– А вы говорите, что из него выйдет толк? – с усмешкой сказал Кручинин лейтенанту. И далее, обращаясь к шефу: – Больше у меня вопросов нет.
– Вы правы, тысячу раз правы, – воскликнул начальник полиции. – Не хвалить таких нужно, а взыскивать с них, да, да, строго взыскивать!.. Однако дальше, дальше…
Покрутив ус, лейтенант продолжал:
– Слушаю-с, эта дверь заперта совершенно очевидно преступником.
– Нет, нет, пока не нужно заключений, – перебил шеф. – Только факты, факты, факты? Ну-с?!
– Слушаю-с. Пока я бежал по этой лестнице и очутился у ворот, все было, по-видимому, кончено. У подъезда, к которому ведет вот та запасная лестница, мы нашли след недавно отъехавшего автомобиля. Убийца скрылся.
– И тогда вы?
– Тогда я пошел к телефону и протелефонировал вам, господин начальник, не считаясь с тем, что это было чертовски не вовремя. Но долг остается долгом, даже под Новый год.
– Отлично, отлично, – сказал шеф и обратился к Кручинину: – Как вы думаете, не перейти ли теперь к выводам?
– Конечно, если они у него сложились.
– Вот теперь давайте ваши выводы, – приказал шеф, поворачиваясь к Круши. – Даже самый загадочный фельетон должен иметь развязку.
– Слушаю-с. – Лейтенант не спеша и очень уверенно проговорил: – Не думаю, чтобы я ошибался… Когда наступили дни ожидания приближения советских войск, господин доктор Вельман перенес личные ценности из дома в этот вот сейф…
Лейтенант указал на массивный несгораемый шкаф, вделанный в стену директорского кабинета. Бронированная дверца шкафа была распахнута настежь. Виднелись аккуратно сложенные стопки документов, тщательно составленные и пронумерованные регистраторы. Была еще стопка больших конвертов из голубого полотна. На каждом из них тоже виднелся тщательно написанный номер. Все говорило об аккуратности владельца шкафа и его привычке к порядку в делах. Несколько внутренних отделений шкафа оставались запертыми. Только один ящик был выдвинут – в нем ничего не было.
Убедившись в том, что все осмотрели шкаф, лейтенант продолжал:
– Что-либо помешало доктору Вельману вовремя взять свои ценности отсюда. У нас, в полиции, достаточно хорошо знают его, и он не мог рассчитывать получить пропуск не только в этот кабинет, но и вообще на территорию станции. И вот, пользуясь некоторой суетой, которая всегда царит в новогоднюю ночь, тем, что никто из начальства в эти часы на службе, а подчас и дома не сидит, Вельман снабжает секретаря подложным пропуском и посылает за своими ценностями. Он не без основания надеется, что Браду пройдет в кабинет так, что караульные в зале этого не услышат. В пользу такой догадки говорит не только время, выбранное для изъятия вещей, но и костюм убитого. Посмотрите, он во фраке, в кармане его было вот это приглашение на ужин к доктору Вельману. Именно туда он и должен был привезти ценности – прямо к новогоднему ужину.
– Очень убедительно, очень, – удовлетворенно произнес Кручинин. – А скажите, пропуск у секретаря был?
– Я думаю, да… без пропуска он не решился бы сюда идти.
– Но ему не пришлось этот пропуск никому предъявить?
– По-видимому, – ответил лейтенант.
Кручинин обернулся к дружиннику:
– Господин Браду предъявил вам пропуск?
После короткого замешательства тот ответил:
– Нет.
– Может быть, вы даже и не видели самого Браду? – спросил Кручинин.
Тот не ответил и, только исподлобья посмотрев на Кручинина, обиженно отвернулся.
Кручинин пробормотал еще что-то неопределенное.
– Продолжайте, продолжайте, – подогнал шеф лейтенанта.
– Хорошо-с… Но… – тут лейтенант многозначительно поднял палец, – по-видимому, за этой парочкой следили люди, не менее предприимчивые. Им или кому-то из них удалось каким-то, еще непонятным мне образом проникнуть сюда и овладеть тем, что секретарь Браду вынул из шкафа.
