Выстрел Якименко оказался более точным. Все видели, как танк юлой завертелся на одной гусенице. Вмиг его подцепил другой танк, и обе машины скрылись по ту сторону площади за развалинами. Все это произошло в ту минуту, когда бронебойщики были ослеплены дымом и пылью. Рамазанов очень огорчился, что танкам дали уйти. Но Блинов успокаивал:
- В одну руку всего не загребешь, а всего, что по воде плывет, не переловишь… Хватит пока одного!
Еще один снаряд угодил в амбразуру, за которой находились два земляка-бронебойщика Яков Лаптев и Федор Белик. Оба убиты. Погиб Федя Ступак, пулеметчик из демченковского расчета…
Несколько человек ранено. То над одним, то над другим участливо склонялся рыжеватый хохолок санинструктора Чижика. Она проворно накладывала повязки, давала попить. Для каждого у нее находилось теплое слово. Раненых относили во внутренние помещения подвала - Авагимов устроил здесь подобие лазарета.
В боях прошел весь остаток этого дня, и следующий день, и еще один…
За две ночи успели вырыть поперек Солнечной улицы глубокую траншею, и Якименко с Рамазановым перебрались на новую позицию. Противник, правда, быстро обнаружил эту сильно беспокоившую их огневую точку, но как с ней покончить? Прицельно стрелять с большого расстояния нельзя - мешают развалины домов, а стоило танку подойти поближе, как он попадал под меткий огонь бронебойщиков.
Вот один танк все же отважился высунуться. На этот раз за ружьем лежал Рамазанов, В траншее находился и Блинов - он сюда часто приползал. И он первый заметил вражескую машину.
- Рамазанов, огонь!
Зажигательный патрон попал в цель. Над танком взвилась струйка черного дыма.
- Готов! - аж крякнул от радости Блинов. - Не черт совал, сам попал! - Эти слова он адресовал гитлеровцу, словно тот мог его услышать, а главное - понять.
Отбив множество атак - кто их считал! - седьмая рота получила наконец небольшую передышку. Уже несколько часов, как противник перестал наседать. Выдохся? Сам себе устроил отдых? Этого, конечно, никто не знает; а факт тот, что стрельба хоть и не смолкает, но ведется она как-то "лениво", а атаки на дом прекратились.
Воспользовавшись коротким затишьем, в роту пришел Жуков, он пробрался сюда по ходу сообщения, который уже успели прорыть. Жуков теперь командует третьим батальоном, пока Дронов в медсанбате лечит свою рану - в госпиталь комбат не пожелал уходить.
Новый комбат принес боевое задание - послать в тыл врага десятка полтора человек. Там, в здании универмага, держатся остатки первого батальона. Надо передать приказ об отходе, надо помочь людям выбраться из кольца.
И еще одна задача: как можно больше нашуметь в тылу у противника. Нападать на фашистов, теребить их, ввязываться в перестрелки. Пусть они постоянно чувствуют, что успех их непрочен, что захваченные кварталы, пожалуй, вот-вот отнимут…
Наумов выделил четырнадцать человек.
- Старшим, думаю, назначить сержанта Павлова, товарищ капитан, - доложил командир роты. - Павлов упрям, цепок, в трудную минуту не растеряется. Помните тогда под Комиссаровкой?
Комбат одобрил выбор. Он хорошо знал Павлова, помнил и тот ночной бой под Комиссаровкой, о котором говорил Наумов. Это было весной, перед наступлением на Харьков. В тот вечер в овраге, где находился штаб полка, состоялся концерт - сюда, чуть ли не прямо на передовую, приехали шефы и композитор Блантер с ними… А едва закончилось выступление артистов, как противник устроил свой "концерт". К командному пункту полка прорвались танки, и под их прикрытием шли автоматчики. Прорыв хоть и внезапный, но люди не растерялись и достойно встретили непрошеных. Тогда-то и отличился Яков Павлов. Он умело выбрал позицию для двух ручных пулеметов своего отделения и кинжальным огнем отсекал гитлеровцев, которые шли под прикрытием танков. Много вражеских трупов осталось лежать в том овраге. Но и мы понесли потери. Командир полка был ранен. К счастью, рана оказалась не опасной.
