- Что это? - спросил Инну Слободкин дрогнувшим голосом. Инна отвернулась. Плечи у нее вдруг стали совсем узкими, детскими. Не оборачиваясь, сказала:
- Ему поможет только лед. Лед или холодная вода. Вон там, у шоссе, есть родник, я видела.
После этих слов Кузя тяжело поднялся, взял в одну руку котелок, в другую палку и, хромая, пошел в сторону шоссе.
Сжав в руке автомат, Слободкин направился вслед за другом.
Скоро лес начал редеть, и в просветах между деревьями блеснул на солнце асфальт. Выбрав удобную позицию, приятели залегли.
- Шоссе? - спросил Слободкин так тихо, что не расслышал собственного голоса. - А почему же нет никого?
Вместо ответа Кузя ущипнул Слободкина за руку, и оба замерли: прямо перед ними, на обочине, одна за другой вырастали фигуры всадников. Слободкин машинально начал считать:
- Один, два, три…
Кузя снова вонзил ногти в руку приятеля. На этот раз так, что тот чуть не взвыл от боли. Но все-таки насчитал двенадцать. Немцы, громко разговаривая, остановились возле воды, подступившей почти к самой дороге, спешились.
Больше всего Слободкина поразили почему-то лошади. Огромные, рыжие, с лоснящимися от пота тяжелыми крупами, они были похожи на чугунные памятники. Немцы тоже были рослые, широкоплечие верзилы. Автоматы в их руках казались детскими игрушками. Только отполированная, вытертая по углам сталь поблескивала серьезно и холодно.
Так близко врага Слободкин и Кузя еще не видели. Можно было разглядеть все, даже мельчайшие детали снаряжения. Можно было слышать, как позвякивают шпоры. Забыв об опасности, парашютисты глядели и слушали, будто старались получше запомнить, как выглядят те, с кем предстоит скрестить оружие.
Немцы поили коней. Слободкин никогда не думал, что лошади пьют так долго и так много. А Кузя шепнул ему, что это, оказывается, очень хорошо.
- Пусть хлебают, сколько влезет. Чем больше, тем лучше.
- Почему?
- День жаркий, кони в мыле, вода ледяная.
- Ну?
- Вот тебе и ну. Человек от такого и тот с копыт, а конь и подавно.
Когда немцы наконец уехали, Кузя сказал:
- Теперь будешь меня страховать.
Он пополз к роднику, далеко выбрасывая вперед руку с зажатым в ней котелком. При каждом движении дужка стукалась о пустой котелок, но Кузя этого не слышал. Не слышал он и слов Слободкина, несшихся ему вдогонку:
- Да тише ты, чертушка, тише!..
Набрав воды, Кузя поднялся во весь рост и не торопясь заковылял обратно. Только поравнявшись со Слободкиным и осторожно опустив котелок с драгоценной влагой, он вдруг распластался в траве.
- Теперь-то уж чего? То по-пластунски, а то строевым. Соображаешь?
- Соображаю. Но ползать с полным котелком я не умею.
Холодные компрессы действительно немного сняли страдания Сизова. Но ненадолго. Через час он застонал снова. Жадно облизывая сухие губы, бормотал что-то уже совсем бессвязное. Любу и маму теперь не звал.
Пришлось снова отправиться за водой. А потом еще и еще.
Дождавшись просвета между двигавшимися по шоссе колоннами немцев, Слободкин и Кузя подползали к роднику, потом спешили к Сизову.
Умер он в мучениях и так быстро, что Слободкин, Кузя и даже Инна не сразу поверили в его смерть. Артиллерист уже лежал вытянувшийся, оцепеневший, а они все еще суетились вокруг него.
Тихо поплакав где-то в сторонке, Инна первая пришла в себя, сказала, что Сизова надо похоронить.
Не осознав еще до конца случившегося, принялись за дело.
Копали по очереди плоским штыком, тем самым, который Кузя нашел в первый день войны. Земля была мягкая, но, прошитая корнями трав и деревьев, поддавалась плохо, работа еле двигалась. Вот тут и пожалели, что шанцевый инструмент тогда в суматохе тревоги остался в казарме.
