- Давай ногу, - говорю я Магде, потому что сыт по горло ее передовыми взглядами из журналов и газет, из прочитанного в темном углу пособия по освобождению женщин. Из гребаного пособия по левому феминизму. Все. Финиш. Конец доброте и нежности. Она мне говорит: оставь меня в покое, псих недоделанный, что ты собираешься делать. - Давай ногу и заткнись, - говорю я хриплым голосом, и я жесток, как никогда в жизни, даже в самых крутых разборках, даже со своими злейшими врагами, даже при самых паскудных ломках, когда снимался с кокса или анабола, я не был так жесток. - Не эту, ту, с судорогой, ту, где у тебя был смертельный недостаток калия или полихрома. - Тут она начинает извиваться и стонать, говорит: все будет, как ты хочешь, если ты меня отпустишь, я тебе все расскажу. Всю правду об этой ноге. Только пусти меня. Тебе одиночество в голову ударило. Тебе амфа по мозгам дала. У тебя люки запарило, вот и строишь из себя народного героя. Тоже мне Джек Потрошитель нашелся. Долбаный вампир из Мухосранска.
Все, тебе конец, Магда. Мне уже по барабану. То, что ты сейчас говоришь. Не вижу смысла, содержание смысла в твоих словах нулевое, потому что сама ты тоже без смысла, со всей своей литературой и образованием, со своими феминистскими закидонами, со всем этим твоим увлечением художественным искусством, точка, я сыт по горло. Больше ты меня уже не подцепишь, и пыль мне в глаза не пускай, потому что я знаю про тебя все, всю правду про твой псевдодиссидентский базар, про твой параментальный бордель, который ты, извиняюсь за выражение, содержишь вместе с этой дурой Арлетой. Давай ногу, потому что я не ручаюсь за свой гнев. Который и без того велик, а все время растет. Давай ногу. Ты спрашиваешь, если дашь мне ногу, скажу ли я тебе, что собираюсь с ней делать. Ладно, скажу, приготовься. А лучше закрой глаза и заткни уши, потому что в воздухе сейчас повиснет мат. И давай сюда эту ногу, без выкрутасов давай, хватит понты давить, лучше подтяни трусы, чтобы тебе было удобнее, и приготовься к быстрой смерти. Но перед смертью, в последние мгновения своей сраной жизни, посмотри, какое сегодня ночью красивое море, как оно классно шумит то направо, то налево, то вперед, то назад. Потому что потом ты его уже, скорее всего, не увидишь, разве что в аду. Если, конечно, твоя милая Арлетка пришлет на адрес твоего котла открытку с моря с самыми лучшими пожеланиями приятно отдохнуть, потому что она отлично проводит время и познакомилась с симпотным сорокалетним бездетным бизнесменом. Оглянись назад и посмотри, сколько ты всего еще могла бы сделать, пойми, что ты теряешь. Ты спрашиваешь, что я хочу сделать с твоей ногой, просишь не делать тебе больно. А я скажу тебе одно: ты лучше заткнись и, если у тебя еще остался товар, возьми заправься, а если нет, то это не мои проблемы, можешь шибануться песочком, потому что сейчас тебе, когда я это сделаю, будет офигенно больно. Потому что, не знаю, в курсе ты или нет, но я тебя убью. То есть, вернее, я имею в виду, что я тебе отрежу твою модную ногу в колготке, что в твоем случае равняется смерти. Я уверен. Даже если ты не умрешь от послеродовой горячки, от так называемого кровотечения, все равно тебе конец. Ты не сможешь трахаться, а от этого твоя чудесная трахалка увянет, что для тебя смерти подобно. Костыли я тебе, конечно, оставлю. В трех метрах отсюда. А сам отойду в сторонку и буду смотреть, как ты ползешь и корчишься в предсмертных муках, извиваясь и хватая ртом воздух, как выброшенные на берег водоросли.