…Сержант Палов собрал в подвале военторговского магазина только что поступивших под его начало тринадцать бойцов. Косой лучик заходящего осеннего солнца, пробившийся через разбитое оконце, слабо освещал просторное помещение. В ожидании распоряжений от своего нового командира люди готовились к вылазке во вражеский тыл. Кто переобувался, кто копался в вещевом мешке, кто возился с оружием.
В подвале появился политрук Авагимов:
- Здорово, товарищи!
Ему ответили. Из всех, кто был здесь, политрук хорошо знал только Павлова да еще коммуниста Александрова - собираясь в разведку, тот отдал Авагимову свой партийный билет. Еще четверых знал политрук, хоть они и недавно влились в седьмую роту. Это четыре земляка: Никита Черноголов, Андрей Шаповалов, Вячеслав Евтушенко и Антон Кононенко. Одновременно они ушли на фронт из Лозовой, вчетвером попали в одну часть, так вместе и дошли до Сталинграда. Остальные - новички из нового пополнения, он видел их впервые.
Авагимов начал говорить, и люди вытянулись в нестройную шеренгу.
- Вы, товарищи, в нашем полку почти все люди новые…
Павлов посмотрел на него в удивлении: обычно политрук улыбается доброй улыбкой, даже когда говорит о самом трудном. Но лицо Авагимова было серьезно, значит дело предстояло очень тяжелое.
- Мы всего пятый день воюем в Сталинграде, - продолжал политрук. - Но для Сталинграда это очень большой срок… Много нашей крови пролилось за эти дни. Мы теперь уже одна семья. Нам всем Родина дала один наказ: отстоять Сталинград… От того, как выполните вы то трудное дело, на которое идете, от того, как будете выполнять этот наказ, зависит наша победа. Ну, а победа, друзья мои… - Авагимов выдержал долгую паузу и по тому, как утвердительно кивнули головой несколько человек, понял: продолжать не нужно. Он помолчал. - Командир ваш, сержант Павлов - настоящий солдат, побывал я с ним в переплете… Так что дело свое он знает. Всего вам хорошего, друзья мои!
Политрук ушел, а сержант стал собирать группу в путь. Что это за люди? Павлов не всех знал, разве что четверых лозовчан. И то не твердо. Да еще Шаповалова, с которым разведывал дом военторга. Выступать надо немедленно, не дожидаясь темноты, долго разговаривать некогда. А все же, хоть накоротке, познакомиться нужно.
Он оглядел окруживших его бойцов. Сейчас они пойдут за ним туда - в самое пекло. Павлов хорошо знал, как тяжело - ох как тяжело! - заставить себя под пулями оторваться от земли. А как поведут себя эти люди под огнем? Ведь большинство из них впервые идут во вражеский тыл. На всех ли можно положиться?
Павлов вспомнил свой первый бой. Тогда он был такой же, как эти парни, - зеленый, необстрелянный. Это произошло в самом начале войны. Противник выбросил десант неподалеку от аэродрома, на котором он служил. Всех подняли по тревоге. Командовал немолодой офицер - капитан Трофимов. Перед тем как выступить, Трофимов собрал небольшой отряд "наземников" - бойцов, обслуживающих аэродром. И наверно, так же, как сейчас он сам, Павлов, думал тогда капитан о тех, кому предстояло первое испытание в бою… Павлову было приказано вместе с тремя-четырьмя другими бойцами осмотреть заросший кустарником ярок. Когда они стали спускаться по крутому склону, из-за кустов поднялась стрельба. По совести сказать, стало очень страшно. А когда пуля царапнула по каске - заныло сердце. Инстинктивно, не думая, Павлов прижался к земле и, так же не думая, дал из автомата очередь по кустам, откуда слышалась стрельба, за ней - другую. Стало тихо. Павлов осторожно подполз к зарослям и увидел убитого гитлеровца. Это был первый, которого Павлову довелось увидеть. И первый же был убит.
Вражеский десант был тогда ликвидирован. Многих парашютистов уничтожили, остальных взяли в плен. Капитан остался доволен своими "наземниками". Они не подвели.
