Книга Юрия Королькова "Так было…" является продолжением романа-хроники "Тайны войны" и повествует о дальнейших событиях во время второй мировой войны. Автор рассказывает о самоотверженной антифашистской борьбе людей интернационального долга и о вероломстве реакционных политиков, о противоречиях в империалистическом лагере и о роли советских людей, оказавшихся по ту сторону фронта.
Действие романа происходит в ставке Гитлера и в антифашистском подполье Германии, в кабинете Черчилля и на заседаниях американских магнатов, среди итальянских солдат под Сталинградом и в фашистских лагерях смерти, в штабе де Голля и в восставшем Париже, среди греческих патриотов и на баррикадах Варшавы, на тегеранской конференции и у партизан в горах Словакии, на побережье Ла-Манша при открытии второго фронта и в тайной квартире американского резидента Аллена Даллеса... Как и первая книга, роман написан на документальной основе.
Содержание:
От автора 1
Часть 1 - Перед пропастью 1
Часть 2 - Перелом 62
Часть 3 - Заговор и победа 126
Примечания 192
Юрий Корольков
Так было…
От автора
Моему сыну и его сверстникам на всех континентах Земли с верой, что они проживут жизнь в мире, труде и дружбе.
Предлагаемая читателям книга "Так было…" является продолжением романа-хроники "Тайны войны", вышедшей в свет три года назад. Здесь те же герои, развитие тех же событий…
Как и в первой книге, я опираюсь в своем повествовании на достоверные факты недавнего прошлого.
Когда-то на фронте, во время войны, мне приходилось читать дневники, отобранные у пленных или найденные среди документов убитых фашистских солдат. С удивительным цинизмом авторы этих дневников записывали свои преступления, будто хвастались убийствами и грабежами на нашей земле. Нечто похожее наблюдал я и в Нюрнберге на заседаниях Международного Военного Трибунала. В психологии подсудимых - главных виновников второй мировой войны - бросалась в глаза одна непостижимая деталь: они в продолжение многих лет тщательно фиксировали свои преступления в документах, протоколах и стенограммах государственных совещаний. В конце войны они спрятали свои архивы в тайных подвалах, замуровали в глубине соляных копей. Находясь в Берлине и Нюрнберге, я получил доступ к этим обнаруженным архивам и смог использовать их в романе-хронике.
Но германские нацистские архивы раскрывали не только преступления самих фашистов - они проливали свет на тайную и вероломную деятельность пособников германских фашистов на Западе. Эта реакционная политика нашла свое отражение и в мемуарах некоторых военных и государственных деятелей западных стран. Зачастую, помимо своей воли, авторы таких записей, воспоминаний раскрывают тайны, к которым были причастны. Многие из этих мемуаров также были использованы в романе-хронике "Так было…"
Все, о чем говорится в этой книге не только история, ушедшая в прошлое. Заговорщики против мира, которые плели свою паутину в годы второй мировой войны, действуют и поныне. Вновь поднимает голову фашизм в Западной Германии, упорствуют поборники "холодной войны", сторонники безудержной гонки вооружений, сторонники политики "с позиции силы", и эти представители международной реакции - часто те же люди, что действовали за кулисами второй мировой войны. Их разоблачение служит делу мира.
В этой книге читатели снова встретятся со знакомыми героями - простыми людьми многих стран, которые вынесли на своих плечах тяжесть борьбы с фашизмом. Как и в первой книге, здесь рассказывается о тайнах войны, о судьбах простых людей, сражавшихся на фронте и в подполье, людей разных национальностей, убеждений и взглядов, объединенных одним стремлением - защитить независимость, мир и человеческое достоинство. Вступив в антигитлеровскую коалицию правительств и свободолюбивых народов, люди победили фашизм. Объединив усилия, народы всех континентов продолжают борьбу за мир, против войны.
