Навстречу путникам из глубоких расселин поднималась холодная настороженная тишина.
Много раз бывал Грачик ночью в горах, но никогда, кажется, не встречал там более неприязненного молчания. С завистью глядел он на размеренно шагающего Кручинина, единственной заботой которого, казалось, было не потерять бесшумно скользящую впереди тень женщины. Так они шли час. Рагна остановилась. На этот раз она дождалась, пока они нагнали ее, и лишь тогда свернула в сторону.
Грачик не заметил ни тропинки, ни какого-нибудь характерного камня, которые позволили ей опознать поворот. Но она шла уверенно; так же уверенно двигался за нею Кручинин. За ним шел Грачик, изредка спотыкаясь о торчащие острые камни, покрытые талым снегом. Он вздохнул с облегчением, когда наконец проводница остановилась и сказала:
– Здесь.
Однако это "здесь" вовсе не оказалось концом. Нужно было на животе пролезть под огромный камень, висящий так, что, казалось, он вот-вот обрушится от малейшего прикосновения.
Грачик внимательно оглядел камень и тщательно обследовал вокруг него землю. Он изучил при свете карманного фонаря проход, по которому предстояло лезть.
– Вам не кажется, что подход к такому сокровищу они могли преградить миной? – спросил он Кручинина.
– Они много потеряли бы в моих глазах, ежели бы проход сюда был свободен всякому желающему, – ответил тот.
После тщательного исследования Грачик протянул Кручинину найденный им конец электрического кабеля. Остальное было ясно без объяснений.
– Остается убедиться в том, что они не обеспечили взрыва вторым замыкателем, – сказал Кручинин.
Грачик с той же настойчивостью продолжал поиски, пока не убедился в отсутствии второй проводки. Тогда он быстро и ловко обезвредил мину. Проход был открыт.
Друзья проникли в небольшой естественный грот и убедились в том, что там действительно спрятано несколько крепких деревянных ящиков. Кручинин решил не вскрывать их; прикинув их вес, друзья убедились в том, что они действительно наполнены чем-то очень тяжелым. Это с одинаковым успехом могли быть ценности или бумаги… Скорее всего, то и другое.
Уверенность, с которой действовала дочь кассира, окончательно убедила друзей в том, что она была здесь не в первый раз. Она и не отрицала того, что приходила сюда с отцом, чтобы помочь ему забрать по требованию немцев содержимое одного из ящиков.
– Это были бумаги? – поспешно спросил Кручинин.
– Нет, драгоценности.
На этот раз Грачик имел возможность слышать громкий вздох облегчения, вырвавшийся из груди его друга. Он решил напомнить ему, что не следует громко выражать свои эмоции, в особенности при посторонних.
Убедившись в том, что Рагна давеча вечером сказала им правду, друзья отправились в обратный путь. Как только они дошли до шоссе и могли больше не бояться заблудиться, Кручинин предложил Рагне идти вперед на почтительном расстоянии. Весь обратный путь был проделан значительно скорее.
Поравнявшись с калиткой своего дома, Рагна подождала их и, быстро оглядевшись, прошептала:
– До свидания…
Кручинин приостановился, любезно приподнял шляпу и вдруг быстро спросил:
– Скажите, что это за ботинки стоят у вас в прихожей?
– В прихожей? – спросила она, как бы силясь сообразить, о чем идет речь.
– Этакие большие мужские ботинки, немного грязные и с поцарапанными носами.
– Ах, эти! – сказала она с очевидным облегчением. – Это ботинки отца.
– Куда он ходил в них сегодня?
– Не знаю… Право, не знаю. Если хотите, я спрошу его.
– Нет, нет, не делайте этого, прошу вас.
– Вероятно, он заходил, когда меня не было дома, и оставил их потому, что они промокли… Хотя нет… позвольте… Утром они стояли в кухне. Значит, он зашел, чтобы надеть их, вышел в них и, промочив, снова снял. Только так. Да, вероятно, так оно и было.
– Благодарю вас за объяснение, фрекен Рагна. Вы… очень умная девушка, с вами приятно иметь дело. Очень прошу вас не беспокоить кассира расспросами об этих несчастных ботинках. Так будет лучше. Обещаете мне?
– Если это нужно…
– Очень нужно.
Хлопнула входная дверь, и друзья остались одни. Кручинин несколько мгновений стоял в раздумье, потом молча пошел прочь, как будто никого, кроме него, тут и не было.
Когда они вернулись в "Гранд отель", его дверь оказалась запертой, но окна кухни были еще ярко освещены.
Грачик отворил дверь своим ключом, и они намеревались прошмыгнуть в свою комнату незамеченными, но это им не удалось. Дверь кухни отворилась, и хозяин приветливо пригласил их войти. Там они застали все ту же компанию: кроме хозяйки около потухшего камелька сидели кассир и пастор.
