Пейдж почувствовал себя в безопасности. Перешагнув через щель, вырытую во дворе, он вошел под низкий свод хинины. Генерал Лис был занят, и адъютант указал Пейджу на скамью у окна. Сам он расположился за кухонным столом, рядом с потухшим очагом, заваленным грудой окурков. Дверь в соседнюю комнату была открыта, оттуда доносились громкие, возбужденные голоса, и Джимми Пейдж оказался свидетелем любопытного разговора.
- Разве вы не видели горящих дымовых шашек? - сердито спрашивал генерал у стоявшего перед ним лейтенанта в американской авиационной форме. - Желтый дым - это сигнал для опознавания своих войск.
- Но они открыли огонь из всех зенитных орудий, - оправдывался летчик, - Мы думали, что это немцы…
- Неправда! - с негодованием воскликнул один из собеседников. - Мы открыли огонь после того, как самолеты пошли третьим заходом на нашу колонну. Я уверен, что этот болван видел желтый дым наших шашек. Поверьте, генерал, мы их жгли не жалея.
- Генерал, - снова заговорил летчик, - я едва спасся на парашюте… Прошу направить меня в американскую часть.
- Я так и сделаю, - сказал генерал Лис, - но отправлю вас с препроводительным письмом. Идите!..
Американский летчик и несколько канадцев вышли из комнаты. Пейдж вошел к генералу, но едва они начали разговор, как яростный рев моторов обрушился на крышу дома. Следом один за другим раздались близкие взрывы. Все бросились к выходу. Самолеты уже исчезли, по за садом медленно опускался столб пыли, поднятый взрывом. Пейдж едва успел нырнуть в щель. Над головой снова пронеслись пикирующие бомбардировщики, и снова с отвратительным свистом вниз полетели бомбы. На этот раз они упали гораздо дальше. Американский летчик сидел в щели рядом с Пейджем. Когда бомбардировщики скрылись, он сказал:
- Это ребята из нашей части… Сегодня мы должны были бомбить Тройну.
Генерал Лис выбрался из щели, отряхнул с себя пыль. Он был бледен и зол.
- Соедините меня с Паттоном, - приказал он связисту.
Солдат принялся вызывать штаб седьмой армии.
- Послушайте, - заговорил Лис, когда на проводе появился генерал Паттон, - в чем мы провинились, что ваши летчики непрестанно нас бомбят?
- Вы уверены, что вас бомбили американские летчики? - спросил Паттон.
- Настолько уверен, что в доказательство пришлю вам вашего пилота, которого сбили мои танкисты… Нельзя ли задержать авиацию до тех пор, пока мы возьмем Мессину?
Паттон положил трубку полевого телефона. Он в самом деле подумал - не задержать ли пока на аэродромах свою авиацию…
Английские и американские войска медленно продвигались вперед. 16 августа один американский полк высадился близ Фальконе в тылу у немцев, километрах в пятидесяти от Мессины. Но пока десантные корабли шли ночью к месту высадки, деревню Фальконе уже заняли американские передовые части. Немцев здесь не было. Патрули встретили десантников на берегу. Оказалось, что немцы уже покинули Мессину, эвакуировали через пролив войска и вооружение. Теперь следовало напрячь все силы, чтобы опередить англичан и вступить раньше их в покинутый немцами город. Продвижение задерживали только взорванные мосты и разрушенные дороги.
Вскоре после рассвета 17 августа передовые части третьей американской дивизии вступили на окраину Мессины. В половине девятого пехотинцы вышли на площадь у городской ратуши. Несколькими минутами позже на автомобиле по дороге из Катании примчался сюда же английский полковник.
Он бросил свои передовые части и один, без войск, ворвался в город, чтобы заявить о том, что именно англичане первыми захватили Мессину. На площади полковника встретил улыбающийся американский капитан…
Генерал Паттон торжествовал - бег с препятствиями выиграли его войска. А Монтгомери ощутил еще большую неприязнь к своему американскому коллеге.