Часть 1
Перед пропастью
Глава первая
Андрей Воронцов, споткнувшись о порог, вышел из избы, где поселился командир корпуса. Он задыхался. Остановившись на крыльце, Андрей жадно вдохнул морозный воздух. Все, что произошло с ним за последние минуты, казалось ему страшным сном. Заледенелый порожек, о который споткнулся он в темноте, словно рассек его жизнь надвое. Андрей мог представить себе все что угодно, но только не это. Он мог погибнуть, остаться один раненый на поле боя, наконец пустить себе пулю в лоб, если бы не было другого выхода. Но добровольно сдаться в плен врагу, которого ненавидел самой лютой ненавистью, пойти и сдаться с поднятыми руками, стать перебежчиком… Нет, это выше человеческих сил! И все же это предстояло сделать. Сегодня, сейчас…
Мысли путались, и Андрей, стиснув руками виски, стоял на крыльце, не видя ничего перед собой. Состояние, в котором он находился, больше всего походило на чувство цепенящего страха. Не страха опасности, нет. За месяцы войны он перенес, пережил и перечувствовал столько, что не могло быть и речи о страхе в обычном смысле слова. Здесь было другое, в чем Андрей сам еще не мог разобраться. Внутри что-то надорвалось, словно рушились глубокие устои, представления о воинском долге. Ведь для непосвященных он станет изменником. Андрей содрогнулся при этой мысли. Разумом еще можно что-то понять, но сердцем…
Степан Петрович так и сказал:
- Пойми, Воронцов, что так надо. Пойми рассудком..
Так надо… Так надо… Андрей почувствовал, как побледнел, когда Степан Петрович каким-то чужим голосом сообщил, зачем он его вызвал.
Степан Петрович принял корпус вскоре после того, как закончились бои на Карельском перешейке, а Воронцов по-прежнему работал в политотделе. В бои корпус вступил где-то в верховьях Днепра и с тех пор откатывался все дальше и дальше, пока не очутился под Тулой. Измотанный непрерывными боями, корпус потерял чуть ли не две трети своего состава. В иных батальонах оставалось не больше сотни активных штыков. И с этими силами предстояло отстаивать город или хотя бы задержать рвущегося вперед врага.
Генерал знал, какие тяжелые потери несет противник в боях с его войсками. Германские дивизии истекали кровью, теряли технику, но продвигались вперед, а корпус Степана Петровича отходил и отходил на новые рубежи. Дважды по приказу ставки корпус переходил в контрнаступление, проводил фронтальные атаки и снова откатывался назад.
Только раз, где-то под Рославлем, удалось нанести удар с фланга. Но это была частная операция, участвовали в ней всего два неполных полка. И все же успех был несомненный. Отборная эсэсовская дивизия "Мертвая голова", прорвавшаяся вперед, была смята и отступила, бросив на поле боя технику и груды убитых. Об этом и говорил Степан Петрович с представителем ставки перед тем, как зашел Воронцов.
В избе было жарко. Представитель ставки, сняв шинель, сидел в углу под образами, а Степан Петрович нервно прохаживался от стола к окну и обратно. С генерал-майором, приехавшим из Москвы, Степан Петрович заканчивал командный факультет академии, хотя был старше его на добрый десяток лет.
- Я не вправе менять указания ставки, - говорил представитель, продолжая начатый разговор. - Я только солдат.
- Солдат? - Степан Петрович резко остановился перед столом. - Тогда, батенька мой, отправляйся в окопы. В окопы! Там солдатское место, А нам с тобой прибедняться нечего. В том-то и дело, что мы не рядовые. Солдат и тот должен знать свой маневр.
- Не понимаю, к чему ты все это говоришь, Степан Петрович. Ведь обстановка сложилась для нас так…
- Знаю, знаю, что ты мне скажешь: вероломное нападение Гитлера, внезапный удар, авантюристическая тактика… А мы где с тобой были? С этой авантюристической тактикой Гитлер к Москве подошел, а мы что? Больно уж успокоены мы были, эта успокоенность-то против нас и обернулась… Спасибо надо сказать нашему солдату, народу нашему, земным поклоном ему поклониться надо. Народ верит партии, и мы не вправе подрывать это доверие.