Так я ей, этой идиотке Магде, и сказал. А она в смех. Хрюкает от смеха, говорит, чтобы я отвязался, потому что она боится щекотки, а кроме того, у нее предменструальные боли, поэтому она вся на нервах и ее легко вывести из себя. Потом она вдруг трезвеет и говорит: Сильный, ты ведь это не взаправду, а? Чего ты этой финкой, ножиком этим махаешь, а? Совсем сдурел, что ли? То, что ты шизанутый, мне всегда в тебе нравилось. Но этот ножик для чистки картошки ты лучше от меня забери, спрячь куда-нибудь подальше, потому что я не переношу вида крови, даже своей собственной. Небось у мамаши эту хрень из буфета спер? Порезать меня хочешь? Ты что, извращенец? Хочешь устроить тут соревнования по мясоубою на живом человеке? Ты вообще в порядке или нет, в конце концов, ты мне друг или какой-то сраный педик? Если хочешь так развлекаться, потому что у тебя от этого стоит, то займись самообслуживанием или иди на польско-русскую войну и режь кацапов, потому что я знаю, что ты против русских, хотя и не хочешь в этом признаться. Что и требовалось доказать, потому что ты весь насквозь фальшивый, ты просто фальшивомонетчик настоящих чувств, ты никогда не признаешься в своих чувствах, не выскажешь своих взглядов, а мне и без того известно, что они типа ультралевые, что, не так?
Тут, хотя меня оскорбили, я смотрю на нее и вижу, что она красивая, не отрицаю. И это обязывает меня к разным жестам по отношению к ней. Вообще она такая красивая, такая хрупкая, что, когда я смотрю в ее сторону, я начинаю сожалеть обо всех словах и выражениях, которые были тут произнесены и сказаны. Мне вдруг стало жалко ее, потому что у нее, наверное, было трудное детство или даже еще хуже. Не везло ей по жизни, с самого начала отверженная, обманутая правительством и государством, лишенная возможности перспектив. Когда я смотрю на нее, мне приходит в голову мысль, что, может, ее трагедия в том, что она родилась не в том месте и не в то время. Я представляю, что в другом месте, в другой стране она могла бы стать, например, королевой при дворе. И никто бы не просек, что это простая девчонка, никто - ни король, ни даже гофмейстер. И если бы не было между нами так хреново, всех этих напрягов, всей этой паранойи, претензий по поводу и без повода, обид друг на дружку, все было бы по-другому. Я бы взял ее, поставил на скамейку. Снял бы с нее колготы и натянул обратно, чтобы они не были такие перекрученные и рваные, задрал бы ей платье и одернул по-новому, чтоб сидело нормально, как у людей, а если бы у меня были бумажные платки, о чем мне уже вообще-то Левый напоминал, потому что бумажные платки - та вещь, которая, как предмет личной гигиены, должна быть даже у самого крутого мачо, мало ли когда пригодится, я вытер бы ей лицо, стер эту мазню, которая живописным пейзажем раскинулась вокруг ее глаз. Эту яркую помаду в окрестностях рта, как недоеденный десерт.
Вот что я хотел бы сделать. Однако она тем временем надулась, будто сама как минимум принцесса на горошине, а я распоследний бомж, нелегал без паспорта и визы, вообще без ничего.
- Неплохой сегодня денек, - начинаю я издалека тоном типа даже дружелюбным.
А она на это: ой, у меня, кажется, начинается ломка, меня тошнит, и я сейчас блевану тебе прямо на штаны, если ты сейчас же не насыпешь мне хоть крошечную дорожку. У меня такое неотразимое впечатление, что я уже, наверное, мертвая или почти неживая. Одно дуновение ветра, один-единственный порыв с его стороны - и все. Прости, но сейчас я ранима, как героини сериалов. Ты знаешь, когда курице отрубают башку, она еще бежит через весь двор без головы, метров пятнадцать. Я именно так себя чувствую: как бегущая через весь двор на последнем издыхании курица с отрубленной головой. Но я знаю, что сейчас я несомненно умру. Если бы ты, Сильный, хотя бы раз в жизни мог мне помочь, меня понять.