– Как, по-вашему, проник сюда убийца? – спросил шеф. – Этот абзац у вас неясен.
– На этот счет у меня два предположения: либо через эту запасную дверь по пятам секретаря, либо…
– Ключа от этой двери на связке, принадлежащей полиции, не было? – перебил, его Кручинин.
– Он был нам не нужен, так как всегда торчал вот здесь в скважине.
– Изнутри кабинета?
– Да.
– Значит, и сам Браду мог сюда попасть, только разбив стекло и просунув руку внутрь.
– Да. Едва ли ему при этом пришло в голову, что по пятам его кто-то крадется и ему следует запереть за собой дверь, чтобы спасти себе жизнь, – решился, наконец, проанализировать какое-то обстоятельство и сам шеф. – Так, так, очень интересно. Ну-с, второе предположение?
– В пользу первого предположения, – продолжал лейтенант, – говорит то, что убийца ушел именно по этой лестнице. Наиболее вероятно, что он спешил удрать тем же путем, каким пришел, ему уже знакомым. За это же говорит и то, что я своим ключом не смог отпереть нижнюю дверь: замок был поврежден отмычкой. Но есть у меня и другое подозрение: убийца уже был на станции, когда пришел секретарь.
– В таком случае он мог сюда войти и по этой лестнице, по которой поднялись сейчас мы с вами? – спросил Кручинин.
Грачику показалось, что Кручинин уголком глаза, так, чтобы никто этого не заметил, наблюдает за дружинником.
– А ключи от шкафа? – спросил Кручинин. – У кого они хранились?
– В полиции их не было, – ответил лейтенант. – Вероятно, они остались у директора Вельмана или у Браду… – И, подумав, подтвердил: – Да, у кого-нибудь из них…
– Но их нет в замках сейфа. – Кручинин ощупал карманы убитого. – Здесь их тоже нет.
– Что это может значить? – недоуменно спросил толстяк-шеф.
– Что преступник унес их с собой, – уверенно резюмировал лейтенант.
– Хотел бы я знать, зачем? – задумчиво проговорил шеф.
Полицейские недоуменно переглянулись.
Кручинин еще раз тщательно изучил положение трупа и, делая вид, будто прикрывает рукой зевок, сказал Грачику:
– Не сделать ли тебе для коллекции несколько снимков?.. И будем двигаться.
– Вы… не находите здесь ничего интересного? – с разочарованием спросил шеф.
– Мы же слышали от лейтенанта, – скучающим тоном ответил Кручинин – Обыкновенное убийство с целью похищения ценностей.
– А мне казалось, поскольку дело произошло на таком объекте, что это… неспроста, – неуверенно проговорил шеф.
– Это противоречило бы тому, что вы говорили мне позавчера. Помните? "Никакого материала для хроники происшествий!"
– Да, да… но, кажется, я поспешил с увольнением репортеров, – озабоченно согласился шеф.
Кручинин еще раз заразительно зевнул.
– Вы простите, – улыбнулся он шефу, – но на меня так действует воздух этого долго не проветривавшегося помещения.
– Тут действительно дурной воздух, – потянул носом толстяк. – Как на складе макулатуры.
Привстав на цыпочки, он сделал было попытку дотянуться до оконного запора.
– Позвольте мне. – Кручинин отворил окно и высунулся наружу. – Я так и думал, – сказал он с удовлетворением.
– Что именно? – заинтересовался шеф.
– Сонливость как рукой сняло, стоило мне глотнуть свежего воздуха.
Пока Грачик производил фотоснимки с трупа, Кручинин еще раз осмотрел содержимое шкафа. Как показалось Грачику, Кручинин внимательно перечел какой-то листок, прикрепленный изнутри к бронированной дверце, и после того быстро перебрал лежавшие в сейфе большие голубые конверты. Ничем другим он как будто не заинтересовался и сказал:
– Нет, положительно мне необходимо выспаться – завтра у нас дела.