- То есть как? Кто его подрывает?
- А так. Допустим, что Гитлер напал внезапно. Но мы-то должны были быть настороже. Скажи мне, должны были? А что получилось? Ты это лучше меня должен знать - почему пришлось маневренную войну вести. А Гитлер, он что - лезет и лезет. Не будь у нас советского строя, давно бы нас смяли, как было это во Франции или и Польше.
- Ты забываешь об оснащении армии, Степан Петрович. Военно-экономический потенциал Германии…
- Что, что? Военный потенциал? Ты к Советской России подходишь с точки зрения петровских времен, батенька мой. Лапотной психологией страдаешь. Да у нас, было бы тебе известно, Россия промышленной державой стада. Пятилетки-то народ даром, что ли, выполнял? Последний съезд партии что решил? Повысить военное производство. Я сам был делегатом съезда, знаю. За два года у нас, считай, втрое повысилось военное производство. Значит, партия нас предупреждала. И нечего теперь сваливать, будто потенциал у нас слабый.
- Так что же, ты сомневаешься в нашей победе, что ли, Степан Петрович? С такими настроениями, знаешь…
- Да ты с ума сошел!.. Я в гражданскую войну не сомневался, когда на нас четырнадцать государств перло во главе с Черчиллем. Выдюжили и отбились. А насчет просчетов наших - не спорь. Не умеем еще мы воевать. И кадров опытных нет. А были. Сколько людей у нас ни за что ни про что поснимали? Зачем, спрашивается…
Представитель ставки настороженно оглянулся - нет ли в комнате посторонних.
- Остер же ты на язык, Степан Петрович, но думаю, что ты неправ.
- Да пойми же ты меня, - с надрывом воскликнул Степан Петрович. Лицо его передернулось, словно от мучительной боли. - Вот где это сидит у меня. Вот где! - ткнул он себя кулаком в грудь. - Из-за собственных просчетов людей теряем. И без того тяжело приходится… Вот привез ты мне приказ оборонять Тулу. Чем? У меня в полках одни номера остаются. Первый батальон, второй, третий… А под номерами - пшик один. Все тылы под гребенку вымел. Всех писарей, ездовых поваров в роты послал. Даже связистов. А приказ выполнять надо, согласен. Мне бы только три дня продержаться. Там сибиряки подойдут, поддержат. Три дня. Ты сейчас увидишь, что это значит… Видели бы союзники, какой кровью нам приходится драться… А Гудериана я все равно обману, ей-богу обману!..
В дверь постучали, Вошел Воронцов. Отрапортовал:
- Товарищ генерал-майор, старший политрук Воронцов по вашему приказанию прибыл.
- Проходи, проходи, Воронцов. Садись. - Сам сел по другую сторону стола. - Вот что, обстановку объяснять не буду… Знаешь сам, в каком находимся положении… Не сегодня-завтра немцы снова перейдут в наступление. Задерживать их нечем, но и Тулу нельзя сдавать. Надежда одна - на военную хитрость. Надо уверить противника, что мы сильнее, чем есть на самом деле. Согласен?
- Так точно.
Конечно, Андрей понимал это, - чего же здесь непонятного, но следующие фразы сразили его.
- Сегодня ночью под видом перебежчиков мы пошлем к немцам несколько человек. Они перейдут фронт в разных местах и выдадут себя за солдат из новых, только что подошедших дивизий. - Командир корпуса помолчал и, не глядя в лицо Андрею, сказал главное: - Одним из этих людей должен быть ты.
- Я?!
Андрей вскочил совершенно ошеломленный. Серая бледность проступила сквозь обветренную, загорелую кожу лица. У него перехватило дыхание.
- Я? - снова повторил он. - Нет, ни за что! Лучше…
Степан Петрович тоже поднялся. На худощавом лице обострились скулы.