Грачик сразу вспомнил о ботинках Видкуна Хеккерта, стоящих там, в его собственном коттедже. Сейчас кассир был обут в те же самые сапоги, в каких был вчера и нынче утром – с самого дня поездки на острова. Грачик даже вспомнил, что эти сапоги старик надел именно перед поездкой на "Анне", взяв их у шкипера. Значит, сегодня ему понадобилось забегать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжелых морских сапожищах было несподручно бегать по горам? А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней? Царапины могли привлечь внимание и вызвать расспросы: где он умудрился изрезать сапоги? Расчет был верен. И если бы он был именно таков, то можно было признать самообладание этого старика, умеющего так ловко разыгрывать роль убитого горем человека и обдумывающего столь хладнокровно каждый свой шаг.
Грачик был так поглощен этими размышлениями, что не слышал, о чем говорят окружающие. Его внимание привлек странный знак, дважды повторенный Кручининым кассиру. Повинуясь этому знаку, кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни Грачику, ни остальным не было слышно, о чем они шептались. И только один Грачик видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнот. Кассир поспешно спрятал ее и вернулся к столу.
Вскоре все заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно глядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти домой один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз довольно резко сказал:
– Идите, идите, господин Хеккерт, я сейчас вас догоню.
К удивлению Грачика, он не заметил в кассире недовольства таким заявлением. Наоборот, тот даже как будто обрадовался и, поспешно всем поклонившись, ушел.
– Можно подумать, что старик боится ходить один, – сказал Грачик пастору.
– Так оно и есть, – подтвердил тот. – А получив от вашего друга такую пачку денег, – пастор выразительно глянул на Кручинина, – он будет трястись как осиновый лист.
Грачик не заметил ни смущения, ни удивления на лице у Кручинина, когда тот узнал, что пастор видел, как он передавал деньги.
– Согласитесь, старик заслужил эту тысячу крон, – спокойно произнес его друг. – Малая доля того, что он должен получить в награду за открытие клада.
– Тысяча крон?.. Но я не понимаю, о каком кладе вы говорите?! – воскликнул пастор.
– О ценностях ломбарда, спрятанных гитлеровцами.
– А при чем тут наш кассир?
– Теперь я ведь знаю, где они спрятаны. И, должен вам признаться, не понимаю, как вы при вашей проницательности и влиянии на кассира давным-давно не узнали от него этой тайны.
– При моем положении, знаете ли, было бы не совсем удобно соваться в такого рода дела, – степенно заявил пастор.
– Но теперь, когда мы уже знаем, где спрятаны ценности, вы, конечно, сделаете так, чтобы вещи попали в руки владельцев?
– Завтра же поговорю об этом с фогтом, – сказал пастор.
– Значит, позвольте передать это дело в ваши руки? Я здесь совершенно посторонний и случайный человек.
– Как вам будет угодно… Мне остается только узнать, где… их искать.
– Завтра я вам покажу это место в горах, там, в сторонке от Северной дороги.
– Однако мне пора, – спохватился пастор. – А то кассир подумает, что я его покинул на волю злодеев, которые, по его мнению, только и знают, что охотятся за его особой. Спокойной ночи!
Весело насвистывая, Кручинин направил к себе в комнату, сопровождаемый Грачиком. Не успели они затворить за собой дверь комнаты, как на улице один за другим раздались два выстрела. Через минуту к ним в комнату уже стучался хозяин.
– О, господа русские! – лепетал он трясущимися губами. – Кассир… пастор… они убиты…
Во имя отца и сына
Не успел Грачик опомниться, как Кручинин был уже на улице. Грачик бросился следом.
Несколько человек уже возились около лежащего на земле кассира. Пастор приказал положить Хеккерта на разостланное пальто и внести в комнату. Сам пастор был почти невредим: в его куртке была сквозная дыра от пули, слегка контузившей ему бок.
Не обращая внимания на собственное ранение, с ловкостью, близкой к сноровке медика-профессионала, пастор принялся за оказание помощи Хеккерту. У того оказалось пулевое ранение в верхнюю часть правого и в середину левого легкого. Остановив кровь и наложив повязку, пастор наскоро рассказал, как все произошло: нагнав медленно бредущего кассира, пастор взял его под руку. Едва они успели сделать несколько шагов, как им в лицо сверкнула вспышка выстрела, и пастор почувствовал, как кассир повис на его руке. Тотчас раздался второй выстрел. Пастору показалось, что пуля обожгла ему левый бок. Выстрелы были произведены с такой близкой дистанции, что буквально ослепили и оглушили пастора. Он не мог разглядеть стрелявшего, который скрылся.
Воцарившаяся в гостинице гнетущая тишина была нарушена появлением Рагны. Узнав о положении отца и о том, что, по мнению пастора, он будет жить, она попросила оставить их наедине. Через несколько минут она вышла из комнаты и сказала, что немедленно уходит, чтобы позвать фогта и аптекаря. Так хочет отец.