– А знаете, что пришло мне в голову? – воскликнул вдруг с озабоченным видом шеф полиции. – Что могло заставить Вельмана поспешить с изъятием отсюда своих ценностей?
Все посмотрели на него с интересом.
– Они хотят взорвать станцию, и Вельман пожелал спасти свои вещи, – трагическим шепотом произнес толстяк.
– Эта не лишенная прозорливости догадка – лишний довод за то, что нам отсюда лучше поскорее убраться, – сказал Кручинин и первым направился к выходу. В двери он внезапно остановился и обернулся к начальнику полиции: – В виде особого одолжения мне, коллега, накажите провинившегося дружинника тем, что ой останется в этой комнате до утра…
Грачик отметил, что мимо внимания Кручинина прошел неприязненный взгляд, которым его проводил дружинник. Обратно по зданию станции посетителей сопровождал черноусый лейтенант. На прощанье начальник полиции крепко потряс ему руку и поблагодарил за бдительность. Лейтенант пробормотал:
– Мне было бы приятно, если бы вы, начальник, простили того парня, что остался наверху. Он правильно поступил, прибежав ко мне наверх, хотя бы и самовольно.
– Ничего, ничего, – добродушно усмехнулся шеф, – до утра он там все-таки посидит. Устав нужно исполнять… Итак, господа, – обернулся толстяк к Кручинину и Грачику, и лицо его расплылось в добродушной улыбке, – теперь мне остается загладить испорченный вам новогодний вечер. Сейчас мы придумаем, как это сделать.
– Что касается меня, то я домой, – устало протянул Кручинин. – Мы пройдемся пешком. Это несколько развеет мою сонливость. А на прощанье позвольте мне сказать вам несколько слов, – он взял толстяка за локоть и, отведя в сторону, прошептал ему несколько слов на ухо, словно желая сохранить это в секрете от Грачика и черноусого лейтенанта. Но зато все отлично слышали, как толстяк удивленно воскликнул в ответ:
– О, это невозможно!
– И тем не менее… – уже громко и очень настойчиво произнес Кручинин.
– Вы настаиваете?
– Безусловно, – решительно закончил Кручинин и подтолкнул толстяка к автомобилю.
С кряхтеньем разместившись в кабине, шеф благодушно сказал своему лейтенанту;
– Ну, полезайте сюда. Вы заслужили сегодня стакан вина и спокойную ночь.
Бормоча слова благодарности, лейтенант взгромоздился рядом с шефом.
Кручинин услужливо затворил за ним дверцу, но вдруг, вспомнив что-то, снова отворил ее и быстро спросил лейтенанта:
– Секретарь Браду был левшой?
– Нет… насколько помню, кажется, нет, – поправился тот.
Дверца захлопнулась, и машина медленно двинулась по следу, оставленному на снегу грабителями. Кручинин обернулся к Грачику, и тот услышал его характерный смешок, обычно служивший выражением крайнего удовольствия.
– Дело действительно интересное, этот добряк редактор был прав, – тихонько проговорил Кручинин.
Грачик не был удивлен этим внезапным переходом от усталой сонливости Кручинина к такому веселью.
– Я же говорил! Говорил я вам, Нил, мой джан, многозначительное дело.
– Мне кажется, что план минирования станции…
Грачик не расслышал конца фразы, так как Кручинин повернулся к нему спиной и вместо того, чтобы направиться по расстилавшейся перед ними широкой улице, ведшей к центру города, исчез за углом узкого переулка.
Где-то поодаль башенные часы гулко, с замысловатым перебором отзвонили час ночи. Это был первый час Нового года.
Кажется, впервые в жизни Грачик так неуютно встречал Новый год – посреди заснеженного глухого переулка чужого города. Грачику стало не по себе.
Но появилось ли у него сомнение в том, что именно тут и именно сейчас он и должен был быть? Присутствие Кручинина наполняло его уверенностью: целесообразно всякое, даже самое неприятное нарушение обычного течения жизни. Грачик даже готов был гордиться тем, что он должен ломать любой распорядок предусмотренного отдыха или занятия и, подобно работнику скорой помощи, по первому зову устремляться туда, где нужна помощь искателей истины.