Глава шестая
1
С Калиниченко Андрей встретился на вокзале в Ораниенбурге в начале лета. Познакомила их Галя Богданова, "докторша", как по-старому называла Груня свою подругу. В Ораниенбург Груня и Воронцов поехали навестить земляков. Так, во всяком случае, Андрей объяснил Мюллеру свою просьбу отлучиться из мастерской.
Галина встретила их на перроне, залитом солнцем. Она была в сереньком платьице, и Воронцов издали увидел ее, как только вышел из электрички. С перрона, влившись в поток пассажиров, прошли в зал ожидания. Здесь было прохладнее и после яркого света казалось сумрачно, почти темно. Когда глаза привыкли к полумраку, Андрей увидел человека, сидящего на скамье в дальнем углу. Коротко подстриженный, с крупными чертами лица. На вид ему можно было дать лет тридцать, может быть тридцать пять. В синем комбинезоне и темной рубашке неопределенного цвета, он походил на заводского рабочего.
- Вот это он, - сказала Галина. - Мы пойдем пока погуляем.
Девушки прошли дальше, а Андрей сел на скамью рядом с Калиниченко.
- Здравствуй, - негромко сказал он, не поворачивая головы, - я Воронцов.
- Знаю, Галина мне говорила… Проверять друг друга нам нечего. Обойдемся без отдела кадров. - У Калиниченко был глухой, точно простуженный голос. Он сразу приступил к делу.
В Ораниенбурге много лагерей иностранных рабочих. Почти при каждом большом предприятии. Настроения разные, но подпольная группа начинает расширять свое влияние. Приходится кустарничать. Листовки пишутся от руки. На прошлой неделе в деревообделочном цехе вспыхнул пожар. Виновных не нашли, но полиция насторожилась. Через Садкова удалось завязать связь с группой французов. Андрей уже слышал эту фамилию от Галины. Садков связан также с "Европеише унион" - с немецкой организацией. Возглавляет ее зубной врач. Калиниченко должен с ним встретиться в ближайшее время. Пока еще неясно, что из себя представляет организация. Есть основания предполагать, что в ней участвуют германские коммунисты.
Калиниченко спросил - чем может быть полезен Андрей? Нет ли у него на примете надежных людей, которых можно привлечь для работы, или вот если бы достать радио?..
Калиниченко сказал об этом как о чем-то совершенно несбыточном.
Нет, у Андрея никого нет, В пуговичной мастерской Воронцов - единственный русский. Впрочем, есть немец, солдат-отпускник; может, спросить у него, сказать, что самому охота послушать радио. Он дальний родственник хозяина мастерской. Кажется, стал дезертиром. Недавно даже ночевал тайком у Андрея в кладовке. Ведет очень странные разговоры…
Андрей рассказал о знакомстве с Францем Вилямцеком. Он после того раза встречался с ним еще дважды. Вилямцек ходит теперь в штатской одежде. Последний раз появился ночью, попросил разрешения переночевать. Тогда и сказал, что не вернется больше на фронт. Исчез рано утром, перед тем как рабочие пришли в мастерскую. Андрей начинает думать, что Вилямцек антифашист. Но кто его знает!..
- Так, может быть, его можно использовать? - спросил Калиниченко. - Эх, если бы удалось нам достать приемник!.. Вся работа стоит из-за этого. Мы могли бы наладить распространение сводок с фронта.
Зал опустел. Из предосторожности они решили выйти на улицу. При свете дня Андрей заметил болезненный румянец на щеках Калиниченко. Иногда он отрывисто кашлял, прикладывая платок ко рту. Пошли вдоль липовой аллеи. Деревья цвели, распространяя нежный аромат, заглушавший все другие запахи. Встретили Галину и Груню. С ними были еще две незнакомых Андрею девушки с забинтованными по локоть руками. Остановились, поздоровались, и девушки, немного приотстав, пошли сзади.
- Ты знаешь, почему у девчат забинтованы руки? Не хотят работать на немцев. - Калиниченко тяжело закашлялся. Так тяжело, что должен был остановиться. На платке появилось пятнышко крови.
- Ты нездоров? - спросил Андрей.