Отдыхали через каждые две-три минуты. Особенно Слободкину было трудно: удары отзывались нестерпимой болью в боку. Словно не в землю, а в самого себя он втыкал раз за разом плоский штык. Но Слободкин, закусив губы, долбил и долбил.
А Кузя окровавленными пальцами тем временем драл корни, и злость закипала в нем все больше.
- Неужели это когда-нибудь простится им? - с хрипом вырывалось из Кузиной груди - с каждым ударом штыка все сильней.
Он еще не знал тогда, что двадцать миллионов Сизовых придется схоронить России.
Когда могила была готова, Кузя поднес ко рту котелок. Алюминий дробно застучал по зубам.
Глава 5
К вечеру они перешли на другое место.
Было решено "оседлать" шоссе, бить врага всеми имеющимися средствами.
Всеми имеющимися средствами? Смешно и наивно звучали эти слова! Что они имели? Какие средства? Перед ними враг - на колесах, в броне, вооружен и нагл. У них - один штык, два автомата, никакого транспорта, на своих двоих ковыляют, подстреленные и измотанные. И все-таки - бить врага! Но как? Знали только одно: надо!
Первая боевая операция началась совершенно неожиданно.
Переползая через кювет, чтобы выбраться на шоссе и просмотреть его как следует в обе стороны, Кузя зацепился за длинный обрывок крученого стального троса и тут же вернулся в придорожные заросли.
- Я считаю, нам повезло. - Кузя покрутил над головой концом троса. Воздух загудел, будто рассекаемый пулей. - Перекинем через дорогу, натянем, закрепим как следует. А?
- И что же дальше?
- Дальше - ничего, собственно. Дальше - ждать.
- Ждать долго не придется, - поняв и одобрив идею друга, сказал Слободкин.
- Вот именно. Тут важно момент выбрать.
Когда Кузя начал вязать первый узел, руки его почему-то дрожали. И чем больше нервничал он, тем настойчивее выпрямлялся трос, никак не желавший лезть в петлю. Общими силами все-таки завязали.
- Ну а теперь, - сказал Кузя, - самое сложное - второй узел. Натянуть стрункой надо, и намертво.
Кузя выполз на шоссе, держа в руке свободный конец троса, огляделся и тихонько крикнул:
- Давай скорей, скорей! Попробуем, пока нет никого. Кое-как натянули.
- Теперь можно, - убежденно сказал Кузя.
- Что можно?
- Мотоциклы можно встречать.
Первыми, конечно, танки пошли.
Едва успели убрать трос и укрыться в кювете, как все вокруг заскрежетало, залязгало. Сплошная серо-зеленая масса в облаках бензина и пыли плыла перед глазами.
А тут еще комары! У них тоже хватка разбойничья: ни свет, ни дым им не помеха - накинулись, облепили, впились. И кто бы мог подумать, что хоботы у комаров железные? И с зазубринами еще! Да, да, с зазубринами! Вонзит и пилит, пилит, дьявол, пополам череп твой распилить готов. И гудит еще. Гудит так, будто гром гусениц перегудеть хочет. Приставит свою сирену к самым ушам, и танки куда-то уходят, словно с гудрона на дерн перепрыгнули, исчезли совсем. Может, и в самом деле конец чертовой колонне? Нет еще. Вылетел комар из ушной раковины, освободил там место для танкового грома и все снова.
Сколько длилось это? Час? Или два? Или три? Время остановилось. Только комары грызли и танки шли. Не сочтешь, не переждешь, столько их. А переждать надо. Дождались. К вечеру, когда уже смеркаться стало. Поглядели вслед уходящим танкам, отерли лица от комарья - кровь с потом пополам на рукавах зачернела. Уставились друг на друга - узнать не могут: прорези глаз сдавлены опухолями, еле-еле зрачок через них продирается.
Кузя выполз на середину шоссе, привстал сначала на корточки, затем и во весь рост. Огляделся.
- Натягивай! Должно же нам повезти все-таки. Или бога нет на этой земле?
Натянули. Затаились. Всю ночь караулили, до рассвета. И снова не повезло. Опять железо залязгало. Опять еле трос отвязать успели.
Уже новый вечер на землю сходил, когда танки отгрохотали.
Примерно через полчаса услышали вдалеке мотоциклетный стрекот.
