк слегка напрягается, хотя и не знает, чего ему ждать. Мне отчасти не хотелось наезжать на этого пидора слишком сильно. Если трезво подумать, он мне ещё может понадобиться. Но думать трезво нельзя: если начнешь думать трезво, то можно забить себе в жопу все попытки слезть с иглы.
К тому времени, когда к спустился с лестницы, мое недомогание прошло: вернее, почти прошло. Я всё ещё чувствовал боль во всём моём теле, но она меня уже не беспокоила. Я знал, что глупо думать, будто свечи начали действовать, но эффект плацебо, несомненно, имел место. Единственное, что меня доставало, - это постоянное шевеление у меня в брюхе. Мои кишки оттаивали. Я не срал дней так пять-шесть, и вот, похоже, пробил час. Пустив газы, я тут же замер, почувствовав что-то влажное на изнанке моего нижнего белья. Сердце бешено забилось в груди. Я ударил по тормозам - то есть сжал мускулы сфинктера изо всех сил. Тем не менее процесс пошел, и теперь дело могло кончиться худо, если не принять немедленных мер. Я подумал о том, не вернуться ли мне назад к Форрестеру, но мне не хотелось иметь с этим говнюком ничего общего, по крайней мере сейчас. Я вспомнил, что в букмекерской конторе в торговом центре на задах есть сортир.
Я вошёл в прокуренное помещение и прямиком направился в нужник. Там моим глазам предстало отвратительное зрелище: двое парней, стоя на пороге сортира, ссали прямо на пол, на котором уже плескалась лужа старой, прокисшей мочи в дюйм глубиной. Это мне слегка напомнило ванночку для ног, через которую проходишь, направляясь в плавательный бассейн, которых я немало повидал в детстве. Двое парней стряхнули капли и заправили болты в ширинки так же небрежно, как запихивают грязный носовой платок в карман. Один из них подозрительно глянул на меня и загородил проход в нужник:
- Толчок засорился, земляк. Тут тебе посрать не удастся. - И он махнул рукой в сторону унитаза без сиденья, наполненного коричневой водой, обрывками туалетной бумаги и плавающими кусками говна.
Я жестко посмотрел ему в глаза.
- Очень жаль, земляк, но мне туда охуительно нужно.
- Но колоться ты там хоть, блядь, не будешь?
Только этого мне и недоставало. Чарльз Бронсон из Мьюирхауса. Только рядом с этим мудилой Чарльз Бронсон смотрелся бы как Майкл Джей Фокс. Впрочем, он слегка смахивал и на Элвиса - такого, каким он, наверное, выглядит сейчас - комок сгнившего сала в форме большого плюшевого мишки.
- Ты что, охуел?
Моё негодование столь искреннее, что гнойный пидор тут же рассыпается в извинениях.
- Я не хотел тебя обидеть, брат. Просто тут молодняк из микрорайона повадился колоться в этом нужнике. А мне это не по кайфу.
- Салаги сраные, - прибавил его дружок.
- Я тут в загуле уже пару дней, брат, и мне надо срочно просраться. Очень надо. Тут засрано так, что мало не покажется, но я на это срать хотел, потому что если я не посру здесь, то я насру себе в штаны, а со мной этого ещё не случалось. Я просто нажрался как последняя блядь - вот и всё.
Говнюк участливо кивнул мне и освободил проход. Войдя в сортир, я сразу почувствовал, как моча просачивается в мои кроссовки. Я нагло соврал, сказав, что со мной этого ещё не случалось, потому что срака у меня уже прилично в дерьме. К счастью, щеколда на двери в полном порядке. Охуенно удивительный факт, если принять во внимание общее состояние сортира.
Я обтираю задницу, сажусь на холодный мокрый фаянсовый толчок, опорожняюсь с таким чувством, словно все мои потроха - желудок, кишки, селезенка, печень, почки, сердце, легкие и даже мои вонючие мозги - вываливаются в унитаз через дырку в жопе. Я еру, а мухи ползают по моему лицу, отчего у меня по спине бегают мурашки. Я хватаю одну, и она, к моему удивлению и восторгу, жужжит у меня в кулаке. Я сжимаю ладонь посильнее, чтобы обездвижить её, затем разжимаю пальцы и вижу здоровенную гнусную трупную муху, похожую на мохнатую ягоду смородины с крыльями.
Я размазываю муху по стене, изображая её кишками, кровью и мясом сначала букву "X", затем "И", затем "Б". Затем я принимаюсь за "3", но тут у меня возникают проблемы с чернилами. Не вопрос. Я заимствую недостающий материал из "X", где его в избытке, и завершаю букву "3". Затем откидываюсь назад, насколько мне это позволяет наваленная мною куча дерьма, и наслаждаюсь делом рук своих. Гнусная муха, доставившая мне столько волнений, превратилась в произведение искусства, радующее глаз. Я размышляю, нельзя ли использовать это событие как позитивную метафору для других событий в моей жизни, связанных с достижением результата через преодоление парализующего страха. На какое-то мгновение я замираю. Но только на мгновение.