- Так, ерунда… Галина говорит, что-то с легкими. Пройдет… Так я говорю - знаешь, почему у них забинтованы руки? Обожгли кислотой. Пятнадцать девчат. Работают на химическом комбинате. Сделали вид, будто нечаянно. Представляешь себе, молодые девчонки, а какая сознательность. Галина расплакалась, когда рассказывала. Она сама же их и надоумила. Боль страшная, и шрамы останутся на всю жизнь… За это ордена надо давать, когда вернутся на родину… Конечно, есть и другие. Вроде вон той - Гараськи блудной, как ее называют. Работает переводчицей…
Калиниченко указал на разряженную, с навитыми кудряшками девчонку с остреньким личиком. Она шла под руку с германским солдатом.
- Да, кажется, я ее знаю, - сказал Андрей. - В одном эшелоне ехали. У нее еще подружка была, Оксанка. Из села они двое и уехали добровольно. Оксанка тоже здесь крутится. Путались с офицерами, теперь на понижение пошли - с солдатами. Такие… - Калиниченко зло выругался. - Однако давай-ка свернем в сторону, не надо, чтобы она нас видела вместе. От Гараськи всего можно ждать.
По свернуть уже было некуда. Гараська прошла мимо, демонстративно прижавшись к солдату, и окинула их пренебрежительным взглядом. Всем своим видом она словно хотела показать, что ей нет никакого дела до окружающих. Пусть думают что хотят…
- Здравствуйте! - вызывающе и снисходительно поздоровалась она с девушками, шедшими позади Андрея и Калиниченко.
Девушки не ответили, будто и не заметили Гараськи.
Тесной улочкой прошли на окраину города, присели на пригорке, нагретом солнцем. От железнодорожной насыпи их отделяла выемка, заросшая травой и кустарником. За насыпью снова тянулись заводские корпуса, трубы, заборы, какие-то мачты.
Девушки выбрали себе место неподалеку, сели в кружок и заговорили о чем-то своем. Но Андрей видел, как Галина, увлеченная будто бы разговором, то и дело поглядывала по сторонам - следила, не появится ли кто посторонний. Калиниченко продолжал рассказывать. Ни время, ни болезнь не ждали. Калиниченко совсем не был уверен, что кашель, о котором он так небрежно говорил, не свалит его с ног не сегодня-завтра. Ему нужен надежный помощник, а Андрей, судя по всему, мог бы им стать.
В Ораниенбурге есть концлагерь - Заксенхаузен. Его и отсюда видно - вон там, чуть правее завода. Калиниченко указал рукой, но Андрей ничего не увидел в отдаленном нагромождении строений. Лагерь, считай, в самом Берлине. С заключенными удалось наладить кое-какую связь. Вот уж страшнее страшного, что там происходит. Двум заключенным помогли бежать из этого ада. Несколько дней они жили под нарами в рабочем лагере. Потом через Садкова их переправили куда-то в деревню.
- Ты представляешь себе, - волнуясь и вновь переживая рассказы узников, говорил Калиниченко, - один был санитаром, другой из штрафной роты. Это в концлагере есть штрафная рота! На штрафниках проверяют прочность армейской обуви. Там за забором есть семисотметровая дорога в форме восьмерки. Идет она по искусственно пересеченной местности - по песку, через заболоченный участок, потом какой-то овраг, дальше - скалистый грунт, щебень, проселок. Одним словом, то, что бывает в натуре… Штрафникам дают обувь и заставляют их ходить строевым шагом с утра и до ночи. Так каждый день, а сзади собаки. Как кто отстанет, рвут на части. В общем, работают на износ, конечно не обуви, а людей… Штрафник, которого удалось спасти, почти два месяца петлял по этой восьмерке. Выжил каким-то чудом. Иные не выдерживают и недели. А обувь передают другим, и так, пока не стопчут… Это германское интендантство заключило договор с лагерем на испытание солдатской обуви. Вообще, лагерь слывет экспериментальным. Там испытывают все - от обуви до каких-то таинственных ампул с ядом. Недавно в лагере произошло чрезвычайное происшествие. Это рассказывал бежавший санитар. На русском пленном испытывали действие ампулы, заставили раскусить ее. Убеждали, что это лекарство. Наблюдала целая комиссия. А он раскусил и в них плюнул - успел-таки! Кремень-человек! Германского чина, на которого попал плевок, не удалось спасти. Человек погибает от одного прикосновения яда к слизистой оболочке. И суматоха же поднялась в лагере после этого!
