И нет чистюли Трусова. Его навсегда поглотила река Висла. Она понесла его к морю, мимо берегов, где сейчас гремели бои, к Варшаве, в которой бушевало восстание и куда устремилась наша армия.
Несет его сейчас чужая река в безбрежное море, и будет оно ему вечной могилой.
- Лейтенант, а лейтенант, - вывел Андреева из оцепенения Ишакин, - я, наверное, подонок.
Григорий глянул на солдата непонимающе и вместе с тем досадливо: чего ему еще надо?
- Я над ним трунил, а ведь как повернулось… Подумать только!
Но до Григория не дошло то, что сказал Ишакин, он посмотрел на него отсутствующим взглядом. И тот, недоуменно дернув плечом, отошел.
Сердце у Ишакина тоже не камень, вместе с Трусовым в одном взводе съел не один пуд соли, хотя, честно говоря, никогда не принимал Николая всерьез. Не мог терпеть в нем эту излишнюю чистоплотность, ему она иногда казалась даже оскорбительной. Еще бы! Встанет рядом с ним Трусов, чистенький, опрятный, - и сразу обнаруживаются все ишакинские изъяны, а Васенев к тому же любил подчеркнуть:
- Оглянись на себя, Ишакин, на кого ты похож? Бери пример с Трусова!
Но как бы там ни было, а сейчас и у Ишакина ныло сердце, и он еще раз убеждался, как тяжело терять настоящих товарищей.
В клуню вошел капитан Курнышев. Сел на сани и попросил у Воловика пачку папирос. Связной поскреб затылок и просьбу капитана выполнять не спешил. Открой сейчас пачку - и Курнышев раздаст папиросы бойцам. А папиросы выдавались только командирам, по доппайку, бойцы же довольствовались махоркой, и каждый из них, ясное дело, не прочь полакомиться папиросой.
Вздохнул тяжело Воловик, подергал свой шикарный ус и нехотя полез в вещмешок: ничего не поделаешь, приходится раскошеливаться, если на то воля капитана. Но теплилась еще маленькая надежда: авось не раздаст? Возьмет себе одну, а остальное спрячет в карман.
Курнышев щелчком выбил себе папиросу и передал пачку Андрееву. И пошла она гулять по рукам, пока не опустела вовсе. Воловик с сожалением следил, как неумолимо пустеет пачка, и переживал. И ведь понимал отлично, что жадность не красит его, сам-то он вообще не курил. Чего тогда жалеть? Но вот поди-ка ты! Люди гибнут, вот Трусов не выплыл из Вислы, а Воловик жалеет чужие папиросы. Он поднял опустевшую пачку, с надеждой заглянул в нее, словно бы надеясь на донышке найти завалящую папиросу. Но смял пачку в кулаке и выбросил через дверь на улицу. В другое бы время над Воловиком посмеялись, а тут было не до него.
Задымили враз. Курнышев затягивался круто, хвастал в себя дым жадно и, глядя на гладкий, туго утрамбованный пол, тяжело думал. Кому же плыть на тот берег с боеприпасами? Андреев выскочил на внезапности или, как он сказал, на нахальстве. Потерял Трусова, но задание выполнил. А теперь? Любую лодку немцы разобьют в щепки, и соваться нечего, людей загубишь зря. Но и боеприпасы доставить надо. Вот задачка, голова идет кругом от нее, но посылать все-таки придется, как это ни горько. Посылать на верную смерть.
На том берегу батальон Кондратьева, которого никто из гвардейцев не знал, один бился насмерть с фашистами. Ему нужно помочь. От этого зависит судьба плацдарма на той стороне. Удастся немцам сбросить батальон в реку, - значит, снова придется в тяжелейших условиях ее форсировать. Продержится батальон этот день, ночью начнут переправу основные силы, и тогда фашисты вынуждены будут снова драпать на запад, ближе к Берлину.
Ишакин в последний раз затянулся глубоко, бросил окурок на пол, решительно растоптал его сапогом и сказал:
- Ладно, чижики, очередь моя. Кто на пару?
Поднялись четверо.
- Сидите, - остановил их капитан. - Знаю, все готовы. Но требуется с умом. Давайте помаракуем, время еще есть. Уж коль ничего не придумаем, тогда пойдет Ишакин. Так и быть.