Что ж, надо думать, не подведут теперь Павлова и его бойцы.
Взгляд сержанта остановился на одном ефрейторе. Он был из лозовчан. "Старичок, - подумал Павлов. - Пожалуй, за тридцать".
Ефрейтор выделялся своим молодцеватым видом. Из-под складно пригнанной шинели выглядывает аккуратный воротничок гимнастерки. Гладко выбрит. Черные смолянистые волосы, острый взгляд.
- Фамилия?
- Ефрейтор Черноголов, - последовал ответ.
Задав два-три вопроса, Павлов понял, что перед ним бывалый солдат. И действительно, Черноголов понюхал пороху. Воевал и на родной Украине и ранен уже был.
- Вот вас и назначаю моим заместителем, - сказал Павлов. - У меня тут под обмоткой приказ, - он похлопал себя по ноге. И, уже обращаясь ко всем, добавил - О нем, ребята, никому не забывать. Его надо отдать тем, кто в универмаге отбивается. - Павлов сделал значительную паузу, как бы прощупывая каждого взглядом, и заключил: - Понятно?
Это простое "понятно?" было тем единственным словом, которое, как нередко случается, окончательно растапливает ледок между малознакомыми людьми.
- Чего тут не понимать! - отозвался один из солдат.
Кто-то поинтересовался маршрутом, другой спросил об условных знаках, еще кто-то - о боеприпасах. Но за деловитым спокойствием, с которым люди задавали вопросы, чувствовалось волнение. Все отлично понимали, что им предстоит, понимали: вернутся уже не четырнадцать…
Яснее всех понимал это сам Павлов: сколько людей погибло на его глазах только за эти несколько дней уличных боев! И сколько раз казалось, что поступи солдат не так, а этак - и одной смертью было бы меньше. Да, неумолимо жесток в бою случай. Но все же главное - это выучка, тренировка и смелость. Сумей сделать то единственно правильное, что требуется от тебя именно сейчас, в эту секунду, - будь то меткий бросок гранаты, точная очередь из автомата или стремительный рывок вперед, - победителем выйдешь ты, а не враг.
Об этом он и решил сказать своим бойцам. Это прозвучало не как приказ и не напутственная речь. А просто бывалый солдат давал советы…
- Зря башку подставлять под пули ни к чему. Пользы от этого мало. Но и не мешкать. Действовать с расчетом, но решительно. А то бывает: пока станешь собираться да раздумывать, мокрое место от тебя останется.
Сержант приказал оставить в роте все лишнее, что есть при себе.
- Живы будем - вернемся назад, получим. Лучше взять побольше дисков и гранат. Предмет первейшей необходимости. А по дороге не купишь. Все ларьки закрыты на учет.
Шутке рассмеялись. Бывалый сержант. Даром что неказист на вид и ростом не вышел…
Поползли.
Уже через час противник, прочно засевший в одном из домов, открыл огонь, не давая двинуться дальше. Завязалась перестрелка. Черноголов, укрываясь в воронках, подобрался поближе и одну за другой кинул в окна три гранаты. Гитлеровцы на мгновение замолчали. Воспользовавшись этим, отряд обогнул дом и пополз дальше.
Еще метров двести. На пути - широкая улица. Хочешь не хочешь, а пересечь открытое место надо, другой дороги к универмагу нет. Павлов огляделся. Теперь их уже только одиннадцать: троих лишились в перестрелке у дома… Солдаты цепочкой расположились на развороченном тротуаре - кто в яме, кто за грудой камней. Павлов подает знак - перебираться на ту сторону.
Пример показал Александров. Он иначе не мог. Он был коммунист.
Плотно прижавшись к мостовой, Александров стал быстро-быстро работать локтями, с каждым движением продвигаясь вперед. И вот он уже пересек улицу. Ввалился в воронку. Взмахнул рукой: давай!
Но тот, кто пополз вторым, остался посреди мостовой… То был Кононенко, один из четырех лозовчан.
- Эх, Антон, Антон, и схопыло ж тебе лихо, - прошептал Евтушенко, увидев, что земляк лежит недвижим.