- Натягивай! Живо!..
Натянули еще раз. Из-за поворота появились мотоциклисты. Они шли на большой скорости.
- Трое, - мгновенно среагировал Кузя.
Слободкин вскинул автомат и стал целиться. Руки не слушались, и он не видел ничего, кроме мушки, которая никак не желала совпадать с прорезью прицела.
В отчаянии он опустил автомат - немцы были уже совсем рядом. Он уставился почему-то в каску первого из них. В каску, которая, сорвавшись вдруг с головы срезанного тросом немца, загромыхала по асфальту. Только это он ясно и видел: каска, подпрыгивая, несколько мгновений металась по шоссе, как челнок, потом сорвалась в кювет.
Стало тихо.
- Ты жив? - услышал Слободкин над собой голос Кузи.
- Жив…
- А ты? - Он дотронулся до плеча уткнувшейся лицом в траву Инны.
- И что?…
- Уходить надо.
Они поднялись вслед за Кузей и направились в лес.
- А эти? - вдруг остановился Кузя. - Так бросать их нельзя, решительно заявил он.
- Что делать? - спросил Слободкин.
- Вернемся и уберем.
- Я не могу, - сказала Инна.
- Подождешь здесь.
- Я ждать не могу. Страшно одной.
- Тогда с нами, - решительно сказал Кузя.
Убитых немцев сволокли с дороги. Автоматы подобрали. Отвязали трос. А вот что делать с мотоциклами? Разбитые, перекореженные, тяжелые, они не поддавались обессилевшим от усталости и волнения рукам. Кузя и Слободкин не раз падали с ног, хватаясь за раны, пока наконец столкнули с Иининой помощью мотоциклы в кювет. Но когда отдышались, Кузя скомандовал:
- Замаскировать надо.
Наломали веток, забросали ими машины.
- Теперь вроде ничего, - сказал Кузя. - Потопали! Они заковыляли прочь от дороги. Прошли метров триста, не больше - Инна вдруг взмолилась;
- Я больше не могу.
- И я, - не то прохрипел, не то простонал Слободкин.
Кузя сам еле на ногах стоял, грузно опираясь на палку.
- Отдохнем. Заслужили, - страдальчески морщаясъ, согласился Кузя, потер ногу выше бинтов. - Теперь, не стыдно людям на глаза показаться.
Они заночевали там, где остановились. Только сон не приходил долго. Переволновались, перенервничали. Лежали молча друг подле друга.
Кузя первым обрел спокойствие:
- Надо было насчет жратвы у них поглядеть. У немцев-то. Слободкин громко сглотнул, ничего не ответил.
- А я есть не хочу совсем, - сказала Инна. - Как подумаю о еде, тошнит даже.
- Да перестаньте вы! - возмутился Слободкин. - До утра как-нибудь дотянем, а там видно будет.
- Ну вот и хорошо, - согласился Кузя. - А утром попробуем зайти в какую-нибудь деревню. Там и подхарчимся.
- Утром? - удивился Слободкин.
- Ну, сначала разведаем, понятное дело. Если немцев нет, войдем запросто и при свете.
- А если есть? - спросила Инна.
- Тогда дождемся ночи и войдем все равно.
- Опасно, - сказал Слободкин.
- Другого выхода нет, на ягодах далеко не уедешь. Опять замолкли, погрузившись каждый в свои мысли.
- Нет, вы разговаривайте, разговаривайте, мальчики, а то жутко как-то, - призналась Инна.
- В лесу бояться нечего, а в деревню мы со Слободкиным сходим.
- Нет, уж идти, так всем вместе. Я без вас в лесу не останусь.
Заснули только под утро. Но сон тот недолгим был и тревожным. Первой Инна проснулась, а может, и вовсе она не сомкнула глаз.
- Мальчики, нам не пора?
- Пора, - сказал Кузя и поглядел на небо. - Часов шесть уже, если не больше. - Кряхтя и постанывая, он начал подыматься. - Ну что делать будем? В деревню?
- В деревню.
- Только сперва я вам сделаю перевязка, - остановила их Инна, расстегивая медсумку.