Здесь стоит сказать еще несколько слов о том, что же, собственно говоря, послужило причиной увлечения Грачика ранее чуждой ему областью криминалистики, что заставило его с головой уйти в изучение предметов, никогда ранее не встречавшихся в кругу его интересов, и, наконец, стать учеником Кручинина в его деятельности криминалиста, а потом его соратником и убежденным сторонником.
Существенным фактором в переходе Грачика на новые жизненные рельсы было личное обаяние Нила Платоновича, его огромная начитанность, жизненный опыт и удивительная разносторонность его знаний в соединении с необыкновенной скромностью; решительность действий, сочетающаяся с покоряющей мягкостью; беспощадность к врагам советского общества рядом с чудесной человечностью; смелость до готовности самопожертвования при огромном жизнелюбии – вот те человеческие качества, мимо которых редко кто мог пройти из близко знавших Кручинина. Мог ли пройти мимо них и страстный, одинаково ярко загорающийся любовью и нерасположением Грачик?!
Временами, правда, Грачик задумывался над вопросом: почему человек таких высоких человеческих качеств и больших чувств посвящает все свои силы и помыслы возне с наиболее неприглядными сторонами жизни? Надолго ли может хватить человеку душевной чистоты, если ежедневно общаться с преступлением?
На эту тему у них с Кручининым произошел как-то разговор.
– Видишь ли, друг, – ответил Кручинин, – кто-то, помнится, назвал нас чистильщиками общества. Это неверно потому, что наша задача вовсе не в том, чтобы вывезти на некую моральную свалку гражданские нечистоты, мешающие обществу вести нормальную жизнь. Наша миссия значительно сложней и много гуманней. Мы, подобно врачу, должны найти пораженное место. А суд уже определит, поддается ли оно лечению. Если лечение невозможно, то, подобно хирургу, суд отделит больной орган от здорового организма общества. Это не случайная аналогия. Я глубоко убежден в высокой гражданственности нашей профессии. Именно там, в советском суде, где сидят люди с чистой партийной совестью, встретятся в схватке обвинение и защита. Они разберутся в том, что мы, криминалисты и следователи, положили на стол судьи. И в этой схватке родится истина. Да, да, не смущайся, Сурен, словом схватка. Путь к истине должны искать заинтересованные люди. Он, этот путь, сложен и тяжел, полон загадок и ловушек. Подчас их расставляет не только преступник. Пострадавший тоже способен нагородить невесть чего. Он тоже может лгать; свидетели обеих сторон способны кривить душой. – Грачик слушал, затаив дыхание, не отрывая восхищенного взгляда от лица Кручинина. – Но сквозь все эти дебри суд должен выбраться на светлый путь истины. Осветить его должны мы. Чего бы это нам ни стоило, мы должны рассказать суду все, что только человек в силах узнать о делах и мыслях преступника и его жертвы. Это долг криминалиста, долг следователя. Этого требует от них благо народа. Таков высший закон юриста. Таков приказ нашей партии. К сожалению, кое-кто представляет нашу функцию слишком примитивно. Что общество, по существу говоря, знает о нас? Где литература о нашей работе, о людях нашей нелегкой профессии? Ее же нет.
– Не так, совсем не так! – горячо возразил Грачик. – А так называемая "детективная" литература! Пожалуйста, целая библиотека!
Кручинин сделал пренебрежительный жест.
– К сожалению, – сказал он, – искатели легкого заработка дискредитировали этот жанр в буржуазной литературе. То, что в этом направлении сделала литература действительно серьезного и интересного, относится ко временам довольно давним. По, Конан-Дойль? Там ты действительно можешь многое узнать и даже кое-чему научиться. Они понимали, что пишут, и знали, как писать. Но современная нам западная литература занята низкопробными пустяками, развлекательством тех, кому нечем наполнить досуг. Дело там доходит до такой идеализации гангстеризма, что будь жив пресловутый Альфонс Капоне, он мог бы предложить свою кандидатуру в президенты буржуазного государства. В подобного рода литературе – ни крошки поучительности, ни грана идеи.