Секундное замешательство - и еще один солдат ринулся вперед. То был совсем молодой парень, бледнолицый, с широко раскрытыми немигающими глазами. Его тоже настигла пуля. Он громко застонал.
Но тут на мостовой появился Шаповалов. Ни секунды не задерживаясь, он схватил раненого за воротник и поволок в сторону. Тот продолжал громко охать.
- Годи тоби завываты, - прицыкнул Шаповалов. - Горлом богато не навоюешь, браток…
Только оказавшись в воронке, парень притих.
- Шо мени з тобою робыть? - как бы раздумывая вслух, спросил Шаповалов, перевязывая пробитую пулей ногу.
- Вы идите без меня… Я отвоевался… Вот дождусь, стемнеет… - уже совсем тихо пролепетали посиневшие губы. Парень, видимо, уже стеснялся своей слабости.
Остальные проскочили через улицу благополучно. А к вечеру девяти бойцам снова пришлось выдержать бой.
Развалины - прекрасное укрытие. Гитлеровцев встретили дружным огнем. Уложили немало. Но и сами потеряли еще двоих.
Когда бой стих, кто-то обнаружил лаз в подвал. Спустились. Темень. Но понемногу глаза стали привыкать. Вот в углу топчан, а на нем какой-то ворох. Кто-то чиркнул спичку.
- Это ж наши! - раздался из угла не то крик, не то стон.
На топчане лежала пожилая женщина. Рукой она прижимала к плечу окровавленную тряпку.
Пока Александров, выступая в роли санитара, перевязывал раненую, она сбивчиво рассказывала о себе. Дом ее сгорел, и вот уже несколько дней она под пулями пробирается к Волге. Утром ее ранило, и она забралась в этот подвал - когда-то здесь жили ее родичи. "Совсем уже думала, смерть приходит, да спасибо вам, сыночки, помогли". Выяснилось, что лишь вчера она проползала мимо универмага. Там теперь фашисты.
- А наши? Наших не видела?
- Нигде там наших не (видать, - сказала она, - одни фашисты.
Павлов задумался. Мог ли он знать, что с Федосеевым, которому он в обмотке своего ботинка нес приказ об отходе, все уже кончено! А между тем это было так. Вскоре после того как связной, посланный Елиным, выбрался из универмага, противник предпринял атаку.
О трагедии, разыгравшейся в те сентябрьские дни сорок второго года в подвалах сталинградского универмага, впоследствии поведал бывший боец первого батальона - перед самым концом войны его освободили из фашистского концентрационного лагеря наши войска.
Не встречая больше сопротивления - стрелять было нечем, - гитлеровцы, прежде чем войти в здание, пустили в ход огнеметы. Удушливый дым распространился по всему подземелью. Это был конец. И для тяжелораненых, и для тех, кто оставил в пистолете последнюю пулю для себя… Лишь очень немногие оказались в плену…
Разумеется, ничего этого Павлов не знал. Он имел приказ, и мог ли он его не выполнить! Что до той женщины, то положиться на ее слова рискованно. Могла напутать, старая… Хотя и врать-то ей вроде ни к чему…
И сержант принял решение: пусть их теперь осталось семеро - все равно: приказ есть приказ! Надо двигаться вперед.
Рассвет застал их на перекрестке, откуда хорошо был виден универмаг. Замаскировались. Павлов облюбовал наблюдательный пункт в груде железа - очень кстати она оказалась навороченной на углу. Пожалуй, права та, старая. Наших тут уже нет. Иначе гитлеровцы не расхаживали бы по двору так открыто, не таясь…
- Устроили бульвар, подлюги, - проговорил громким шепотом Черноголов.
- Сейчас забегают, - отозвался кто-то. И все семеро открыли огонь.
Фашисты бросились бежать, но тут же попадали. Непонятно - то ли их настигли пули, то ли они просто залегли.
И сразу же из окон подвала раздались автоматные очереди. Откуда-то с чердака застрочил пулемет.
Павлов подал сигнал отходить. Кроме него, отползти успели только четверо…
Обратный путь был тоже нелегок. В непрерывных стычках прошел весь день и почти вся ночь.