Пока пастор и Грачик помогали ей в холле одеваться, Кручинин вернулся в гостиную, где лежал раненый. Но пробыл он там очень недолго. Пастор еще только затворял дверь за Рагной, а Кручинин уже вернулся в холл.
– Я не хотел расстраивать девушку, ваш диагноз не совсем точен, – обратился Кручинин к пастору, – по-моему, кассир плох.
– Вы думаете… он умрет?
– Совершенно уверен, – решительно произнес Кручинин.
– В таком случае мне лучше всего быть возле него, – сказал пастор.
– Да, конечно. Во всяком случае, до тех пор, пока не придет хотя бы аптекарь.
– Господи, сколько горя причиняют люди друг другу! – в отчаянии воскликнул пастор. – Но нет, Всевышний не должен отнимать жизнь у этого несчастного…
– Думаю, что вмешательство хорошего врача помогло бы тут больше, – с раздражением проговорил Кручинин.
Пастор взглянул на него с укором:
– Уста ваши грешат помимо вашей воли…
– О, нет! Они находятся в полном согласии. И я, право, полагаю, что вы вашими скромными познаниями в медицине…
– Они более чем скромны…
– И все же сейчас они нужнее молитв.
Пастор покачал головой. Его голос был печален, когда он сказал:
– Господь да простит вас… Однако я пойду к нему, и да поможет мне Бог… Во имя отца и сына…
С этими словами он скрылся за дверью гостиной, где оставался раненый кассир.
Жестом приказав Грачику оставаться у двери, Кручинин одним прыжком очутился возле вешалки, где висели пальто кассира и верблюжья куртка пастора, снял их и поспешно унес к себе в комнату. Через несколько минут он выглянул в дверь и, поманив Грачика, сказал:
– Дай мне твою лупу и оставайся тут. Постарайся занять пастора, если он выйдет. Но ни в коем случае не мешай ему говорить с кассиром. Мне кажется, что этот разговор кое-что еще выяснит.
Грачик был чрезмерно утомлен переживаниями этого дня и, по-видимому, задремал на несколько минут. Во всяком случае, ему показалось, что он во сне слышит шум подъехавшего автомобиля. Открыв глаза, он успел увидеть, как гаснет за окном яркий свет автомобильных фар. Вероятно, услышал приближение автомобиля и Кручинин; он вбежал в холл и торопливо повесил на место куртку пастора и пальто кассира.
Пастор, сидевший в гостиной, окна которой выходили на другую сторону, ничего не знал. Он вышел в холл лишь тогда, когда там уже раздевались фогт и приехавший с ним врач. Следом за врачом мало-помалу и все остальные очутились возле раненого.
Осмотрев Хеккерта, врач заявил, что опасности для жизни нет. Он сделал предохранительное вспрыскивание, переменил повязку и заявил, что утром извлечет застрявшую в левом боку пулю.
Все вздрогнули от молодого радостного смеха, которым огласилась вдруг гостиная. Оказалось, что это смеется пастор.
– Простите, – сказал он, несколько смутившись. – Я не мог сдержать радости. Он будет жить! Это хорошо, это очень хорошо! – Пастор порывисто подошел к врачу и несколько раз сильно потряс ему руку.
Это было сказано и сделано с такой заразительной веселостью и простотой, что все невольно улыбнулись.
Как раз в это время вернулась и Рагна. Она привела аптекаря, которому уже нечего было делать около больного.
Грачик все еще не мог понять, почему Кручинин держит фогта в неведении и не расскажет ему, кто истинный убийца шкипера. Когда же наконец он намерен навести власти на правильный след и избавить их от поисков ни в чем не повинного Оле?
Фогт, словно угадав эти мысли, вдруг сказал:
– Кстати, нам так и не удалось найти след Оле Ансена. Парень исчез. Боюсь, что он перешел границу.
– Десница Всевышнего настигнет грешника везде, – уверенно сказал пастор. – Мне от души жаль этого парня: он заблудился, как и многие другие, слабые волей. Нацисты слишком хорошо знали, в чьих рядах им следует искать союзников. Моральная неустойчивость, чрезмерная тяга к суетным прелестям жизни… Мне жаль нашего Оле.
– Таких нужно не жалеть, а наказывать. Беспощадно наказывать! – сердито поправил его фогт.
– Позвольте мне с вами поговорить, – неожиданно сказал Кручинин. – Почему-то мне кажется, что таких, как Оле Ансен, наказывать совершенно не за что.
– Вы хотите сказать, что в преступлениях молодежи бываем виноваты и мы, пастыри, не сумевшие воспитать ее? – спросил пастор.
– Вас я тоже не хочу решительно ни в чем обвинять.
