На сером, цвета шинельного сукна, небе робко, как-то краешком, выглянуло заспанное, неяркое солнце. Оно медленно освобождалось от пухлого, словно ватного, утреннего тумана, которым, как огромным одеялом, была покрыта холодная рассветная степь.
Третьи сутки полк, сменившись со своих прежних позиций, шел ускоренным маршем. Направление было необычным: полк двигался на восток. Туда же день и ночь шли танки, артиллерия.
Можно было только догадываться, что полк, как и многие другие части, идет на Корсунь-Шевченковский. Там, со всех сторон стиснутые советскими войсками, бешено бились, стараясь вырваться, десять немецких дивизий: одиннадцатый корпус генерал-лейтенанта Штеммермана и сорок второй корпус генерала Маттенклота.
Еще совсем недавно германское верховное командование возлагало большие надежды на группировку войск, в состав которой входили ныне окруженные корпуса. Оно рассчитывало улучшить стратегическое положение гитлеровской армии и поднять дух немцев, оскудевший после Сталинграда.
К январю 1944 года на Днепре, юго-западнее Канева, немцы сосредоточили крупные силы. Здесь, кроме прочих войск, было и соединение, которому Гитлер присвоил номер погибшей под Сталинградом шестой армии. Новая шестая армия должна была взять реванш за Сталинград.
В районе Смела - Мироновка фронт немцев крутой дугой выходил к реке. Гитлеровцы рассчитывали, опираясь на эту дугу, вернуть себе Правобережную Украину, вырваться на Днепр и вновь овладеть инициативой на фронте.
Однако немецкому наступлению на Правобережной Украине так и не суждено было осуществиться. Во второй половине января смельско-мироновская дуга германского фронта была сломана. Войска двух Украинских фронтов одновременно начали наступление навстречу друг другу. Войска 2-го Украинского фронта ударили по дуге севернее Кировограда, в сторону запада. Войска 1-го Украинского - юго-восточнее Белой Церкви, на восток. Вражеская группировка оказалась в "мешке". Выход из него становился с каждым часом все уже и уже.
Видя смертельную опасность, нависшую над войсками, Маттенклот начал умолять своего начальника, генерала пехоты Хейндрица, чтобы тот разрешил вывести корпус из "мешка". Но Хейндриц, боясь гнева Гитлера, отказал. А молот русского наступления бил и бил по немецкой обороне. В отчаянии Маттенклот доносил своему начальству:
"Положение становится безвыходным. Безумно жертвовать столькими жизнями. Если войска не будут оттянуты из "мешка", я подам в отставку".
Но Гитлер приказал корпусу Маттенклота продолжать обороняться.
Через несколько дней войска обоих Украинских фронтов, проломив немецкий фронт, вышли навстречу друг другу.
Клещи сомкнулись. Перед новой немецкой шестой армией встал грозный призрак нового Сталинграда.
Встревоженное германское командование бросило на выручку окруженных свежие части. Но советские войска с каждым днем все туже и туже стягивали петлю на горле врага. Все ближе и ближе войска обоих фронтов продвигались к центру "котла" - городу Корсунь-Шевченковский.
Стремясь спасти свои корпуса, находящиеся в корсуньском "котле", Гитлер ударил по его юго-западной стороне, в районе Звенигородки, бронированным кулаком из четырех танковых дивизий, усиленных артиллерией и мотопехотой. Но советские войска стойко отбивали все удары и продолжали наступать. С каждым днем в руках немцев населенных пунктов оставалось все меньше и меньше. Командование окруженных войск, сосредоточив все свои танковые силы, решило прорываться в юго-западном направлении, к Звенигородке, навстречу своим. Ценой огромных потерь немцам, рвавшимся из кольца, удалось вновь занять несколько сел и продвинуться на юго-запад. Им оставалось преодолеть всего десять - двенадцать километров, чтобы соединиться со своими войсками. Но это расстояние пройти было нелегко. Каждый километр немцам приходилось оплачивать горами трупов, грудами исковерканной боевой техники.
