Я беру ту банкноту, что в середине.
- Мужчина дает второй любовнице тысячу долларов. Она идет в depaato, тратит пятьсот на новую шляпку. Берет оставшиеся пятьсот долларов и выгодно помещает их, удвоив свой капитал.
Миссис Анака аплодирует. Я беру последнюю банкноту.
- Третья любовница берет деньги и выгодно помещает их все, утроив сумму.
Миссис Минато поднимает руку.
- У меня один вопрос.
- Да?
- А надо им возвращать деньги? Я в недоумении.
- Ну, мужчине, - поясняет миссис Флиман.
- Нет. Деньги - их, они могут делать с ними все, что пожелают.
Миссис Флиман одаривает миссис Минато взглядом из серии "я же тебе говорила".
- Внимание: вопрос, - продолжаю я. - Которая из любовниц - американка?
Миссис Минато поджимает губы. Миссис Накамура смотрит безмятежно, словно уже знает ответ. Миссис Анака кивает.
- Повторите, пожалуйста.
- Что повторить?
- Все с начала.
Миссис Минато жалобно стонет. Выхватив три банкноты у меня из рук, миссис Накамура швыряет их на деревянный настил и пересказывает весь анекдот по-японски - быстро, захлебываясь словами. Наверное, мне следует сказать что-нибудь насчет того, что "говорим только по-английски", но я не хочу выступать против миссис Накамура.
- Знаю, - смеется миссис Анака.
Миссис Накамура снисходительно улыбается самым краешком губ.
- Американская любовница всю деньгу потратить, - возвещает миссис Анака. И вскидывает глаза на меня, дожидаясь подтверждения.
Я с многозначительным видом качаю головой. Миссис Флиман уверена, что уж она-то догадалась правильно.
- Нет же, американка экономить деньги… она… три раза… нет, утраивать деньги!
- Неверно. Миссис Накамура, ваша очередь. Миссис Накамура надолго задумывается и наконец изрекает:
- Честно говоря, я не люблю играть в загадки. Кульминация временно откладывается. Миссис Анака вцепляется мне в руку и трясет ее.
- Кто же американка? Кто? К черту!
- Та, у которой во-от такие сиськи. Молчание. Кто-то где-то вколачивает очередной гвоздь. Миссис Минато и миссис Флиман в полном недоумении, словно не веря собственным ушам. Глядят на миссис Накамура, не подскажет ли чего. Миссис Анака любуется на свои ногти в ярком солнечном свете. Миссис Накамура, похоже, обдумывает вопрос со всех сторон. Вздергивает подбородок, прижмуривается, беззвучно смеется сквозь зубы - точно кошка чихает.
Такого рода шутка способна разбить лед где угодно, в любом уголке мира.
3
"Берлога"
"Берлога" сойдет за "добрый старый английский паб", только если знать, что ее владелец вот уж тридцать лет как не был дома. В зависимости от света - в "Берлоге" его, по счастью, мало - Мел смахивает на Марту Грэхем в неудачный день или на Джона Херта в удачный: сморщенное обезьянье личико, плоский череп, паучьи лапки, испещренные темно-коричневыми пятнами.
Видимо, потому, что я тут новенькая, Мел любой разговор начинает с формулы: "Чем дольше живу в Японии, тем лучше понимаю…" До сих пор варианты окончаний наблюдались следующие:
"…что с каждым днем все меньше знаю о японцах".
"…что никогда не почувствую себя здесь дома".
"…от европейцев и впрямь разит прогорклым кухонным жиром".
"…от геморроя только иглоукалывание и помогает".
Хозяйственными хлопотами Мел себя особо не утруждает. Вкалывают его бармены, Слим и Флосси, парочка местных шалопаев с черными волосами, прям как из-под резца скульптора: либо Мел их трахает, либо они его. Я лично ставлю на второе: Мел с членом наперевес - это ж нечто неописуемое, от такого просто наизнанку вывернет. Слим - весь такой скукоженный, и пахнет от него как от рекламок из серии "сотри-понюхай" в модном журнале. У Флосси с габаритами все в порядке; поздно вечером так даже за человека сойдет - когда в "Берлогу" понабьется эмиграшек и уродов обоего пола. Если Флосси и Мел поцапаются, есть шанс, что счета тебе так и не подадут. А вот если Слим взбеленится, так, чего доброго, накашляет туберкулезными палочками прямо в твой джин.
Мел закуривает, выпускает вверх струйку дыма.
- Ну, как там уроки? Я пожимаю плечами.
- Учеников поприбавилось?
Я объясняю, что мои богатые дамы в горах - вот и все, да плюс еще какой-нибудь университетский студентишка порою откликнется на мое объявление в "Канзай камикадзе", местной дешевой газетенке на английском.
- И тебе хватает?.. - Вопрос его захлебывается в мощном фуговом кашле.
- Да скриплю помаленьку.
Про Мела того же не скажешь. Дважды пытается продолжить и дважды натыкается на стену мокроты.
- Я тут хотел тебя познакомить с одной. Тоже уроки дает.
Не успеваю я остановить его, как он уже машет женщине за столиком у камина.
- Бонни! Щи познакомься с Луизой. Она в городе недавно. Английский преподает, как и ты.