- Вот я и говорю, - согласился Ишакин и ткнул локтем Юру Лукина: - Дай на закрутку. От папирос только в горле першит.
Лукин полез в карман за кисетом, но вдруг его осенила какая-то мысль. Он даже забыл про ишакинскую просьбу.
- Товарищ капитан, - воскликнул он. - А если на парашютах?
- Что на парашютах?
- Да боеприпасы. Вот как нам в Брянских лесах сбрасывали.
- Исключается, Лукин.
- Почему?
- Дурень, - подал голос боец Строков. Более молчаливого человека во всем батальоне не было. Бывало, какой-нибудь командир, добиваясь толкового ответа от бойца, в сердцах бросал: "Выискался еще один Строков!" А тут вдруг не смолчал и Строков.
- Ты, друг, кисет давай, - напомнил Ишакин, - а зубы заговаривать потом будешь. Тоже мне ефрейтор!
Лукин протянул ему кисет.
- Говорят, один ефрейтор, - свертывая цигарку, сказал Ишакин, - увидел генерала, похлопал его по плечу: "Нам с вами, генерал, больше всего достается".
- Эх, ты, - возразил Лукин, - слышал звон, да не знаешь, где он.
- Капитан, я пойду. Разреши? - подвинулся к саням Файзуллин. Он и Андреев были в одних кальсонах. Брюки и гимнастерки сушились на солнышке, за клуней.
- Не годится, - поморщился капитан. - Ты только что был. Решено: пойдет Ишакин.
- Я придумал, капитан, честное слово, придумал, - не унимался Файзуллин.
- Что же ты придумал?
- Очень просто придумал. Я плыву на тот берег, беру с собой веревку. Один конец привяжу за лодку, другой конец беру с собой.
- А что? - оживился Андреев. - Просто и гениально!
- Погоди, погоди, - нахмурился капитан. - Значит, плывешь на тот берег и за бечевку подтягиваешь лодку?
- Конечно! - воскликнул Файзуллин, дивясь непонятливости командира роты.
Капитан, повеселев, потрепал Файзуллина за голое плечо:
- Да у тебя, как погляжу, ума палата, братец!
- Нет палаты, - серьезно возразил Файзуллин. - Невзначай придумал. Совсем невзначай.
- Пусть будет невзначай, - согласился Курнышев, - но тебе придется все же отдохнуть, пусть плывет другой. А за предложение спасибо!
- Нехорошо, капитан, - обиделся Файзуллин. - Совсем нехорошо. Зачем так говоришь? Я придумал, я и поплыву.
Глаза у него напряженно щурились.
Капитан поглядел на Андреева, вроде бы молчаливо спрашивая его, как правильнее поступить. Андреев сказал:
- Вода, товарищ капитан, теплая, плыть в ней - одно удовольствие. А Файзуллин пловец классный - на Волге плавал.
- Во! - обрадовался поддержке солдат.
- Но ведь вы уже натерпелись страху!
- Какой страх, капитан? Никакого страху!
- Ладно, - махнул рукой Курнышев. - Будь по-твоему.
Чего только не было у старшины в его двуколке! Конечно же, нашлись в ней и парашютные стропы, те, которые использовались при разминировании. Многие пришли в негодность, но был у старшины запас на черный день - мало ли на что пригодится? Эти стропы остались от списанных парашютов. Месяц назад парашюты сняли с вооружения батальона. А поскольку источник пополнения запаса строп исчез навсегда, старшина стал сильно прижимист: выдавал их неохотно и то после строгого приказа. И теперь старшина стал было отговариваться. Сначала заявил, что строп у него нет, потом клялся и божился, что остался последний клубок. Но Курнышев глянул на него так гневно, что старшина даже присел от испуга и молча протянул Файзуллину солидный клубок.
Полковник Смирнов к затее отнесся скептически. Высказался определенно и резко:
- Зря теряем время.
Курнышев смолчал, лишь свел к переносью белесые брови: что он может возразить полковнику? Конечно, затея рискованная, но попробовать надо. Андреев, наблюдая за капитаном, который походил сию минуту на несправедливо обиженного мальчишку, усмехнулся. И удивительно - полковник перехватил эту усмешку, приготовился, видимо, сказать что-то сердитое. Он вообще почему-то приглядывался к Андрееву. Но в это время в реке появился Файзуллин. Он плыл в кальсонах, взмахивая правой рукой, а левой держал, чуть приподняв над головой, клубок строп и разматывал его. Плыл свободно, без видимых усилий, крутил на растопыренных пальцах клубок, словно фокусник.
