- Не спорьте, - сказала Регина, - оставайтесь, Янек, если хотите. Смотрите, немцы уходят!..
Эсэсовцы, как псари, сзывали собак, брали их за поводки. Несколько человек с ручным пулеметом уже направились в сторону площади. Янек сорвал с гранаты предохранитель и метнул ее вниз. Потом еще и ещё. Его двое спутников тоже стали метать гранаты, потом взялись за автоматы. Там, на улице, осталась на месте по меньшей мере половина фотографировавшихся немцев. Кара настигла их при завершении битвы за гетто. Но остальные, укрывшись за остатками стен, начали беспорядочно обстреливать дом, в котором, казалось, сопротивление было подавлено.
- Надо уходить, - сказал Янек. - Эсэсовцы окружают дом. Делать здесь больше нечего.
- Мы останемся здесь, - упрямо повторил парень с забинтованной головой.
Янек почти ненавидел его.
- Зачем?
- Мы должны умереть здесь.
- Потому, что умерли другие?
- Да.
- Вот уж глупо! Умирайте, если хотите. Регина, идемте, пока не поздно!
- Нет, я одна не пойду. Вы, кажется, тоже искали место, где бы…
- Я не видел выхода. Но теперь вижу, что драться можно и дальше. Разве фашисты враги только одних евреев? Что толку размозжить себе голову о мостовую! Идемте же, идемте!
Янек на миг представил себе Регину, лежащую на мостовой в позе старика. Он задохнулся.
- Идемте, идемте!..
Регина что-то сказала спутникам по-еврейски. Потом Янеку:
- Да, мы пойдем…
Сын старика подошел к окну, посмотрел вниз и тоже пошел за Региной.
Они спустились в подвал. Каратели не успели отрезать дорогу. Пробрались в катакомбы. Здесь они были в относительной безопасности. В колодце у тачек Янек нашел Стася - встревоженный, он уходил искать выход из подземелья, чтобы помочь товарищу. Все вместе тронулись дальше. Янек и Стась ползли впереди, толкая перед собой тележки.
4
К зубному врачу Ренчу, жившему где-то в западной части Берлина, поехали вдвоем - Садков и Калиниченко. Собралась с ними еще и Галина, но Калиниченко запротестовал - чем меньше людей, тем лучше. На квартире Ренча предстояла встреча с Гроскуртом, руководителем подпольной немецкой организации "Европеише унион". Калиниченко убедил Галину - он не хотел подвергать девушку излишней опасности. Управятся и одни. К тому же Галине надо забрать листовки. Вероятно, они готовы: Андрей никогда не подводит. Поехать они могут вместе, это почти по дороге. Заодно Садков познакомится с Андреем. Калиниченко давно это намеревался сделать.
В назначенное время Андрей ждал на скамье. Он уже поднялся и пошел навстречу друзьям, когда среди них увидел незнакомого блондина в поношенном белом макинтоше, в светлых роговых очках и без шляпы. Из осторожности Воронцов решил пройти мимо: кто знает, с кем они идут. Но Калиниченко остановил его.
- Знакомься, Андрей, это Константин, о котором я тебе говорил.
Константин поздоровался крепко и энергично.
На Андрея он произвел в общем хорошее впечатление.
Только уж слишком предупредителен, подчеркнуто вежлив…
К Ренчу ехать было еще рано, и они свернули на боковую аллею. Садков сказал:
- Знаете, друзья, я только теперь, только с вами почувствовал себя по-настоящему русским. Честное слово! После войны я получу право вернуться на родину. Будем надеяться, что это произойдет скоро. Русские взяли Белград и Орел…
- Теперь мы хорошо информированы. - Садков обратился к Андрею: - Кажется, мы вам обязаны приемником?
- Вероятно, Белгород, - поправил Воронцов. - Белград - это на Балканах.
- Да, конечно, Белгород! - Садков засмеялся. - Белгород… За эти годы я испортил себе язык. Вы поправляйте меня, когда заметите… А Орел - моя родина, но я не помню ее… И представьте себе, первое, что я услышал по русскому радио, - передачу о боях под Орлом… Поэтому я вдвойне благодарен вам, Андрей, за приемник.