Все, что было, все остатки, которые я нахожу в ее сумочке, потому что Магда уже однозначно отдает концы, я насыпаю ей на рекламный проспект супермаркета "Хит". Который я нашел неподалеку рядом. Утро уже. Я говорю, чтоб она не умирала, что наша любовь, как бы ее ни гноить, ни уничтожать, она всегда жива. Тем временем Магда идет с головой, откинутой по отношению ко всему телу назад, и только поддакивает для разнообразия. Ее лицо заострилось, стало типа какое-то анемичное. Как будто внутри, под кожей, чернозем вместо мяса. Я в шоке. Мы идем на вокзал, хотя могли бы взять тачку. Но типа нельзя, потому что со стороны Магды может быть рвота, ее, наверное, будет тошнить землей, потому что именно так в эту минуту она и выглядит. Кроме того, я думаю, что приятно пройтись ранним утром для здоровья. Плюс это может оказать положительное влияние на Магду и ее симптомы, а значит, изменить создавшееся положение в нашу пользу. По дороге мы заходим на бензоколонку, где я покупаю Магде "Лизу", чтобы она почитала какой-нибудь женский журнал для девочек-подростков. Хотя вообще-то я типа решительно против. Магда говорит, что это хороший знак, что я мягкий, романтичный и добрый, как никто другой до меня. В подарок к журналу присобачили джинсовую сумочку из какого-то материала. Гляжу, Магда это дело сразу же просекла, что в ее состоянии прогресс, потому как сразу видно, что она вдруг стала радостная и счастливая, хотя вообще-то выглядит ужасно. С жаром, с воодушевлением высыпает свои вещи из старой сумочки прямо на тротуар. В основном жвачки и всякие женские прибамбасы, а именно: дезодоранты, помады, мундштуки и разные штуковины для улучшения красоты. Я начинаю выходить из себя, потому что хотя и утро, но такое поведение в общественном месте это уже западло, я даже говорю, чтобы она не устраивала тут срач посреди города. Она говорит, что ей пополам, все равно никто не видит, она может здесь даже пописать, если ей вдруг захочется. Потом выкидывает на фиг свою сумочку, а в новую собирает все назад, на тротуаре остаются только пустые пакетики от амфы и мусор от жувки. А также ручка с надписью "Здислав Шторм" и успокаивающие растительные таблетки, которые я узнаю как облупленные. Потому что от них воняет куриным пометом.
- Э, ручку ты оставь, может еще пригодиться, - говорю я. А она мне, что в последнее время худеет и сбросила уже с плеч десять килограммов, а ручку она выкинула окончательно и бесповоротно, потому что с ней у нее связаны плохие воспоминания насчет Варгаса, который ей эту ручку подарил.
Я задумываюсь, откуда у нее эта бесповоротность, этот дар принимать окончательные решения. Потом, ясный перец, билеты-говнеты, очередь, мы еще за углом вокзала пописали, выкурили по ментоловой сигарете L&М, потому что других не было. Я ей говорю, что женщины исключительно обижены природой, потому что, когда она писает, то выглядит как отлетающий летательный аппарат. Магда говорит, что хули мне до этого и чтоб я лучше занялся собой, как сам писаю. Она как-то вяло читает свою "Лизу" и говорит, уеду, уеду отсюда куда-нибудь, например в другую страну. Я говорю, куда, к примеру. Она говорит, да хоть бы в теплые края. Между делом она то и дело бегает в угол вагона, потому что, кроме нас, нету почти никаких пассажиров, а как бы там ни было, блевать ее тянет со страшной силой, не говоря уже о других деталях. Потом она возвращается и спокойно продолжает читать. Говорит, что поедет в те края, где есть все эти тряпки, эта косметика, эти огуречные кремы из всего, чего душе угодно, потому что только там она сможет нормально жить, если я захочу быть с ней, маски для кожи глаз, всякие кремы, соль для купания. Я говорю, что да, захочу, хотя мое понимание вещей в этом вопросе совершенно другое, я бы сказал, более патриотическое и с левым уклоном. Ну, и я разъясняю Магде, какое всамделишное положение дел у нас в стране. Рассказываю ей, как ежедневно и повсеместно правящая, имущая раса эксплуатирует трудовую, неимущую расу. Доказываю, что это рабство. Что Запад прогнил и воняет, портит окружающую среду, загрязняет ее разными противоестественными химикатами типа ПВХ и ДСП. Что господствуют там жидоубийцы и кровопийцы рабочего класса, которые себя и своих внебрачных детей содержат на доходы от угнетения трудящихся, что они процветают благодаря тому, что втюхивают людям фирменное говно в фирменной бумажке, которое продает фирма "Макдоналдс".