- Посмотрим, посмотрим,- - ворчливо проговорил полковник, все еще сомневаясь в успехе затеи. Приложил к глазам бинокль и минуту спустя заметил: - А плывет хорошо.
- На Волге вырос, товарищ полковник, - сказал Курнышев. - С детства на воде.
Противник наверняка видел Файзуллина. Для острастки пустил бризантный снаряд, который разорвался далеко в стороне от плывущего, и сейчас белое облачко медленно таяло над рекой. Файзуллин на всякий случай нырнул и был под водой довольно долго, капитан даже забеспокоился. Осколки падали в воду, вздувая пузыри. Файзуллин вынырнул, и теперь ему плыть стало труднее - клубок намок и разматывался туже.
Фашисты не стреляли. Они, кажется, не поняли, с какой целью переплывает советский солдат реку. Может, с донесением? Может, связист?
Файзуллин достиг левого берега. Его встретили там два бойца. Полуголый, в белых кальсонах, Файзуллин казался выходцем из другого мира рядом с бойцами, одетыми по всей форме. Все трое пустились бежать к окопам. Оттуда Анвар посигналил на правый берег, и все тот же старшина Самойлов с одним помощником спихнул лодку на воду и снова спрятался в укрытие.
Файзуллин натянул шнур. Ему помогали два бойца. Лодка, подхваченная течением, выровнялась. Повернулась носом к западному берегу. И хотя ее продолжало сносить, но наперекор всему она стала пересекать реку.
Тогда заволновался полковник Смирнов. Он посмотрел на капитана:
- Выдержит? Веревка выдержит, капитан?
- Не беспокойтесь, товарищ полковник, - заверил повеселевший Курнышев. - Это парашютные стропы. Они выдерживают огромной силы динамический удар.
- Стропы? Откуда у вас стропы?
Капитан объяснил. Полковник опять внимательно поглядел сначала на капитана, потом на Андреева, словно только заметил их, и произнес задумчиво:
- То-то я смотрю, прыткие достались мне саперы, на выдумки горазды!
Противник понял наконец, что его снова провели, и открыл ожесточенную стрельбу. Водяные султаны возникли сразу в нескольких местах. Не успели улечься эти, появились другие. Но лодка упрямо ползла к берегу, подтягиваемая стропами. Ее отнесло метров за сто от окопов, где скрывался Файзуллин.
- Еще пару лодок проведете? - деловито осведомился полковник, и вопрос его прозвучал как приказ.
- Проведем, товарищ полковник! - заверил Курнышев.
- Действуйте!
Полковник перекинулся через бровку окопа, спустился с дамбы и заспешил к лесу, который примыкал к первому островку. Из второй траншеи выскочил Ахметьянов и заторопился за полковником.
К вечеру под прикрытием леса бойцы взвода Черепенникова и часть андреевского взвода собрали понтоны. Кое-что не получалось - впервые имели с ними дело. Ишакин со вздохом вспомнил Гордея Фомича: вот бы где пригодилось его умение! Да не дошел Гордей Фомич до этих мест…
ТРЕТЬЕГО ПИСЬМА НЕ БЫЛО…
На реке Андреев пробыл до вечера. Способом Файзуллина удалось переправить еще две лодки с боеприпасами, как и обещал Курнышев полковнику. Третью лодку немцы потопили. И тут же они перенесли огонь на дамбу и на лес. Грохот стоял вокруг такой, что нельзя было разговаривать. Лес от взрывов стонал протяжно. Артналет Андреев переждал в траншее на дамбе; остался он тут один и страху натерпелся немалого. Траншея хоть и была глубока, но слишком широка. В стенку то и дело шлепались осколки, и неуютно было лежать на дне. Шарахнет немец бризантным снарядом - и на дне осколки достанут. Но все обошлось. Когда налет кончился, Андреев поспешил в клуню. В углу на соломе спал Файзуллин. Намаялся. Прошедшую ночь не спали, и днем ему досталось больше всех - три раза плавал на ту сторону.