Вот это уже совсем не понравилось Андрею. Он идет напичканный листовками, а Садков громко разглагольствует о приемнике, сводках, радиопередачах. Совсем ни к чему.
- Извините, мне еще нужно поговорить с Галиной.
Калиниченко согласился:
- Правильно. А нам с тобой, Константин, тоже пора. Опаздывать не следует.
Они разошлись. Андрей взял Галю под руку.
- Ну как, у вас всё в порядке?
- Да, конечно. За это время выявили еще десять офицеров. Калиниченко спит и грезит восстанием, мечтает о связи с Москвой. Говорят, появилась какая-то возможность списаться через Стокгольм. Из-за этого они и пошли сегодня к Гроскурту. Он из "Европеише унион". Ведь теперь мы связаны с немцами, французами, с бельгийцами. Про чехов вы знаете?
- Знать-то, я знаю, но что-то не нравится мне наш связной с иностранными группами. Впечатление сначала производит хорошее, но потом… Странный какой-то… Вот, Галя, вам последние листовки. Правда, немного что-то закапризничал ротатор. Такое старье. Сами не распространяйте. Только через доверенных людей. Да, еще вот что. Что, если бы вы познакомили меня с кем-нибудь из французов. Я сам хотел бы с ними поговорить.
- Это нетрудно сделать. Я бываю в их лагере. Есть, например, Симон. Он не так давно в лагере, но уже пользуется авторитетом. Отчаянный и веселый парень. Признался, что был с Испании. Но к Садкову вы несправедливы, Андрей, Он искренне хочет помочь нам.
- Возможно. Я ничего не имею против него. Просто первое впечатление.
Вдали появился полицейский патруль. Шуцман неторопливо шагал, постукивая себя по голенищу резиновой палкой. Андрей обнял Галину за плечи, склонился к ней близко-близко, Сейчас они походили на влюбленную парочку.
- Однако идемте отсюда, - шепнул он, - вам пора уезжать.
Галина вдруг рассмеялась, но не так искренне, как ей бы хотелось.
- А вы становитесь любезным лишь с появлением шуцмана… Но мне в самом деле пора. До свиданья, Андрей!.. До следующего воскресенья. - Она увернулась от Андрея, отбежала несколько шагов, махнула ему рукой, улыбнулась.
Как спокойно, как легко она держится. Словно не думает об опасности. Но Андрей знает, чего ей стоит эта внешняя беззаботность. На Галинины плечи легла почти вся тяжесть конспиративной работы…
Андрей следил за ней до тех пор, пока она, выйдя из сквера, не исчезла среди пешеходов.
Садков, вероятно, и раньше встречался с Гроскуртом. Он уверенно поднялся на второй этаж, нажал кнопку звонка и, когда дверь приоткрылась, оказал встретившей их женщине в белой косынке:
- Не может ли меня принять доктор Ренч? У меня болит коренной зуб.
- Пройдите…
Они вошли. Разделись в прихожей и сели за круглый стол. В комнате ничего лишнего. Плотные портьеры на окнах, свеженатертый пол и запах мастики, смешанный с запахом эфира или каких-то других медикаментов. На столе, покрытом зеленой плюшевой скатертью, иллюстрированные журналы. Садков принялся разглядывать картинки в книге Буша о веселых приключениях Макса и Морица. Вскоре в прихожей снова раздался звонок. Послышался мужской голос: "У меня болит коренной зуб". Потом женский: "Проходите…" Но посетитель прошел куда-то в другую комнату.
Доктор Ренч отпустил пациента и вышел из кабинета. Он был в медицинском халате с обшлагами, завязанными тесемками на запястье.
- Я к вашим услугам, - сказал он. - Кажется, все в сборе.
- Марта, - крикнул он в коридор, - я закончил прием… Прошу вас. Разрешите мне только сбросить халат.