На помощь советским частям, сдерживающим в районе Звенигородки отчаянный натиск врага, шли все новые и новые полки из фронтовых резервов, прибывали пехота, танки, артиллерия.
Сюда, вместе со всей дивизией, переброшенной с другого участка фронта, спешил и стрелковый полк, в который на марше прибыли новые санинструкторы - Ольга и Зина.
Полк совершал переходы по сорок - пятьдесят километров в сутки. Как назло, уже много дней, с первых чисел января, стояла необычайная для этого времени оттепель. Жирная украинская земля, согретая неожиданно подобревшим зимним солнцем, стала почти непроходимой. Грязь засасывала колеса и копыта, прилипала к ногам, заливалась в голенища сапог. В отдельных местах идти по дороге было совсем невозможно, и пехота шагала прямо полем, по жнивью. Обгоняя стрелков, на рысях проходили вперед казачьи полки. Разбрызгивая грязь и мокрый снег, с тяжелым ревом шли танки и самоходки, густо облепленные десантниками. Все спешило на Корсунь.
Дороги походили на грязевые реки. Выехать на машине - значило застрять, если не на первом километре, так на десятом. Повсюду видны были грузовики, глубоко севшие в грязь. Лошади, выбившись из сил, едва тащили повозки с боеприпасами. По обочинам лежали в мутных лужах конские трупы, стояли поломанные повозки, не выдержавшие дорожных испытаний. Измученные артиллеристы и обозники почти всю дорогу помогали храпящим, покрытым пеной, шатающимся от напряжения лошадям. Нередко приходилось тянуть и самих лошадей, окончательно потерявших силы. Только солдатской выносливости не было предела.
Медлить было нельзя. Полк шел днем и ночью, останавливаясь на короткие привалы не более чем на четыре часа в сутки. Особенно тяжело было в ночных маршах. Ноги, сбиваясь в кромешной тьме с протоптанной тропки, то и дело уходили в глубокую грязь. Случалось, что изнемогшие бойцы засыпали на ходу и падали. Но они подымались и снова шли.
Вместе со своими ротами шагали Ольга и Зина. На марше, в утомительную бессонную ночь, им не раз вспоминался госпиталь. Но если бы сейчас им предложили вернуться туда, они отказались бы.
Капитан Яковенко остановился у края дороги, внимательно оглядывая колонну своего батальона. Лицо комбата, еще хранящее следы юношеской округлости, но уже с жесткой складкой у рта, было озабочено. Он видел, как сильно устали его бойцы. Это было заметно прежде всего по молчанию, тяжело нависшему над рядами. Не слышно было обычных на походе разговоров и шуток. Только монотонное, равномерное чавканье грязи под десятками солдатских сапог нарушало тишину. "Надо отдых дать", - подумал Яковенко и крикнул проходившему мимо командиру второй, головной роты, старшему лейтенанту Скорнякову:
- Привал!
Бойцы, присев возле дороги, на старом жнивье, где посуше, дружно начали ладить самокрутки.
- Эх, табачок кончается! - посетовал кто-то, запуская руку в отощавший кисет.
- Ничего, скоро трофейного попробуем.
- Подумаешь, трофейный! Фашиста скорей бы достукать, хай ему грец!
- И чего оно воюе? - возмущенно промолвил пожилой усатый солдат, видимо, из недавно призванных, в пестрых домашних рукавицах. - Все одно понятно, что вин войну проиграв.
- Ты, Опанасенко, Гитлеру разъясни, чтобы он хенде хох.
- Та хай ему бис разъясняе! - сплюнул усатый.
Солдат средних лет, с давно не бритой коричневой щетиной на подбородке, пыхнув цигаркой, заметил:
- Он мира попросит, как до границы дойдем.
- Нет, шалишь! Меньше чем до Берлина - я не согласен! - возразил командир отделения сержант Панков, молодцевато поправляя выбившуюся из-под шапки не то русую, не то седоватую прядь. Было Панкову уже под тридцать, но по всем повадкам в голосу он казался моложе, хотя и хлебал фронтовое лихо по полной солдатской норме с первого дня войны.