Бинтов у нее уже мало осталось, медикаментов и того меньше, а раны у парней гноились. Инна старалась скрыть свое беспокойство, не умолкая говорила о чем-нибудь, пока перебинтовывала сначала Кузю, потом Слободкина.
Каждый из них молчал, не проронив ни стона, боясь, чтоб из-за его раны не задержались они тут. Скорее в путь!
Опять они подобрались к самому шоссе и пошли вдоль него, продираясь сквозь кусты, яростно отмахиваясь от комаров, проваливаясь по колено в болото. Шли долго, с частыми остановками. На шоссе было совершенно тихо.
- Спят еще, - решил Кузя.
- В деревне спят? - удивилась Инна.
- Не в деревне, а немцы. В деревне-то, поди, наработались.
- Да какая теперь работа, если немцы кругом, - сказал Слободкин. - Не представляю даже, что там может сейчас твориться.
Через некоторое время набрели на проселок, свернули на него. Сразу стало спокойней па душе: тут уж где-то совсем близко деревня. Вскоре и в самом деле на взгорке увидели несколько белых мазанок. Но, несмотря на утренний час, ни дымка над крышами, ни единого признака жизни не обнаружили.
Решили ночи не дожидаться. Огородами прокрались к ближнему сараю. Там было пусто. Из сарая, оглядевшись, подползли к крайней избе. Кузя приподнялся, заглянул в окно.
- Ни души.
Все трое поодиночке проникли в полуоткрытую дверь. На полу были разбросаны какие-то вещи, рыжий язычок лампады перед образами лизал темноту.
- Ничего не пойму, - развел руками Кузя, - куда все подевались? Эй! Есть кто-нибудь?
- Ой, лихо нам, лихо… - прохрипел с печи старческий голос.
- Кто тут? Хозяин, вставай, свои мы.
- Я не хозяин. - Из-за шторки показалось помятое, со всклоченной бородкой, бледное лицо старика. - Немец хозяин теперь. Ишь чего натворил. И добро все уволок, и людей распугал, и сказал: повесит на суку каждого, кто в колхозе. А мы все в колхозе. Ну, народ в лес и подался. Только я вот, убогий, один. А вы сами-то отколь?
- Солдаты мы, папаша.
- И девка солдат?
- Тоже с нами.
Старик свесился с печи, слезящимися глазами уставился на Инну.
- Сколько те лет-то?
- Восемнадцать.
Старик перекрестился.
- А мамка твоя где?
- В Гомеле.
- Голодные небось? Ребята промолчали.
- В огороде картошка. Копайте сами. Больше нечем угощать. Все обобрал, до последней крохи. Курей порезал. Копайте и уходите - шоссейка рядом, не ровен час опять набежит.
- А вы-то как же, папаша? Может, подать вам чего?
- К ночи старуха придет, она и подаст.
Он сбросил с печи мешок, на котором лежал.
- Копайте, говорят. Проворней только.
Поблагодарили старика и вышли. Кругом было все так же тихо.
- Как на кладбище, - сказал Кузя. - Куда же все-таки люди ушли? Почему ни один в лесу не попался?
- Лес велик, встретим еще, - отозвалась Инна. - Мне старого жалко.
- Да-а…
Они забыли про все - про голод, про усталость, про боль. В груди закипало такое чувство, какого еще не испытывали.
- Это ж надо! "Не хозяин я здесь". Лежит человек на сложенной своими руками печи, а хозяином тут немецкий солдат оказывается!
Кузя выругался.
Инна отвернулась.
- Тут и мы виноваты, - решительно заявил Кузя. Слободкин поглядел на него - не ослышался ли?
- Мы, мы! - убежденно повторил тот. - Парашютисты! Первая скрипка! Где она, первая? Не слышно ее что-то. Раскидало нас, как котят. Ходим-бродим по лесу, голодные, побитые, костер разжечь и то боимся. Горе…
На Кузю страшно было взглянуть. Сжав кулаки, он глядел в сторону шоссе. Казалось, появись там сейчас немцы - ринется на любые танки хоть с голыми руками.
- Гады, вот гады… - прохрипел он в бессильной злобе.
- Я предлагаю накопать все-таки картошки. Инна неумело начала дергать ботву. Кузя - почему-то рассердился:
- Да не так же, не так!