Прошли в соседнюю комнату, расположенную в глубине квартиры. За низким курительным столиком сидели двое. Один благообразного вида, в пенсне, с явно обозначившейся лысиной, второй моложе, с подвижным лицом актера. Ренч не назвал их имен, только представил: "Это мои коллеги". Из рассказов Садкова Калиниченко знал: первый, более пожилой, - Гроскурт.
Человек в пенсне сказал, обращаясь к Калиниченко:
- Мы признательны вам, что вы согласились принять наше предложение о встрече. Не станем здесь играть в прятки. "Европейский союз" заинтересован в консолидации всех разрозненных демократических сил Германии. Мы рассчитываем объединить всех - от либералов, католиков до социал-демократов и коммунистов.
Садков переводил слова представителя "Европейского союза". Союз заинтересован в налаживании международных связей. Его конечная цель - демократическая Германия, освобожденная от фашизма. "Европейский союз" готов поддерживать любую организацию, выступающую против гитлеровской диктатуры, в том числе и группы сопротивления иностранных рабочих…
Смысл этой встречи на квартире зубного врача сводился к следующему: представители "Европейского союза" хотели бы с помощью русских товарищей связаться с советским правительством. Предпринимать самостоятельные шаги "Европейский союз" считает не вполне удобным. Для связи можно использовать один из существующих каналов. В частности, в Берлине живет шведский подданный, который время от времени бывает в Стокгольме. Через него можно бы переправить письмо советскому консулу, а оттуда в Москву.
Калиниченко сразу ухватился за эту идею. Дать знать своим! Рассказать, что они продолжают бороться, что не сдались, что затевают восстание,, Они готовы выполнить любое задание командования. Пусть только прикажут, пусть передадут по радио. Радиосвязь можно наладить. А если бы удалось согласовать действия с Советской Армией!
В Ораниенбурге одиннадцать рабочих лагерей, не считая Заксенхаузена. Там еще несколько десятков тысяч заключенных. Это же сила, черт потери! Сила! И если сбросить сюда на парашютах оружие, людей… В центре Германии - плацдарм восставших. Драться будут на совесть. Фашисты не возьмут их голыми руками, пообломают себе зубы… К тому времени, когда придет ответ, многое уже будет сделано. Офицеры, политработники возглавят ударные группы… У Калиниченко захватило дух от раскрывшейся перспективы борьбы. Да, они согласны написать письмо. Как практически это сделать?
Гроскурт предложил: лучше всего господину Садкову встретиться с тем шведом, о котором здесь упоминалось. Он работает паспортистом в отеле "Бристоль". Это недалеко от Унтер ден Линден. Его нетрудно найти. Не стоит откладывать дела в долгий ящик. Симпатические чернила Гроскурт достанет. Письмо должно носить самый безобидный характер. Лучше даже написать его на шведском языке. Симпатическими чернилами между строк можно многое сообщить.
Садков незамедлительно приступил к делу. В отеле "Бристоль" оказалось, что в Стокгольм собирается ехать не паспортист, а кто-то другой. Пришлось дважды побывать в отеле. Господин Эльбринг, работавший дежурным электриком, подтвердил, что он уже в курсе дела и готов выполнить просьбу. В Стокгольм он собирается ехать на той неделе.
5
Летним воскресным днем отправились в Грюнвальде в самую глухую часть леса. Ориентиром избрали приметный клен с мелкими лиловыми листьями. Удивительно даже, какой странный цвет у этого клена, словно дерево с Марса! Говорят, на Марсе растительность другого цвета, совсем не зеленая…
Французов привела Галина. Пришел Симон и второй, фамилию которого она никак не могла запомнить, хромой горняк из Северной Франции. Говорили о цвете кленовых листьев, но Симон не сводил глаз с русской девушки. Он и не скрывал своего восхищения. Жаль, что приходится пользоваться услугами переводчика. Тем не менее Симон спросил: неужели в России все девушки такие, как Галина! В таком случае - до чего стойкий народ русские мужчины! Что касается его, он уже сходит с ума при первой встрече. Симон смешно покрутил указательным пальцем около своего виска. Гильом, хромой шахтер, перевел на немецкий язык. Он добавил еще кое-что от себя по поводу балагура Гетье.