И откуда только у человека силы берутся!
На третьи сутки стал донимать голод. Ведь за это время всего-то и съели по нескольку сухарей да немного пареной пшеницы, которую обнаружили в каком-то подвале. Не густо!
Правда, Павлову с Александровым достался еще помидор - один на двоих. Увидел его Александров, когда полз впереди.
- Гляди, сержант, вон закуска лежит.
Действительно: на обочине мостовой лежал большой красный помидор. Выглядел он очень аппетитно.
- А под ним того и гляди - мина, - с досадой добавил Павлов. - Да мы его сейчас "разминируем". А ну, давай отползай подальше…
Александров отполз, а Павлов, хорошенько осмотрев все вокруг помидора, стал легонько его приподнимать: нет ли там предательской проволочки? Мины не оказалось. Александров, наблюдавший издали, возвратился.
- Может, отравленный? - неуверенно сказал он, облизывая пересохшие губы.
- Станут они у себя разбрасывать отравленное. Разве что своих травить! - возразил Павлов. Только теперь до него дошло, что и минировать-то противнику у себя в тылу незачем было. - Скорей всего раззява какая-нибудь обронила, спасибо ей… - И он разломил спелый плод.
Помидор оказался сладким, сочным и немного притупил чувство голода. А главное - утолил жажду. Воды ведь в городе давно уже не было. Водопровод бездействовал, и воду приходилось брать либо в Волге, либо в маленьких речушках, что протекали по оврагам. Еще выручали бассейны, куда стекались дождевые потомки. Но за двое суток, что Павлов и его товарищи действовали по тылам врага, ни один такой бассейн не попадался. Так что сочный помидор пришелся более чем кстати.
А вот и показались знакомые зеленые вывески. Это военторг. Два дня назад штурмовая группа Павлова начала отсюда свой трудный рейд в тыл противника. Теперь только бы перебраться через улицу - и, можно сказать, пришли домой. Но соваться очертя голову опасно. За двое суток многое могло измениться.
На пути - маленький домик. Под ним - подвальчик. Сюда, пожалуй, можно рискнуть. Подвальчик, помнится, тесный, так что даже если там и гитлеровцы, то вряд ли их очень много.
Приготовив гранаты, Павлов, Черноголов, Александров, Евтушенко и Шаповалов - все, кто уцелел, подползли к домику. Но на этот раз гранаты не понадобились. В подвале оказались свои, из седьмой роты.
- Павлов! Жив!
- Поесть, ребята, найдется?
Нашлось сало, хлеб.
- Где наша рота?
- На месте. Где была, там и стоит… Но туда засветло не пробраться. Снайпер…
- А мы его малость охмурим, - подмигнул Павлов. - Значит, так: вы вчетвером оставайтесь пока тут, - приказал он своим усталым спутникам, - а я подамся в роту…
Теперь гранаты пошли в ход. Одна за другой они подняли густое облако пыли. Отличная завеса! Под ее прикрытием Павлов в два-три прыжка преодолел неширокую улицу.
А еще через пять минут он уже докладывал командиру роты Наумову: потери - девять человек. В универмаге наших не оказалось. Фашистов за время рейда перебито не меньше полусотни. Геройски вели себя Александров, Черноголов и Шаповалов.
О результатах рейда сообщили по телефону в штаб батальона.
- Девять человек, говоришь?.. - переспросил Жуков, услышав о потерях. И немного помолчав, приказал - Дать Павлову сутки отдыха. Заслужил.
Сержант не стал медлить с выполнением приказа. Отыскав в дальнем углу подвала груду сухого тряпья, он завалился спать. Но сутки, которыми он был награжден, не удалось отдыхать. Бой начался уже на рассвете.
21 и 22 сентября были критическими днями для шестьдесят второй армии. Тяжело пришлось и Тринадцатой гвардейской. Противник бросил на центр города четыре соединения, сотню танков, авиацию. Гитлеровцы стремились отрезать дивизию Родимцева от основных сил армии.
Это им не удалось. В первые же часы боя гвардейцы отразили двенадцать атак. Бой длился весь день, и после короткого ночного перерыва наутро разгорелся с новой силой.