Инна обиделась, на глазах у нее появились слезы, она отвернулась.
Кузя рассердился еще больше.
- Вот как надо! Вот как! - Он, отставив раненую ногу в сторону, наклонился и с остервенением ухватился за картофельную ботву пониже, высоко над головой поднял вырванный куст с обнажившимися клубнями. - Вот так, понимаешь?
Да так и застыл, прислушиваясь к какому-то далекому, едва различимому звуку. Звук приближался быстро, уже через несколько секунд все трое поняли: самолет!
Картофельный куст выпал из рук Кузи. Он отряхнул с ладоней землю, сорвал с плеча автомат. Еще через мгновение шагнул в сторону, лег на спину. Самолет шел точно на деревню, слух не обманул Кузю.
В нарастающем грохоте отчетливо прозвучала дробь Кузиного автомата.
- По мотору бил? - спросил Слободкин, когда все стихло.
- По мотору.
- Все равно зря. Это если целый батальон строчить будет, кто-нибудь, может, и угодит в щелочку.
- А ты вместо того, чтоб речи произносить, взял бы да попробовал, огрызнулся Кузя.
Стихший было рокот мотора стал нарастать с новой силой.
- Ну, теперь не зевай! - рявкнул Кузя.
И все трое они повалились в ботву.
Слободкин уже ничего не слышал - ни самолета, ни Кузи. Слова Поборцева возникли почему-то у него в памяти: "Угол упреждения, ясно? Угол упреждения, сила ветра, скорость полета…" И голос собственной ярости: "Ну давай же, давай, растяпа!"
Две строчки трассирующих пуль неслись навстречу самолету. Вот сверкающие гигантские ножницы лязгнули перед самым пропеллером.
Не ответив ни единым выстрелом, самолет пронесся мимо.
- Почему он не стреляет? Почему не стреляет? - вырвалось у Слободкина почти истерическое.
- А ты не волнуйся. Вот развернется третий раз и даст жизни, успокоил его Кузя. - Я к нему привыкать начинаю: организованный, экономный, дьявол. Боезапас даром не тратит. Это мы с тобой пуляем, куда бог пошлет. Так что же, собьем мы его или нет?
- Собьем! Собьем, мальчики! Спокойно только… - Это Инна голос подала.
- Попробуем. - Кузя передернул плечами, разравнивая перед собой землю. - Никуда не уйдешь, сволочь. Нас накроешь и сам накроешься.
Слободкин инстинктивно повторил движение Кузи. Рыхлая огородная земля раздалась под плечами, и ему стало удобно, как в турели.
- Ну, теперь давай!
- Умолкни! - цыкнул на него Кузя. - И не торопись. За мной следи.
Начинался третий заход. Немец пустым уходить не хотел. Но перед ним снова лязгнули ножницы Слободы и Кузи. И вдруг мотор поперхнулся, завизжал, застонал. Из-под капота вырвался черный дым, и вот не подвластные больше летчику крылья понесли самолет в лес, прямо на верхушки деревьев.
Раздался глухой удар. Ребята вскочили на ноги, побежали на этот звук. Откуда только силы взялись и куда подевалась боль в ранах! Успели вовремя; выкарабкавшийся из покореженного самолета летчик уже ковылял в сторону.
- Стой! - крикнул Кузя.
Немец остановился, повернулся всем корпуса, расстегнул кобуру пистолета, но так и замер в этой позе.
Он был ошеломлен - девчонка, двое русских солдат с немецкими автоматами.
- Рус?!
- А ну, давай оружие! - Кузя запустил руку в расстегнутую кобуру на бедре немца, извлек оттуда огромный пистолет вороненой стали и второй раз за этот день выругался.
- Ты что? - удивился Слободкин.
- Ничего. Ракетницей пугать удумал. Не на таких нарвался.
Слободкин увидел, что в руке у Кузи действительно самая обыкновенная ракетница.
Немец побагровел, сунул руку за борт комбинезона, но Кузя снова опередил его:
- Отставить!
И шваркнул затвором автомата. Летчик поднял правую руку над головой.
- Обе, обе! Цвай!
Летчик замотал головой и застонал, дотронувшись правой рукой до левой чуть выше локтя. Оказывается, левая висела у него как плеть.