Андрей уже заметил, с какой восторженной гордостью говорил Калиниченко о людях, самоотверженно борющихся в фашистском плену, - о девушках, кислотой сжегших себе руки, чтобы не работать на немцев, о "кремне-человеке", который плюнул ядом в лицо фашисту. И Андрея заставил он рассказать, как бежали они из-под расстрела, как безоружные, даже безрукие, дрались с конвоирами.
- Вот так и надо! Правильно! Ты только послушай, Андрей, послушай только, что это значит - русские люди! - Калиниченко сжал кулак и разглядывал его, будто удивляясь: силища! Перевел глаза на девчат. - А Галина Даниловна, думаешь, не такая? Ты, может быть, знаешь ее больше меня, а я сразу увидел - гордая и сильная. Беречь ее надо. - Калиниченко снова закашлялся, - Слабею я, Воронцов, вот что горько. Иной раз утром такая слабость возьмет - думаешь, и не встанешь. Так я что делаю: корить себя начинаю - а еще большевик! Мямля ты, а не большевик, Калиниченко, - распустил нюни!.. Глядишь, и встанешь, расходишься, и ничего… А если бы силы, так я бы так развернулся… Приемник нам где-нибудь раздобыть. Вот что надо…
Они говорили, то отвлекаясь, то возвращаясь к теме, ради которой приехал Андрей в Ораниёнбург. Условились, что связь будут поддерживать через Груню либо через Галину Даниловну. А насчет приемника Андрей подумает. Кто знает, может удастся…
По поводу иностранных рабочих немного поспорили. Андрей не против того, чтобы привлекать их к работе, - конечно нет, но действовать надо осторожно. Калиниченко вспылил:
- Так что же, лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" теперь отменяется? С каких это пор, позвольте узнать?!
- Нет, наоборот, против фашизма должны объединиться все силы. Я говорю только, что надо привлекать осторожней. Один неверный шаг может все погубить.
- За свою жизнь боишься?
Андрей потемнел:
- Ну, знаешь, Калиниченко… Мы с тобой поругаемся.
- Да нет, что ты… Не сердись на меня, Воронцов. - лицо у Калиниченко стало вдруг добрым и озорным одновременно. - Он улыбнулся. - Ты меня извини… Взбрело вот и голову подразнить. Я же сам знаю, что мы с тобой одной породы… Для меня жизнь нужна там, дома, чтобы жить. А здесь - чтобы бороться. Чем ни чем, а бороться… Ох, и лют же я, Воронцов, лют!.. А иностранцев на себя возьму. Им же тоже помогать надо. Гляжу иной раз, ну как малые дети - хотят и не могут… Есть у меня мыслишка по поводу лагеря. В нем как-никак люди со всей Европы собраны. Наших, конечно, больше всего. Вот бы восстание устроить. Оружие у охраны отнять. Ты представляешь, что бы тогда было! Восстание почти в самом Берлине, почти в самой берлоге зверя… Даже дух захватывает!.. Ну ладно, тебе не пора ехать? Мечты всё, мечты…
На вокзал пошли провожать все вместе. Вскоре подошла электричка. Груня осталась очень довольна знакомством с девчатами. Всласть хоть наговорилась, хоть услышала украинскую мову… Андрей тоже остался доволен. Доволен встречей и разговором с Калиниченко. Вот кого не согнешь… Несокрушимый… Этот не станет тлеть.
2
После "отпуска" Франц перешел на нелегальное положение, точнее - стал жить под другой фамилией. С "Вилямцеком" он закончил дела чин по чину, даже заехал в комендатуру и открепился. Это чтобы не цеплялись потом и не вздумали бы искать рядового Вилямцека Франца, прибывшего в Берлин в бомбенурляуб. Франц своими глазами видел, как писарь перед его фамилией записал в регистрационной книге: "Убыл к месту службы". Теперь все в порядке.