- Фашиста на развод оставлять нельзя. Отдышится - опять полезет, - серьезно сказал солдат из пожилых, суховатый, чисто выбритый, с аккуратно подстриженными усами. Все остальные уважительно называли его Григорием Михайловичем. Небритый почтительно взглянул на него и сказал извиняющимся голосом:
- Да разве я против? Я - до победного конца. Берлин так Берлин.
- Еще и Украина велика! - вздохнул Опанасенко. - Шагать да шагать.
- Прошагаем! - сержант шутливо подмигнул собеседникам: - Царица полей, ног не жалей.
Самый юный солдат, подтянутый я тихий паренек, стащил с себя сапог и озабоченно посмотрел на ногу.
- Что, Петя, быстро ехал - пятки стер? - спросил Григорий Михайлович и посоветовал: - Переобуйся!
Петя развязал вещевой мешок и вытащил оттуда чистые портянки, намотанные на толстую увесистую книгу.
- Лишняя тяжесть в походе! - заметил небритый. - Выбросил бы ты премудрость эту, студент!
- Нельзя, товарищ Плоскин, выбрасывать! - серьезно ответил Петя. Он бережно обтер книгу рукавом и уложил ее обратно. Уже не первый месяц путешествовала она со своим хозяином, рядовым Гастевым, по фронтовым дорогам. Ему редко удавалось раскрыть ее, но все же он не считал эту математическую книгу лишней тяжестью. С ней он пришел в часть с первого курса физмата, с ней думал и вернуться туда после войны.
- А как думаете, куда попадем: в наступление или в оборону? - полюбопытствовал Плоскин.
- Ишь ты в оборону! - усмехнулся сержант. - Для нас оборонный сезон давно прошел. Теперь тебе не сорок первый.
Чмокая копытами, мимо отдыхающих прошла приземистая, до самых ушей забрызганная лошадь. На ней, чуть не зачерпывая дорожную грязь носками сапог, восседал молодой солдат с большим, туго набитым мешком за плечами.
- Почтарь, давай газеты! - крикнул сержант.
- Держи!
Панков передал полученную газету Гастеву:
- Читай, товарищ агитатор!
Гастев развернул тонко хрустящий свежий лист.
- Интересно, как там союзнички шевелятся? - полюбопытствовали бойцы.
- "Военные действия в Италии! - многообещающе провозгласил Гастев. - На основном фронте пятой армии и на фронте английской восьмой армии патрули союзников вели активные действия. Взято в плен два солдата противника".
- Вот это активные! - загрохотал смех.
- Поди, те немцы сами в плен пришли, тушенки захотели…
Гастев читал дальше:
- "В течение последних дней вследствие плохой погоды происходили только действия патрулей… В районе Анцио английская армия укрепляла свои позиции. На фронте американской армии отмечались действия разведывательных частей…"
- Все-таки отмечались! И то хорошо.
- Ну и вояки! Вследствие плохой погоды, а?
- Им бы на наше положение.
- Да брось ты про них. Ясное дело, нулевой фронт! Читай про наших!
Гастев перевел взгляд на верхнюю часть газетной страницы, туда, где виден был крупный текст сводок Советского информбюро.
- "…Западнее и юго-восточнее Новгорода наши войска продолжали вести наступательные бои, - читал он, - …севернее Звенигородки и Шполы наши войска продолжали вести бои по уничтожению окруженной группировки противника и, сжимая кольцо окружения, овладели многими населенными пунктами…"
- Вот это погодка! Не то что на втором.
- А где он, второй-то?
- Про то Черчилль знает.
- Чирей тому Черчиллю! Знаете, как он рассуждает? Три вещи, говорит, для войны надо: люди, деньги и терпение. Людей, дескать, другие страны дадут, деньги - американцы, ну а у нас, англичан, терпение как-нибудь найдется. Вот он какой "друг", этот Черчилль!
Григорий Михайлович, до этого молча слушавший, что говорят солдаты, высказался наконец:
- Этот друг на подмогу туг. Буржуй, понятно. Нам на себя надеяться надо.
- Верно говоришь! - подтвердил сержант. Он швырнул в лужу докуренную папироску и, взглянув на дорогу, удивился: - А что это за народ топает? Беженцы, что ли?