– Простите меня, но я совершенно не понимаю, о чем идет речь, – удивился фогт.
– Надеюсь, что очень недалека минута, когда вы все поймете, – сказал Кручинин.
Он умолк, к чему-то прислушиваясь.
Все невольно замолчали и тоже напрягли слух. В наступившей тишине можно было расслышать легкое гудение, потом легкий щелчок – и все смолкло. Кручинин рассмеялся.
– Я едва не забыл об этой игрушке, – сказал он и достал из-под дивана, на котором лежал кассир, ящик магнитофона.
Приезжие с удивлением смотрели на аппарат; с неменьшим изумлением глядел на него и пастор.
– Как он очутился здесь? – спросил он Кручинина.
– О, мы забыли предупредить вас, господин пастор, – виновато пролепетала хозяйка гостиницы. – Мы разрешили русскому гостю записать вашей машинкой несколько песен.
Пастор было сделал шаг к аппарату, но Кручинин преградил ему путь.
– Зачем вы его запустили сейчас? – тихо спросил пастор.
– По оплошности, – сказал Кручинин.
– Прошу вас… Дайте сюда аппарат! – В голосе пастора послышалась необычайная настойчивость.
– Позвольте мне сначала взять мои ленты.
– Нет, позвольте мне взять аппарат! – еще более настойчиво повторил пастор.
По лицу Кручинина Грачик понял, что пастору не удастся овладеть своим аппаратом.
Через две-три секунды после того, как пастор настойчиво высказал свое требование вернуть ему аппарат, он уже, как всегда, заразительно смеялся и, беззаботно махнув рукой, сказал:
– Делайте с этой штукой, что хотите. Я дарю ее вам на память о нашем знакомстве… и, если позволите, в залог дружбы… Вместе со всем, что там записано.
– Вы даже не представляете, какое удовольствие доставляете мне этим поистине королевским подарком! – воскликнул Кручинин.
Он хотел еще что-то сказать, но вместо этого поднял с пола аппарат и переключил с записи на воспроизведение звука. Ко всеобщему удивлению и, вероятно, конфузу Кручинина, аппарат издавал только монотонное шипение. Пастор принялся спокойно набивать трубку. И когда все были уже уверены, что ничего, кроме нелепого шипения, не услышат, совершенно отчетливо раздались два голоса: один принадлежал пастору, другой – кассиру. Между ними происходил диалог:
КАССИР….сохраните мне жизнь…
ПАСТОР. Вы были предупреждены: в случае неповиновения…
КАССИР. Клянусь вам…
ПАСТОР. А эти деньги?! Он знает все. Он сам сказал мне.
КАССИР. Я честно служил вам…
ПАСТОР. Пока вы служили, мы платили… а изменников у нас не щадят… Единственное, о чем я сожалею: вас нельзя уже повесить на площади в назидание другим дуракам. Никто не будет знать, за что наказан ваш глупый брат и вы сами… Готовьтесь предстать перед Всевышним… Во имя Отца и Сына…
Больше присутствующие ничего не услышали: два удара – по магнитофону и по лампе – слились в один. Прыжком звериной силы пастор достиг двери. Еще мгновение – и он очутился бы на улице. Но он не рассчитал. Кручинин оказался у двери раньше его. Грачик услышал злобное хрипение пастора. Через мгновение луч фонарика помог Грачику прийти на помощь другу. Им удалось скрутить пастору руки. Тот лежал на полу, придавленный коленом Кручинина.
Но преступник не смирился. Он пускал в ход ноги, зубы, голову, боролся, как зверь, не ждущий пощады. Успокоился он лишь тогда, когда ему связали и ноги.
Первое, что Грачик увидел в ярком свете электричества, было лицо кассира. Без кровинки, искаженное судорогой боли, оно было обращено к фогту. Слезы, обильные слезы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно, что Грачик застыл от изумления.
– Подойдите ко мне, – обратился кассир к фогту, – я знаю, меня нужно арестовать. Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, следить за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию, когда гунны прикажут.
– Пастор?! – с удивлением воскликнул фогт.
– Он никогда не был пастором, он… он фашист.
– И вы знали это?
Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.
– Прежде всего, господин фогт, – сказал Кручинин, – вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там ценности. Рагна Хеккер знает это место.
– Как, и вы?! – воскликнул фогт.
Девушка молча опустила голову.
– Рагна искупила свою вину, – вмешался Кручинин. – Она показала, где спрятаны ценности, награбленные нацистами.
– Она знала это и молчала?! – с упреком воскликнул фогт.
– Вы узнали все на несколько часов позже меня, – сказал Кручинин. – А скажи я вам все раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот человек никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню вам, как все это случилось, и тогда вы поймете, почему я молчал.
– Но Оле, где же Оле и что с ним будет? – вырвалось у Рагны.