- Коммунист Воронцов, это приказ. Приказы не обсуждают. На задание мы посылаем только политработников.
- Слушаюсь…
Андрей вдруг как-то весь обмяк, лицо его покрылось испариной.
- Дальнейшие распоряжения получишь у начальника разведки. Он ждет.
- Слушаюсь… Разрешите идти? - Андрей не узнал собственного голоса.
- Да… Пойми, Воронцов, что так надо. Пойми рассудком…
Степан Петрович вдруг шагнул к Андрею, порывисто привлек его к себе и поцеловал.
- Ступай… Я провожу тебя… Еще встретимся на переднем крае.
Воронцов вышел, а командир корпуса отвернулся, скрывая волнение. Когда он подошел к представителю ставки, лицо его снова было спокойно. Только на скулах бегали живчики и глаза неестественно блестели.
- Такими коммунистами и приходится жертвовать… - генерал-майор не закончил фразы.
В дверь постучали снова. Вошел комиссар батальона. Его вызвали с переднего края. Он улыбался, довольный, что несколько часов удастся провести во втором эшелоне. Может быть, даже забежит в баньку, в военторг…
Вскоре он, как и Андрей Воронцов, вышел от генерала, подавленный свалившейся на него бедой.
2
Разведотдел корпуса разместился на другом краю деревни, занятой штабом корпуса. Андрей успел немного прийти в себя но дороге. Подполковник Сошальский, начальник разведки, встретил его с озабоченно-деловым видом. Он всячески старался говорить лишь на служебные темы. Только в самом начале, когда лейтенант, сотрудник отдела, ушел за солдатской одеждой, подполковник неопределенно сказал:
- Да, товарищ Воронцов, так-то вот получается… Где вы живете? В Москве?
- Да! Около Сивцева Вражка.
- Знаю примерно… Если хотите, можете написать письмо. Вообще-то это запрещено, но ничего. - Сошальский всячески выказывал свое расположение к Андрею.
- Ладно, если успею. Когда поедем? - Он подумал: о чем сейчас писать Зине? Разве только проститься. Да и неизвестно, где она, - из Москвы куда-то эвакуировалась.
Из мимолетного забытья его вывел голос Сошальского. Он отвечал ему. Разве Андрей что-нибудь спрашивал…
- Приказано подготовиться к двадцати трем ноль ноль… Курить хотите?
Андрей глубоко затянулся. Пришел лейтенант. Прошли за перегородку, и Андрей облачился в солдатскую одежду. Гимнастерка была засаленная и пахла потом. Прежде чем передать ее Воронцову, Сошальский сам проверил карманы, вывернул наизнанку рубаху - нет ли каких пометок.
- Покажите ваше белье. Отлично - из простой бязи. Можете не переодевать. Все должно быть абсолютно естественно.
Подполковник давал советы, как вести себя, инструктировал, придирчиво проверял все сам. Шинелью остался недоволен - коротковата и слишком затрепана. У солдата, прибывшего из тыла, не может быть такой шинели.
Когда Андрей переоделся, Сошальский сказал:
- Теперь займемся вашими документами. Вот красноармейская книжка на имя Редькина. Николай Васильевич, уроженец Свердловской области. Запомните наименование вашей части. Это самое главное. Ваша дивизия прибыла вчера вечером и тотчас же заняла оборону. Днем вы подобрали немецкую листовку. Предъявите ее, как только окажетесь в расположении противника.
Сошальский передал Андрею листовку с наивно-глупым и наглым текстом. Каждому перебежчику нацисты обещали выдать незамедлительно буханку хлеба и бутылку водки.
- Вот сволочи! - не удержался Андрей. - Чем хотят купить.
Такие листовки не раз бывали в руках Андрея. Он не обращал на них внимания. Нацистская стряпня рождала только презрительную усмешку. Теперь, как ни странно, листовка вызвала злое успокоение. Вот он покажет им водку и буханку хлеба!