- Что так долго переводишь? - спросил Симон.
- Я предупредил Галину, что ты говоришь так всем девушкам… И если в один прекрасный момент немцы тебя повесят, ты даже из петли станешь глазеть на девчонок.
- Ну и очень глупо! Неужели для тебя будет прекрасным момент, когда меня повесят?.. Скажи Галине…
- И не подумаю! Я пришел разговаривать по делу. Говори сам.
- Ну, Гильом! - взмолился Симон. Он сложил, как на молитве, руки, а в глазах его сверкали веселые бесенята.
Гильом все же сказал Галине, что Симон хочет объясниться ей в любви, но без переводчика не может этого сделать. А ему, Гильому, уже надоело повторять одно и то же всем девушкам. Галина весело рассмеялась. Уселись на земле рядом с кряжистыми бурыми корнями, которым словно тесно было в земле и они лезли на поверхность. Веселый парень этот Симон! Он сам начал что-то говорить, жестикулировал, строил уморительные рожи, а Гильом вставлял свои комментарии. Французы захватили с собой кое-что из еды. Пикник должен быть как пикник. Симон даже извлек из кармана бутылку вина - какой-то рейнвейн. Он представляет себе, какая это кислятина. Когда после войны он пригласит Галину в Париж, вот это будет вино! А сейчас оно имеет только символическое значение.
Веселый разговор был в полном разгаре, когда к лиловому клену подошел Воронцов. Симон обалдел, увидев его. Так ведь это тот самый русский, с которым познакомил его Морен на демонстрации в Париже!
Симон пристально посмотрел на Андрея, чуточку еще сомневаясь, потом спросил:
- Извините, месье, вы никогда не бывали в Париже?
- Да, когда-то бывал. - Андрей уселся рядом с Галиной.
Воронцов сам ни за что не вспомнил бы этого подвижного, веселого парня с большим ртом и вьющимися, иссиня-черными волосами. Вопрос заставил внимательнее присмотреться к парню. Почему он спрашивает о Париже?
- Так, может быть, вы помните Шарля Морена? С завода Рено.
Как не помнить Морена! Андрей дружил с ним целый месяц. Неужели Симон тоже знает Шарля? Где он, как он живет?
Симон вскочил на колени, схватил Андрея за плечи. Он чуть не опрокинул все, что приготовили для пикника. Ну просто одержимый! Разве месье Воронсов не помнит Плас де Конкорд - Площадь Согласия?! А демонстрация, а привет Москве от двух веселых французов, а еще…
Гильом едва успевал переводить.
Андрей тоже наконец вспомнил. Они разговаривали тогда с Шарлем на тротуаре, а его приятель глазел на девчат-демонстранток, ни одну не оставил в покое. Так вот он каким стал, вот где довелось им встретиться! Тогда Париж демонстрировал в честь Народного фронта, в честь победы на выборах.
- Народный фронт! - Симон скривил губы. - Вы знаете, что они с нами сделали? Вот что! - Он вывернул карман блузы и окрутил его в жгут - так отжимают полотенце… Вот что сделали - вывернули и скрутили… Нас вместе с испанцами предали всякие даладье, бонкуры и прочие. Если бы этого не случилось, Гитлеру не видеть бы Франции как своих ушей. Уверяю вас в этом!.. Французскую компартию запретили как раз перед тем, когда надо было сражаться с ботами… Но нас тоже голыми руками не возьмешь. Если кто и сражался с немцами, так это коммунисты…
Гильом добавил:
- Один поляк мне рассказывал в лагере. Варшаву тоже защищали главным образом коммунисты, когда Гитлер напал на Польшу.
- Ясно. Как же может быть иначе… Давайте выпьем за нашу встречу, месье Воронсов… Вот когда мы дрались в Испании…
Было всего два алюминиевых стаканчика. Их наполнили и, конечно, передали русским друзьям. Но Симону очень хотелось чокнуться и выпить вместе. Симон уж что-нибудь да придумает! Он заставил Гильома налить ему вина в пригоршню. Подставил руки с таким видом, будто собирался умыться вином. Вино вытекало, но Симон все же успел "чокнуться" и хоть несколько капель да выпил. Андрей спросил:
- А вы успели побывать в Испании?