Я падаю с горшка, уткнувшись коленями в зассанный пол. Мои джинсы, сложившись гармошкой, жадно впитывают мочу, но я этого даже не замечаю. Закатав рукава рубашки и бросив беглый взгляд на покрытые струпьями кровоподтеки от иглы, я опускаю руки по локоть в коричневатую жижу. Тщательно порывшись, я тут же нахожу одну из моих свечей, стираю налипшее на неё говно и кладу её на крышку бачка. Свеча немного подтаяла, но в основном целехонька. Для того чтобы найти вторую, мне приходится долго рыться в дерьме, оставленном многими поколениями обитателей Мьюирхауса и Пилтона, Один раз я чуть не блеванул, но всё же нашёл мой самородок из белого золота, который, к моему удивлению, сохранился едва ли не лучше, чем первый. Трудно сказать, что противнее - вода или дерьмо. Мои коричневые от дерьма руки напоминают мне классический загар человека, проходившего все лето в футболке. Граница его лежит немного выше локтя, ибо именно на эту глубину мне пришлось залезть в толчок.
Несмотря на то что соприкосновение с водой мне всегда неприятно, я все же решаюсь обмыть руки под горячим краном в умывальнике. Вряд ли это мытье можно назвать тщательным, но это все, на что я сейчас способен. Затем я вытираю жопу ещё не запачканной частью моих трусов и бросаю вымазанную дерьмом тряпку в унитаз ко всем остальным нечистотам.
Натягивая промокшие "ливайсы", я слышу чей-то стук в дверь. Меня опять начинает подташнивать: не столько от запаха мочи, сколько от ощущения мокрой ткани, прильнувшей к ногам. В дверь тем временем перестают стучать и начинают барабанить.
- Эй, ты, уёбок, вылазь, короче, а не то мы тут обосремся.
- Не гони лошадей, твою мать.
Сначала меня подмывает проглотить свечи, но я отбрасываю в сторону эту мысль, как только она мелькает у меня в голове. Свечи разработаны для анального употребления, и вся эта похожая на воск пакость, которой они обмазаны, вряд ли хорошо переварится в брюхе. К тому же теперь, когда я прочистил свои кишки, мои маленькие свечечки окажутся там в полной безопасности. Так что пусть отправляются туда, откуда явились.
Когда я выхожу от букмекера, меня провожают насмешливые взгляды. Это не те два парня, что ссали на пол - те ограничиваются парой иронических "ну ты, блин, даёшь" и всё такое, - а два или три незнакомых мне посетителя, которые засекли, в каком жалком виде я вышел из сортира. Один пидор даже бормочет что-то вроде угрозы в мой адрес, но большинство клиентов слишком поглощены заполнением карточек или очередным забегом на экране. Уже на выходе я замечаю, что один из тех, кто отчаянно жестикулировал перед экраном, - тот самый Элвис/Бронсон.
Уже на автобусной остановке до меня доходит, какой жаркий и душный денек выдался. Я вспоминаю, как кто-то сказал, что это первый день фестиваля. Ну что ж, с погодой им повезло. Я сел на низенькую стенку возле автобусной остановки и выставил сушиться на солнце мои мокрые штанины. Затем я увидел, как подъезжает тридцать второй, но даже не пошевелился - такая апатия меня охватила. Затем приехал следующий, и тогда я собрался с силами, взял ублюдка на абордаж, и он понес меня навстречу Солнечному Лейту. "Ну, вот теперь и впрямь самое время завязать", - подумал я, стоя на пороге моей новой квартиры.
На полную катушку
Когда наконец мой дружок-говноед Рентой перестанет нести всякую слюнявую чушь мне на ухо? Я наблюдаю на брюках у телки, которая вертится передо мной, отчетливые ВЛТ (видимые линии трусов), и требуется полное сосредоточение моего внимания, чтобы не упустить ни одной детали. Да! Я так хочу и мне это по кайфу! Я гуляю на полную катушку, на полную, бля, катушку! Это один из тех дней, когда гормоны мечутся по моему телу, словно стальные шарики в машине для пинбола, и в голове у меня мелькают звуки и огни, которых никто больше не видит и не слышит.