К солдатам медленной чередой подходили люди, одетые в ватники и крестьянские кожушки, в домотканые свитки и замызганные немецкие шинели со споротыми погонами. Каждый из них тащил на спине тяжелый мешок. Передний в веренице - худощавый старик в потертой смушковой шапке, надвинутой на самые глаза, густо заросший клочкастой, черной с серебром бородой - остановился и бережно опустил на землю свою ношу. В мешке что-то глухо звякнуло.
- Отдыхай, народ! - скомандовал старик своим спутникам.
- Домой возвращаетесь? - полюбопытствовал сержант, поздоровавшись с дедом.
- Не домой, а из дому! - пояснил тот. - Деревню видал позади? Нечагивка называется. Так вот оттуда мы. Колхоз "Путь к социализму". А идем до Хорошивки. Тридцать километров. Снаряды несем. А хорошивские уж дальше понесут, до следующей деревни.
- И так до самой передовой?
- До самой позиции. Надо же армии помочь. По шляху никакой силой не проехать.
- Грязища действительно страшенная, - качнул головой сержант. - Кто такую дорогу насквозь пройдет - за одно это медаль заслужит.
- А что, из вашего села угнали кого в Германию? - спросил старика доселе молчавший боец Алексеевский, средних лет, белесый, худощавый, с печальными глазами. Товарищам было известно: родное село Алексеевского сожжено, жена и дочь угнаны неизвестно куда.
- Чтоб тех германцев трясця взяла! - вздохнул старик. - Всех девчат позабирали. И внучку мою… - Старик опустил голову, внимательно разглядывая зажатую меж пальцев самокрутку. - Жива ли, нет ли… Загубят их каты…
- Ничего, отец, выручим!
Старик с надеждой глянул на сержанта:
- Дай вам боже, хлопцы!
Дождавшись, когда подтянулся батальонный обоз, капитан Яковенко сел на патронную повозку, которая иногда служила ему личным экипажем, и велел ездовому погонять вперед. К концу привала капитан хотел снова быть в голове колонны батальона.
- Комбат едет! - сказала Зина подруге, заметив приближающуюся повозку. "Как он изменился!" - вновь подумала она то же, что и вчера…
Да, этот бравый капитан сейчас совсем не походил на того юного лейтенанта, который год назад лежал в ее палате после своего первого ранения. Она еще вчера, увидев его, почувствовала, что это уже не юноша, только что прошедший свои первые испытания в огне войны. Нет, теперь это бывалый командир, повидавший всякое. Во всем облике Бориса Яковенко было сейчас что-то хозяйское, уверенное, чего в нем не замечалось раньше.
Несмотря на отвратительную погоду, Зину не покидало радостное, светлое настроение. Ведь больше года она ждала, когда вновь увидит Бориса!.. Как крепко сжал он ее руку!
Но сейчас ей не хотелось, особенно в присутствии других выходить из рамок служебных отношений: ведь на этот раз они встретились совсем в иных условиях, чем раньше…
Повозка поравнялась с девушками.
- Стой! - сказал капитан ездовому и спрыгнул с повозки. Ольга и Зина встали при виде начальства, но Яковенко, улыбаясь, махнул им рукой: - Сидите, девчата! - Он присел рядом с ними на подстеленную ездовым плащ-палатку и сразу же спросил: - Ну как, нравится вам у нас в батальоне?
Ольга пожала плечами:
- Мы еще и оглядеться не успели.
- Понравится! Наш батальон в полку первый. И по номеру, и по делу. Про нас даже в газете напечатано. Читали?
- Не помнится что-то, - ответила Ольга, - в газетах про многих пишут.
- Про многих?
Щеки Яковенко покрылись румянцем, и он сдвинул свою кубанку на затылок, как делал всегда, когда его что-нибудь задевало за живое. Он был большим патриотом своего батальона. И ему хотелось, чтобы эти девчата сразу почувствовали, что они попали не в обычный, а в его, капитана Яковенко, батальон.