Подполковник снабдил Андрея еще потертым бумажником с вложенным письмом и фотографической карточкой. На фотографии с заломленными уголками была изображена женщина и двое детей - мальчик и девочка, стоявшие рядом с наивно вытаращенными глазенками и опущенными по швам руками. Затертое на сгибах письмо, написанное неуверенным почерком, начиналось с многочисленных приветов: "…а еще кланяется вам тетка Настасья и мать ваша Пелагея Гавриловна…"- и заканчивалось пожеланием доброго здоровья и краткими новостями. Владелец бумажника, видимо, часто обращался к письму - солдатской утехе, перечитывая заученные на память строчки.
Андрей дважды перечитал письмо, запоминая его содержание. Быть может, адресата уже нет в живых, и Андрей становился теперь на его место. Своих писем, своих фотографий Андрей брать не имел права. Он пересмотрел содержимое своей полевой сумки, все сложил аккуратно обратно и, пристегнув ремешок с металлическим набалдашником, протянул сумку Сошальскому:
- Если удастся, отошлите семье…
Андрей вел себя словно больной перед сложной операцией, не уверенный в ее благоприятном исходе. Он готовился к худшему. Первая вспышка тревоги, смятения, охватившая Андрея, медленно угасала. Внешне он был спокоен. Но Сошальский заметил, как дрогнули пальцы Воронцова, когда он передавал полевую сумку и пистолет в залоснившейся кобуре.
- Да, да, обязательно! Об этом не беспокойтесь, - Подполковник сказал это так, будто в этом заключалось самое основное и главное, ради чего Воронцов пришел в разведывательный отдел. - Давайте теперь ужинать.
Андрей отказался. Разве сейчас полезет что в глотку. Пить тоже не стал. Тоскливо посмотрел на часы - скорей бы шло время. Сел писать Зине, написал несколько строк и порвал. Не нужно. Пусть считает его пропавшим без вести. Время тянулось мучительно медленно. Сошальский куда-то уходил, возвращался, снова уходил и наконец сказал:
- Ну, поехали, машина готова.
Около часа тряслись по замерзшим кочкам, где-то останавливались, ехали дальше. Андрей сидел безучастный ко всему, что происходило вокруг.
Остановились возле сгоревшего дома с торчащей во мгле трубой. Запахло кислой гарью. Лунный свет тускло проминался сквозь толщу облаков. Ходами сообщения прошли в траншею и снова чего-то ждали. Сошальский отдавал какие-то распоряжения. Мимо Андрея сновали озабоченные люди. Он уступал им дорогу, прижимаясь спиной к откосу траншеи. Подошел сапер, начал объяснять, как пройти через минное поле. Андрей слушал, не различая его лица, вглядываясь через бруствер в темноту, куда указывал командир саперного взвода.
- Вперед надо пройти шагов триста и повернуть влево, не доходя до ветлы. Потом опять прямо…
Как ни вглядывался Андрей в серую муть, он не мог разглядеть ветлы, про которую твердил сапер. Вспыхнувшая ракета осветила часть ничейной земли. Воронцов увидел наконец хлипкую ветелку.
- Понял, понял….
Сапер облегченно вздохнул:
- Ну вот, то-то… Подползешь к пеньку, аккурат туда и сворачивай. Гуськом ползите. - Он принимал Воронцова за рядового солдата, полагая, что готовится ночная разведка.
За спиной Андрей услышал голос Степана Петровича:
- Люди расставлены?
- Так точно.
- Всё в порядке, с богом… Счастливого пути. Помни… - Командир корпуса обнял Андрея.
Андрей почувствовал прикосновение холодной, колючей щеки. В этом прикосновении ощутил он все недосказанное Степаном Петровичем и, стиснув его плечи, крепко поцеловал:
- Прощайте…
- Ступай.
Воронцов перелез через бруствер, так, как он делал это несчетное число раз, и пополз по стылой земле, запорошенной сыпучим снегом.