- Врешь, - говорит Магда с очень озабоченным выражением лица, в котором не осталось ни кровинки. Она как ребенок, на глазах у которого разоблачили обман, что Дед Мороз не настоящий, кстати - еще один вонючий западный обычай, который мы как дураки в полный рост заимствуем в виде Санта-Клауса. - Это не говно, потому что я это ела.
Да, я тоже ел, но, не хочу тебя огорчать, это именно человеческое говно. Впрочем, не исключено, что коровье или даже собачье, или же говно домашних и цирковых животных. Я ей это так образно объясняю, чтобы она наконец поняла. Говно сначала обработали, химически продистиллировали и изменили его состав на другой по составу и вкусу. Это всего лишь вопрос специальной подготовки, западные технологии, производственные процессы и процедуры. Одно говно идет в основном на эти их булки, другое больше подходит для мяса, из третьего делают лук, из четвертого - из говна самого низкого качества - кетчуп и горчицу.
Магда отказывается верить, говорит: откуда ты знаешь, умный такой, ты чего мне мозги паришь?
А я ей на это, потому что вещественных доказательств у меня нет, а я не хотел бы ее в этом вопросе подвести, говорю, что из разных справочников по делам левого движения, анархии и свободы.
Она вылупилась на меня и говорит: говно не говно, а есть можно, потому что вкусно.
А я ей на это: вот тут я согласен, и мы вместе пялимся в окно, мечтая о разных пищевых и съедобных продуктах, потому что давно уже ничего не итали, ни обеда, ни ужина, если не считать дринки и амфу. Потом мы молча тащимся ко мне на хату, потому что в настоящее время она внутри как раз свободна и пуста. Все кончено, наша любовь погибла, мы оба за эту полную переживаний и разных событий ночь уже сильно устали. Магда подходит к зеркалу, подтягивает колготки, натягивает кожу лица и с претензией в голосе спрашивает: почему ты мне не сказал?! Почему ты мне ничего не сказал?
- То есть в каком смысле? - отвечаю я вопросом с дивана, потому что вся эта ситуация меня уже порядком запарила. Она говорит: что я так выгляжу! Что я такая бочка! Даже хуже - я просто, блин, толстая! Это что такое? Все, что на руках похудело, теперь на лицо перебросилось? Весь жир, все мясо, которое на плечах похудело, теперь на лице! Твою мать! Я выгляжу как свинья! Глаза и губы двойные! Гля, блин, они на моем лице два раза повторенные!
Что было дальше, я, увы, не в курсе, потому что, хотя она орет не своим голосом и бьет об умывальник разные косметические штучки, я засыпаю и просыпаюсь уже в следующий раз. А что мне снится, это, я извиняюсь, не ее поганое дело.
На мобильник приходит сообщение от Анжелы. Привет, Сильный, мы познакомились там-то, интересно, мы еще встретимся или нет. Такое вот сообщение. Такой вот эсэмэс. Я просыпаюсь в этот момент ото сна, в постели, на диване предков, ото сна, возможно, длинного, хотя, возможно, и короткого. Потому что сколько сейчас времени, на этот счет у меня сомнения. Может быть, даже нисколько, потому что - конец света с апокалипсисом, что видно по синдромам моей психофизиологии. Потому что со мной явно что-то не то, особенно в физическом, в физиологическом смысле. Тут я замечаю один невыносимый для восприятия и логического объяснения факт. Прямо рядом со мной однозначно лежит и спит Магда. На этой почве у меня начинается ажиотаж мыслей и образов. Классический глюк. Лежит она однозначно рядом со мной, но вот живая или неживая, в этом я тоже сомневаюсь. Меня охватывает паника, я даже чувствую что-то типа страха, потому что выглядит она не то чтоб плохо, но как-то не очень живой, я бы даже сказал, совсем мертвой. То дышит, то, наоборот, опять не дышит, специально чтоб я еще больше испугался. Но при этом она ни на гран не меняет положения тела. Я пытаюсь вспомнить какое-нибудь событие вчерашнего вечера, какой-нибудь факт, во время которого Магду настигла неминуемая смерть. И не могу вспомнить.