Командовать батальоном Яковенко начал недавно, вместо капитана Гродчина, погибшего в декабре под Житомиром. Яковенко был воспитанником Скорнякова и Гродчина. Он получил звание младшего лейтенанта два года назад без окончания училища за умение командовать, проявленное в боях. А воевать Яковенко начал рядовым, но по службе продвигался быстро: этому способствовали его находчивость и храбрость.
Всю лестницу повышений, которую в мирное время командиры по положению проходят в несколько лет, Борис Яковенко на фронте прошел немногим больше чем за год: ему приходилось сменять тех, кто ранен или убит. Но ему казалось, что быстрым повышением своим он обязан исключительно собственным достоинствам. Правда, он был на хорошем счету у командования как офицер смелый, находчивый. Таких в полку было немало. Но он словно бы не замечал этого. Втайне считая себя лучшим офицером в полку, он часто не мог удержаться, чтоб не намекнуть на это.
Увлекшись воспоминаниями, он рассказал девушкам о славных делах батальона, не забывая при этом довольно часто упомянуть и про свои заслуги.
Зина молчала, глядя на его оживленное лицо, на кудреватый чуб, выбившийся из-под щегольской кубанки, и вспоминая того прежнего лейтенанта Яковенко, у чьей койки она провела не одну ночь в палате для тяжелораненых. Но потом она все же не утерпела:
- Мы и не знали, что вы такой заслуженный!
По ее голосу нельзя было понять, с иронией она говорит или серьезно. Но Яковенко сразу же прервал свой рассказ.
Время привала кончилось. Взбираясь на повозку, капитан предложил девушкам:
- Садитесь, подвезу немного.
Зина быстро взобралась на повозку.
Мимо, плюхая по лужам, шли солдаты.
Ольга, которая тоже хотела сесть на повозку, вдруг раздумала, резко повернулась и быстрым шагом пошла вперед.
- Куда ты? - удивленно крикнула Зина.
Но Ольга уже затерялась где-то на дороге, в колыхавшихся рядах.
Догоняя свой взвод, шедший впереди полковой колонны, Никита Белых шагал по пустынному шляху. В свете неяркого зимнего дня тускло поблескивали лужи на дорогах. Степь, несмотря на оттепель, оставалась по-зимнему безжизненной.
Какой похожей показалась сейчас Никите эта украинская степь на его родные забайкальские степи! Ему даже показалось, что и в Забайкалье сейчас тоже весна, пришедшая раньше времени.
Он шел, жадно вдыхая влажный, волнующий запах оттаявшей земли. Запах этот был до боли сердечной родным, знакомым: так пахнет в поле перед началом посевной, в пору, когда бригады начинают выезжать на участки.
Освобожденная от зимних оков земля лежала, подставляя свою обнаженную грудь теплому, влажному ветерку. Медленно покачивались под этим ветерком коричневые, жухлые стебли прошлогодних трав. Чуть заметные прозрачные испарения подымались из лощин и от опушек реденьких кустарников, как первое, еще слабое дыхание ожившей земли. По степи уже прошлась весна, хотя по календарю еще стоял январь. Казалось, подражая людям, совершающим то, что прежде по человеческим правилам и понятиям считалось невозможным, природа тоже совершила то, что раньше было немыслимым по ее собственным законам. Весна не ждала, пока время откроет ей дорогу. Она внезапно атаковала зиму и победила ее…
Обгоняя повозки и пушки, Никита перевалил через пригорок, по которому шла дорога. Внизу, в огромной луже, около нагруженной минными ящиками повозки, сгрудились солдаты.
Багровые от натуги, минометчики старались вытащить повозку. Вместе со своими солдатами старался пожилой, плотный, не по летам подвижной капитан - командир роты.
От мокрой шерсти измученных лошадей валил пар. Они струной натягивали постромки. Но повозка не двигалась с места. Одна из лошадей зашаталась и в изнеможении села в лужу по-собачьи, на задние ноги. Кое-как ее удалось поднять.
Никита молча подошел к повозке сзади и вместе со всеми навалился на нее плечом.
- Взяли! - крикнул командир роты, обрадованно взглянув на Никиту.
- Давай, давай! - дружно нажали солдаты.