В канун своего мнимого отъезда на фронт Франц лежал рядом с Эрной. Она положила голову ему на плечо и вздохнула:
- Опять ты, Франц, уезжаешь… Когда это кончится? Я так устала…
Франц высвободил руку, приподнялся на локте, пытаясь в темноте разглядеть лицо Эрны.
- Послушай, Эрна, что хочу я тебе сказать… Я больше не поеду на фронт. Останусь в Германии. Мы будем встречаться с тобой…
- Не надо, Франц. Ведь это несбыточно… Ты сам хорошо знаешь. Вот ты уедешь, - Эрна всхлипнула, - уедешь на фронт, и, может быть, мы никогда не увидимся… Ах, если бы действительно было так, как ты говоришь!
- Так это и будет, Эрна. Выслушай меня до конца… Ну будь умницей, не надо плакать. - Франц щекой вытер слезы на лице Эрны. - Я не хочу больше воевать. Слышишь? За что должны умирать люди на фронте? Думала ты об этом? Чтобы потом меня, как Кюблера, снова бросили в концлагерь? Чтобы надо мной издевались гестаповцы, или чтобы я, как нищий, ходил и выпрашивал работу… Нет, нет, я не хочу, Я никуда не поеду. Лучше останусь в тылу дезертиром.
Большего Франц не мог сказать Эрне. Вопреки ожиданиям, она очень спокойно отнеслась к его словам. Признаться, Эрна и сама об этом подумывала, только не решалась сказать. Она сразу поставила дело на практическую ногу. Прежде всего, где будет жить Франц? Может быть, у ее стариков. Ведь это тоже опасно - быть дезертиром. И все же, конечно, лучше, чем ехать на фронт. Она согласна с Францем. В наше время, если о себе не подумать, то кто о тебе подумает?..
За три недели, которые Франц провел в семье, он кое-что все-таки сделал. Как Эрна на него ни ворчала, Франц несколько раз отлучался из дому. Кое с кем удалось встретиться. На первое время жилье обеспечено; возможно, удастся получить и работу, даже с броней, чтобы легализоваться. Встретили его настороженно, но обещали помочь.
Побывал Франц и в Кепенике у жены Кюблера. Она ничего не знает о муже. Ей сообщили только, что он в Бухенвальде. Франц рассказал, как арестовали Рудольфа. В тот вечер они условились встретиться с ним "у грубого Готлиба".
- Так, значит, вы… - фрау Кюблер не договорила. Значит, Франц тоже подпольщик. Она иначе стала к нему относиться, - Если что нужно, я охотно помогу вам, - сказала она. - Но имейте в виду, за мной, возможно, еще продолжают следить. Будьте осторожны.
Легко сказать - быть осторожным. Францу казалось, что он действует, как опытный подпольщик, но только случайности, вероятно, избавляли его от беды. Без раздумья Франц согласился добыть Андрею радиоприемник. У него такой есть. Он его привезет. Надо лишь кое-что переконструировать.
Андрею стало не по себе, когда во двор мастерской въехала подвода с искусственным льдом и человек в надвинутой на самые глаза кепке, сидевший на козлах, подмигнул:
- Куда сваливать лед, любезный?
Андрей не ответил.
Потом Франц шепнул:
- Снеси пару брусков на кухню. Коробку возьмешь здесь, - он указал на груду жестяных обрезков, оставшихся после штамповки пуговиц. - Я сегодня зайду.
Он пришел вечером, все разобрал, что-то выбросил, что-то оставил. Для следующего раза просил Андрея приготовить паяльник, а лишние детали захватил с собой - где-нибудь выбросит. Иной раз Андрею казалось, что перед ним провокатор - слишком уж до легкомыслия смело ведет себя Франц.
В мастерской он появлялся самое большее через час после того, как уходили рабочие. Андрей еще занимался уборкой, а Франц уже присаживался к столу в каморке и начинал колдовать над аппаратом. Что-то паял, перематывал, вычерчивал какие-то схемы. Он обещал - приемник будет что надо. Главное, маленький. Пусть Андрей подождет немного. Еще несколько дней.