И что же предлагает нам эта Ренточка в такой чудесный, чисто коллекционный денек? У этого мудилы хватает наглости предложить, чтобы мы отправились назад в его сарай, где разит алкоголем, засохшей спермой и гниющим мусором, который не выбрасывали уже несколько недель, и смотрели мудацкий видик. Задёрнуть шторы, блокировать доступ солнца и собственные альфа-ритмы и смотреть, как он, зажав косяк в пальцах, хихикает, словно дебил, пялясь в ящик? Non, non, и ещё раз non, monsieur Renton - Лоример вовсе не создан для того, чтобы сидеть в темной комнате со всяким сбродом и торчками из Лейта и пыхать шмаль с утра до вечера. "Ведь я был создан, чтобы любить тебя, крош-ка, а ты была создана для меня…"
…жирная сука встала между мной и моим лимончиком с ВЛТ, заслонив своей дебелой жопой вид на её изящную попку. И как ещё она смеет носить леггинсы в обтяжку - знает, сука, какой нежный и требовательный желудок у нашего Лоримера!!!
- Смотри, какая худышка! - саркастически замечаю я.
- Пошёл на хер, блядский сексуальный шовинист! - хамит мне в ответ Ренточка.
Меня так и тянет сделать вид, что я не вижу говнюка в упор. Друзья вообще отнимают море времени. Они все время пытаются сделать из тебя такую же социальную, интеллектуальную и сексуальную посредственность, как они сами. И все же мне придется срезать этого пидора, иначе он подумает, что меня уел.
- То, что ты назвал меня в одной фразе сексуальным шовинистом и блядью, указывает на то, что ты сам имеешь такой же путаный и мудацкий взгляд на этот вопрос, что и большинство людей.
Это задевает козла. Он пытается мямлить что-то бессвязное в жалкой попытке спасти положение. Ренточка - Лоример: счёт ноль один. Мы оба знали, что этим все кончится. Рентой, Рентой, выйди вон…
Норт-Бридж и Саут-Бридж забиты бабьём под завязку. Здесь можно сегодня подцепить ватрушку любого цвета, веры и национальности. Да, блядь, именно так! Пора начинать движения. Две восточные девочки пялятся в карту. Лоример уполномочен заявить - это самое то, что нужно. Пусть Рента, чмо такое, делает все, что хочет, вбил себе в башку всякую американскую дурь.
- Разрешите вам помочь? Куда вы хотите попасть? - спрашиваю я.
Доброе старомодное шотландское гостеприимство, ах, перед этим невозможно устоять, это же Шон Коннери в юности, сам молодой Бонд, поскольку, девочки, он не станет брать вас на понт…
- Мы ищем Королевскую Милю, - отвечает мне холёный голос, в котором звучит несомненный пафосный английский колониальный акцент. Что за маленькая сучка-недотрога. А Лоример ей говорит: "Послушай, тут давно стоит… прекрасная погода…" Разумеется, Ренточка смотрится жалко, словно обвисший член среди всего этого моря мокрощёлок. Иногда мне даже кажется, что этот пидор до сих пор считает, что эрекция нужна для того, чтобы пописать через высокую стену.
- Мы вам покажем дорогу. Вы идете на спектакль?
Ни на одно событие не слетается столько проблядушек, как на фестиваль.
- Да. - И одна из куколок (фарфоровых) вручает нам бумажку, на которой написано: "Брехт "Кавказский меловой круг" в исполнении Театральной группы Ноттингемекого университета".
Однозначно - сборище усыпанных перхотью писклявых дрочил, которые старательно и бездарно изображают искусство, перед тем как отправиться работать на электростанцию, от которой у всех детей в округе лейкемия, или давать инвестиционные консультации, из-за которых закрываются фабрики и остаются без работы сотни людей. Но прежде всего перестанем ходить вокруг да около и перейдем прямо к делу. Все сучки одинаковы - прикинь, Шон, дружище? (Шон - это мой знакомый старикан, который, как и я, в молодости разносил молоко.) "Да, Лорри, уш в этом ты, пошалуй, не ошибаешшя". Старина Шон и я так походим друг на друга. Оба - коренные эдинбургские ребята, оба бывшие молочники. Я обслуживал только Лейт, в то время как Шон, если спросить любого старого мудилу, доставлял молоко чуть ли не в каждый дом в городе. Закон, полагаю, смотрел в те времена гораздо снисходительнее на детский труд. В чём мы не походим, так это внешне. Тут Лоример бьёт старину Шона по всем статьям.
Тем временем Рента что-то там тараторит про "Отречение Галилея", "Мамашу Кураж", "Ваала" и тому подобное дерьмо. Сучкам, похоже, это нравится. Никогда не надо никого посылать на хер прежде времени. Этот хуесос тоже может чем-то иногда быть полезен. Мир удивителен. "Да, Лорри, чем дольше я шиву, тем меньше верю швоим глазам". И не говори, Шон.