- Разумеется! Я еще там встречался с немцами… Против нас дралась их дивизия "Кондор". У этого кондора мы пообщипали перья. Знаете, с какой песенкой мы ходили в атаку? Хотите, спою?
Симон ни о чем не говорил без задора. Он непрестанно искрился, бурлил, постоянно был наполнен ощущением кипучей жизни.
- Хотите, спою? - повторил он и запел:
Над Неаполем солнце жгуче,
Как глаза моей милой,
Как глаза моей милой,
У Неаполя море сине,
Как глаза моей милой…
Как глаза моей милой…
Симон посмотрел на Галину. Она вынула шпильки, и косы упали ей на колени. Вероятно, тяжелые. Нет, у нее карие, темные глаза. Но Симон все равно поет про ее глаза:
На бульварах в Неаполе пальмы бросают тени,
Как ресницы на глаза моей милой,
На глаза моей милой…
Никто не понял слов песни. Симон объяснил - этой песне научили их итальянцы из бригады Гарибальди. Симон перевел содержание песенки Гильому, Гильом передал русским.
- Мы пели ее в Интернациональной бригаде…
Андрею давно не было так хорошо. Симон умел создать настроение. Куда-то отошло постоянно гнетущее ощущение внутренней скованности, которое не оставляло его в продолжение долгих месяцев плена. Оно редко его отпускало. Что бы ни делал Андрей, о чем бы ни думал во сне или наяву, это ощущение не исчезало. Словно он постоянно дышал несвежим воздухом, будто постоянно испытывал кислородное голодание. Сейчас Андрей будто вздохнул полной грудью.
- Знаете что, - сказал он, - сейчас мы тоже в Интернациональной бригаде. - Андрей лежал на траве, закинув руки за голову. - Я не был там, ни в Теруэле, ни в Аликанте, но борьба продолжается… Мы - интернациональные солдаты, попавшие в окружение.
- Верно! Верно! - воскликнул Симон. - Мы продолжаем то, что начали в Интернациональной бригаде в Испании. Тогда нас продали, предали… И еще раз предали в эту войну. Я говорю о Петэне, о Черчилле. Каждый делает по-своему. И все-таки мы своего добьемся. Не правда ли, месье Воронсов?
Андрею нравился непоколебимый оптимизм Симона. Разве сам он, Андрей, не оптимист? Конечно! Невзирая ни на какие удары судьбы. Может быть, только более трезвый.
- Конечно, добьемся, Симон. Все вместе. Скажите, среди французов в лагере есть офицеры? Вообще люди, знающие военное дело.
- Нет, месье Воронсов, у нас большинство офицеров оказалось на стороне Петэна, им удалось переправиться в неоккупированную зону Франции. Главным военным специалистом у нас считается вот он, Гильом. Бывший сержант и подрывник.
- Да, - сказал Гильом, - я воевал под Аррасом. Меня там и ранили. Недалеко от дома.
- Смогли бы вы возглавить небольшую группу, - обратился Андрей к Гильому, - но так, чтобы предварительно обучить ее? Чтобы люди умели стрелять, метать гранаты. Это первое, что надо.
- Из наших ребят каждый умеет это делать, - сказал Симон. - У нас нет офицеров, но все, кто попал в Германию, почти наверняка солдаты. Другие научились в маки. Мужчин во Франции сейчас вы не найдете - они либо в Германии, либо в горах. Это только меня сцапали совершенно глупо. Попал в нелепую облаву в Париже. Всех задержали в метро. Там были почти одни женщины и всего несколько мужчин.
Гильом не утерпел и сказал:
- Вот где тебе было раздолье!..
- Отстань! Тогда мне было не до этого. У меня за поясом и штанах лежала пачка "Юманите". Экземпляров двести. Вы представляете, что это значит - потерять двести экземпляров газеты.
- Но ты же вышел из положения, Симон.