В клуне, кроме Файзуллина, никого не было. Андреев невольно взглянул на то место, где утром стояли сапоги Трусова, но старшина успел их убрать. Снова заныло сердце.
Говорят, что на войне люди ожесточаются и привыкают к потерям. Человек, возможно, становится сдержаннее в проявлении чувств, привыкает их скрывать, но боль потерь всегда сильна.
В сорок первом погиб Семен Тюрин, маленький воронежец. Григория тогда настолько ошеломила его смерть, что он заплакал. Потом не стало Анжерова и еще многих других. Совсем недавно схоронили старика Гордеева. И был-то он во взводе две недели, а боль на сердце осталась. А теперь вот нет Трусова. А завтра кого?
В клуне Андреев собирался полчасика отдохнуть и потом идти помогать ребятам собирать понтоны. Лег на спину в солому, закинул руки за голову. Мысли кружились вокруг событий сегодняшнего дня.
Висла.
На карте она обозначена синим извилистым жгутом, знакомым по урокам географии в, школе. Ее невозможно было представить, а на самом деле она вон какая - широкая и неторопливая. И красиво здесь. Живописные встали островки, словно корабли на вечном якоре. И в первый же час знакомства река унесла в своих водах близкого для лейтенанта человека, унесла безвозвратно, навек.
Когда-то в школе, отвечая на вопрос учителя, рассказывал Николай Трусов об этой неведомой ему реке. И конечно, не мог он тогда знать, чем она для него будет. И Григорий, возможно, сегодня или завтра отправится в тот вечный путь, в который ушел Трусов. По этой же Висле…
Немало придется потоптаться на этих берегах, пока фашисты не побегут дальше. Грустные мысли лезли в голову, плохо, неуютно с ними наедине. Давала знать о себе усталость. Она въелась во все поры. Три года на фронте, без передыху, с первого дня войны. Если отводили с передовой, то не дальше прифронтовой полосы: все одно - оставались в радиусе действия фашистской авиации. А ее налеты выматывали-таки силы, мочалили нервы.
И если попристальней посмотреть на бойцов батальона, то, пожалуй, немного найдешь таких, как Григорий, которые воевали с самого начала.
Григорий рывком сел - нет, не стоит расхолаживать себя. Нужно пойти к ребятам, и все тоскливые мысли рассеются мигом. Но тут в клуню решительно вошел Курнышев, а за ним бочком втиснулся в дверь Воловик. Капитан опустился рядом с Андреевым и сказал связному:
- Давай баклагу.
Воловик отстегнул от пояса фляжку и протянул ее ротному. Из карманов брюк вытащил три зеленых яблока, обтер их о полу гимнастерки и положил на солому.
- Давай, лейтенант, с устатку и чтобы дома не журились, - предложил Курнышев, наливая в кружку водки. - Нервы проклятые. Я за эти сутки измотался, как никогда.
- Боюсь, - признался Григорий. - Развезет, а ночью работать.
- Тебе - нет, - успокоил его капитан. - Ты на сегодня свое сделал. Черепенников уже знает - ночью работать ему. Так что давай за победу.
Григорий выпил полкружки и запустил зубы в зеленое яблоко. Оно было настолько кислое, что свело скулы.
- Где ты достал эту маму-кису? - спросил Андреев Воловика.
- Эвон ее сколько, - махнул рукой в сторону сада связной. - Ешь - не хочу.
- Ох и прижимист ты у меня, - усмехнулся Курнышев. - Ну-ка достань из другого кармана. Достань, достань, нечего стесняться.
Воловик нехотя вытащил два розовых яблока, от них исходил чудный аромат - анис.
- Видал ты его? - нарочно нахмурился капитан. - Куркуль. Я у него время от времени очищаю разные запасы. На днях, знаешь, что обнаружил? Помнишь, прошлой осенью в Гомеле старшина раздобыл ящик погарских сигарет, еще довоенного выпуска?
- В маленьких пачках, а сами сигареты без бумаги, табачным листом обернуты?
- Их. Три пачки нашел. Так, Воловик?
- Так. И что из этого?
- Ты коллекцию собираешь, что ли?