– Зачем, зачем вы так говорите! – протестующе воскликнул Грачик. – Чего-чего, а "идеи"-то там вполне хватает. Все то, на чем зиждется современное буржуазное общество, отстаивается и утверждается этой литературой с завидной яростью.
– Друг мой, то, о чем ты говоришь, я не отношу к области "идей". "Идеи человеконенавистничества", "идеи эксплуатации себе подобных", "идеи наживы"? Как же можно называть это "идеями" вообще?! Это же просто духовный гангстеризм, порожденный обнищанием духа. Когда я произношу слово "идея", я имею в виду подлинные духовные ценности. Их-то ты не найдешь в литературе, которая должна была бы показать читателю высокие цели нашей борьбы, святое дело оздоровления общества. А ведь там ни на йоту воспитательности, ни на грош идеи. Про аппарат буржуазной полиции и юстиции не скажешь, что он играет роль института, предназначенного для оздоровления общества. Огромная опухоль преступности в буквальном смысле слова разъедает капиталистический мир. Но органы юстиции и не думают удалять эту злокачественную язву. Они борются с нею лишь постольку, поскольку того требует безопасность жизни и собственности верхушки общества. Буржуазный судья, криминалист, буржуазный сыщик – слуги тех, кто им платит. Нам, советским людям, трудно поверить, что какому-нибудь гангстерскому синдикату можно просто заказать "убрать" нежелательное лицо. По таксе, существующей в этом синдикате, его убьют. Правда, такса эта высока. Ведь в нее входит оплата снисходительности полиции.
– Да, мне казалось, что… – начал было Грачик, но Кручинин остановил его движением руки и продолжал:
– Вот ты спрашиваешь меня, можно ли, имея дело с преступлениями, аморальностью, сохранить веру в чистоту человека и оставаться чистым самому. А что же, по-твоему, хирург, удалив раковую опухоль, стал менее чист, чем был? Пустяки! Вид этой опухоли не сделал его противником красоты. Напротив, он, вероятно, только еще больше захотел видеть красивое, верить в здоровое, наслаждаться жизнью во всей ее полноте. – Кручинин на минуту задумался и, помолчав, поглядел на Грачика. – Разве ты, мой друг, не видишь благородства миссии освобождать жизнь для всего чистого, всего светлого, что растет так целеустремленно, так победоносно? – Тут, заметив желание Грачика говорить, Кручинин заключил: – Можно подытожить эту мысль положением о служении делу переработки самих нравов, испорченных частной собственностью на средства производства.
– И совершенно ясно, почему Феликс Дзержинский остается в моем представлении одним из самых светлых, самых человечных образов, какие рождены революцией… – проговорил Грачик, заражаясь настроением Кручинина. – Какой благородный облик, правда?.. Какой чудесный пример для нас!.. И какой благородный путь указан им… Вот подлинный "рыцарь революции"!
Кручинин положил руку на плечо собеседника.
– Но в увлечении не совершай ошибки, приведшей кое-кого к большим трудностям и разочарованиям: идти по пути, указанному этим человеком, не легко.
– Ах, Нил Платонович, джан. Зачем так дурно обо мне думаете! Разве я могу считать, что хорош путь без препятствий. Важно, чтобы дорога не была извилистой. А если она пряма… Пожалуйста, не страшны тогда барьеры!
Вернемся, однако, от экскурса в прошлое отношений Кручинина и Грачика к событиям, происходившим в ту новогоднюю ночь.
След горного ботинка
Грачик не без труда догнал Кручинина, успевшего уйти довольно далеко по переулку, как вдруг тот резко остановился и, тихо засмеявшись, сказал:
– Ну, ну, я же знаю: ты сгораешь от любопытства, как провинциальная девица. Спрашивай!
Грачик понял, что начинается обычная игра в вопросы и ответы.