Тем временем, хотя каждое, даже малейшее, мое движение почти смертельно, а боль и страдание - мои неотлучные спутницы, я тянусь к ее сумочке. За что дорого расплачиваюсь болью в башке и всех человеческих органах, какие только есть в моем теле. Однако я должен вывалить на одеяло всю эту срань, которую она носит с собой, хотя содержимое ее сумки мне, извиняюсь за грубое слово, сугубо фиолетово. И все это хождение по мукам из-за одного гребаного панадола в форме таблетки.
Возможно, из-за него я даже предаю свое антиглобалистское мировоззрение, свои взгляды и убеждения. Ведь панадол изготовляют из ядовитых животных, ядовитых растений и межчеловеческих отходов Запада, из западных минералов, из отравляющего водопои всего мира парацетамола, взвешивая его на стерильных весах стерильными гирьками.
Однако несмотря ни на что - это хорошее, можно даже сказать, обладающее лечебными способностями средство. По барабану, чей это яд. Пчелиный, осиный или, может, даже трупный. По форме это обычная, самая обычная таблетка, предназначенная и удобная для употребления. Она хорошо действует во время ломки на общее самочувствие, которое у меня, например, теперь такое же, как во время болезни с ознобом. Кто знает, может, он лечит даже кашель или понос? Одним словом, может вылечить все.
Тут я нахожу ручку "Здислав Шторм". Меня прямо переколбасило. Перед моими глазами, как фата-моргана, проносятся все события вчерашнего вчера. Хотя, если считать хронологически, возможно, все это произошло уже сегодня.
Это как в минуту смерти: вокруг дым, а перед тобой как на ладони вся твоя жизнь в одном фотокадре, как на слайде. Так вот, я помню, что много слов и событий напрямую касались вопроса смерти, умирания и страданий. Я смотрю на Магду, которая мало того что глаза закрыла, так еще и ни фига не шевелится. Я думаю о ребенке, которым она хвасталась, что у нее есть, и думаю, что, может быть, пока я не смотрел, она - добитая на смерть амфой - родила его и умерла при родах. Но эту рабочую версию я отбрасываю, потому что помню, что потом на этом диване мы трахались, что взаимоисключается, потому что с ребенком, со всеми этими биологически-физиологическими заморочками, которые вроде как должны потом быть, мне кажется маловероятным.
Потом я вспоминаю свой аффект, который склонил меня к неудержимой агрессии с применением острого предмета. Вспоминаю, что хотел отрезать ей ногу в области ляжки. Меня это парит, мне в голову лезут мысли, что я это сделал. А теперь у меня временная, вызванная шоком преступления и эскалацией жестокости, амнезия. Червяковский Анджей - тут все сходится. Но чтоб я ей ногу отрезал, это я вычеркнул из памяти, вполне возможно, что уже безвозвратно. Весь внутренне содрогаясь, я сую руку под одеяло и ищу ее ногу, ту, с судорогой, которая, насколько я помню, должна быть ближе к стене. Нога на месте и чувствует себя хорошо, даже вроде бы урчит, как собака, любующаяся собственными испражнениями. Цвет лица у Магды тоже примерно такой же, зеленоватый какой-то, части ее тела разбросаны по всему дивану, она лежит, как жертва убийства, но ее явно никто не убивал, и в бою за польско-красное знамя она тоже не полегла, не погибла на войне за флаг. У нее даже свежий макияж для сна нарисован, старые разводы она смыла, а новые назад нарисовала, немного криво и как бы наоборот, но это просто от амфы, от этой ничем не обоснованной ломки у нее тряслись грабли, и она наставила себе разных черточек и точек, как будто по ее лицу прогулялась вся азбука Морзе. Глядя на все это, мне, возможно, и не стоит делать таких намеков, но скажу одно, когда я был маленьким и потом, когда вырос тоже, я никак не мог понять, что из них ресницы, а что брови. Глаза, конечно, я знал, но вот брови и ресницы были для меня черной магией. Так же как пеньюар и педикюр. Полный завал. Китайская проповедь в польском национальном костеле. Из-за этого меня преследовала буквально лавина разных личных и интимных ситуаций, в которых я вел себя в корне ошибочно и неправильно. Но всегда как-нибудь да выкручивался.