- Не смейтесь, товарищ капитан. Когда курева нет, вы же с меня не слезаете. А у меня со старшиной - во! - Он стукнул кулаком о кулак.
Капитан выпил сам и вернул фляжку Воловику, Сказал Андрееву:
- Так ты отдыхай. И хлопцы твои будут отдыхать. А утром… В общем, утро вечера мудренее.
Капитан понимал, что день завтра будет пожарче, чем нынешний. И втайне был рад, что в это время будет работать взвод Андреева. Днем сложнее и опаснее. Голова у Андреева на плечах крепкая, да и опыта у него побольше, чем у Черепенникова и другого командира взвода. Конечно, это было в каком-то смысле бесчеловечно - одному давать задания опаснее, чем другому, не чередуя. Но так надо было, спокойнее на душе. Все-таки капитан был еще и немного эгоистом. Уже в дверях он остановился.
- Склероз! - сказал он, искренне возмутившись самим собой. - Совсем память отшибло! Тебе же два письма. Одно от Васенева. Потом расскажешь, о чем он пишет.
"А второе? - хотел спросить Григорий. - От кого второе?" Но догадался, глянув на конверт, - от отца. Хорошо! Но могло быть и третье письмо! Да вот не было…
В клуне было уже сумеречно. Григорий выбрался на улицу, облюбовал местечко позади клуни, возле почерневшей бревенчатой стены, привалился к ней спиной. Рядом росла дикая конопля, и от нее духовито, по-домашнему пахло.
Распечатал васеневский треугольник. Бывший взводный писал:
"Здравствуй, Гриша! Таскали, таскали меня по всяким эвако, и вот очутился я в Свердловске, за тыщи верст от фронта. И что теперь мне фронт? Калека на всю жизнь. Ступню ампутировали. Если взять ногу от колена до ступни, так у меня отлямзили как раз половину. Ночами сильно болят несуществующие пальцы ног. Врач объясняет - это болят нервы, а мне кажется, что нога моя цела.
Когда я поступал в военное училище, то загадал, ты знаешь, - буду военным. И все полетело к чертям собачьим. Кто и что теперь я? На военной карьере нужно поставить жирный крест. А за душой никакой специальности. Стыдно признаться - я даже перегоревшие пробки исправить не умею, вот ведь как. Податься в художники или писатели - таланту нет. В шофера и трактористы не возьмут. Тебе хорошо. Ты педучилище кончил, как-никак - учитель. Не пропадешь, если голова уцелеет. Пойти учиться? Да я же все намертво перезабыл. Стать тоже учителем? Боюсь. Стать им - тоже нужен талант, как ты думаешь? Для меня самый святой человек на свете - учитель. Ума не приложу, что делать.
У вас теперь жаркие дни, по всему видно. Мы тут ловим каждую сводку Совинформбюро. Бежит немец, но не удерет. Эх, мне бы с вами! И еще я часто вспоминаю вылазку в Брянские леса. Многое она мне дала, многое после нее во мне изменилось.
Пиши. Передай привет гвардии капитану Курнышеву, Ишакину, Трусову, Лукину, всем ребятам моего взвода. Качанов так ничего и не пишет? Так и неизвестно, где он?
Жму твою руку. Васенев".
Да, крепко не повезло мужику. Снова оказался на распутье. Как-то Курнышев сказал про него:
- В целом он парень ничего. Только вот заострили его не с того конца. Вот и приходится ему перестраиваться на марше, а нам мучиться с ним и помогать. Задачка не из легких!
Точно сказал капитан! Васенев и в самом деле был заострен не с того конца. Во взвод пришел из училища и старался держаться этаким непререкаемым авторитетом, хотя за плечами-то у него ни опыта, ни крепких знаний. Одна фанаберия. Впервые жизнь по-настоящему прополоскала его в Брянских лесах. Видно, здорово те дни запали ему в душу, перевернули некоторые понятия. Там, собственно, Андреев и сдружился с ним. Вернулись из лесов, и Курнышев спросил у Андреева, имея в виду взводного:
- Погоди, а вы его там, случайно, не подменили? В лесу-то? Вроде бы тот лейтенант - и не тот.
А потом Курнышев подарил ему часы.
Еще в лесах Мишка Качанов изрек истину, кивнув головой на Васенева:
- А наш-то человеком становится!