Так и не успеваю сослаться на врожденную неспособность находить общий язык с людьми, одевающимися исключительно в коричнево-земляные тона. Бонни уже уселась на табуретку напротив. Наклоняется совсем близко, не то морщится, не то улыбается.
- Как давно вы здесь, Луиза?
Сообщаю, что три недели; она шумно поражается моим способностям "устраиваться". Горбится, снова морщится. Может, это и не улыбка вовсе, а нервный тик.
- А как вы здесь оказались?
- Японские авиалинии.
- Да нет же, глупышка, я имею в виду, как вы отыскали "Берлогу"?
Просто пошла по пятам за первым же встречным лохом-гайдзином.
- Случайно проходила мимо…
- Вы ведь из Британии, верно? Ваш акцент - просто прелесть что такое…
- Вообще-то я канадка.
- Канада. Ох, как вам повезло! - Похоже, заметила, как меня перекосило. - Такая чудесная страна…
Как говорится, Иисус прослезился.
- У вас есть Национальный совет по вопросам кино - они такие замечательные документальные фильмы снимают.
Я уже собираюсь спросить ее, видела ли она доку-менташку про слепого эскимосского резчика по мыльному камню, "Холодные руки, горячее сердце" называется, но за ней разве угонишься?
- Как мне жаль, что в Америке нет ничего похожего!
- А уж мне-то как жаль, Бонни. Вы, я вижу, интересуетесь кинематографией?
- Так я же здесь именно поэтому. Я приехала снять серию документальных фильмов о японских ремеслах.
- Да что вы говорите.
- Первые три уже закончены - лакированные изделия, изготовление вееров, окраска тканей. Но не успели мы дойти до традиционных упаковок, как грант иссяк, и мы теперь пытаемся найти альтернативные источники финансирования.
- Какая жалость.
- О, на самом деле я даже и не огорчаюсь ничуть. Я в Японию просто влюблена, а вы? - Прицельно смотрит на мой бокал. Что, здесь так принято - мне полагается поставить выпивку старожилу, не наоборот?
- Любовь - не совсем то слово, что первым приходит на ум. - Я тянусь к хрустикам из морских водорослей, что поставил передо мною Флосси.
- Тяжко вам приходится? - Бонни наклоняется совсем близко, глаза с поволокой.
- Да нет, в общем-то.
- А с японским у вас как?
- По нулям.
Она запускает руку в лоскутный ридикюль.
- У меня тут где-то завалялась мейши замечательной сенсэй по языку.
- Говорите как белый человек, милочка.
Она извлекает из бумажника стянутую резинкой пачку визиток.
- Ну, визитная карточка одной изумительной преподавательницы японского.
Я гляжу прямо в ее выразительные глаза.
- Не интересуюсь.
- У нее учиться так весело, особенно если один на один. А еще она дополнительно преподает каллиграфию и раз в месяц, в выходные, приглашает особо отличившихся студентов на чайную церемонию.
- Я вообще не хочу учить японский. Бонни резко выпрямляется.
- Не хотите?
- Смотрите сюда, Бонни. - Я машу Флосси, указываю на мой бокал, улыбаюсь, затем указываю на Бонни. - Видите, как все просто?
Бонни втолковывает что-то Флосси по-японски, тот коротко отбрехивается, она тараторит еще несколько минут, бурно жестикулируя, в голос ее закрадываются угодливые нотки. Флосси обрывает поток ее излияний коротким кивком и гортанным восклицанием, что в странах Средиземноморья предвосхищает отхаркивание.
Не прошло и десяти секунд, как мой джин-тоник уже на стойке. Слим, Флосси и Мел совещаются в дальнем углу: с напитком для Бонни, похоже, возникли проблемы.
- Но как же вы обойдетесь, не уча японского? - Бонни вновь закапывается в ридикюль и извлекает на свет пачку гвоздичных сигарет непальского производства.
- Будьте добры, не курите. - Для вящей убедительности кладу руку на ее пухлое запястье.
- О, но это вовсе не табак…
- Будь это табак, я бы стрельнула у вас сигаретку. А от запаха тлеющей гвоздики меня тошнит.
- В самом деле?
Залпом осушаю свой дж-т наполовину.
- Еще воспитываясь в Канаде, я учила языки: английский - в Альберте, французский - когда перебралась в Монреаль поступать в университет. В Вене, во время годичной стажировки, выучила немецкий. Так что видите, Бонни, я учила языки всех мест, где когда-либо жила, и знаете что?
Расстроенная Бонни пытается привлечь внимание Слима, который вдруг решил, что самое время заново аккуратно сложить все скатерти.
- Что?
- Сама я, хоть убей, никого не понимала, и никто так ни черта и не понял насчет меня. Так что, еще летя в самолете, я решила, что в Японии начну все сначала.
Бонни щелкает пальцами, глядя на Флосси, тот щелкает пальцами в ответ. Мел замечает, что происходит - нет, он отнюдь не всегда слеп и глух! - и отвешивает Флосси смачный шлепок; тот, всхлипывая, бежит на кухню.
- Но если вы здесь хоть сколько-то пробудете, все равно основ поднахватаетесь.
- Всеми силами постараюсь этого избежать. Бонни смеется пронзительным, металлическим смехом.
- А вы большой оригинал, Луиза.
Мел наклоняется к ней с огромной дымящейся кружкой какого-то напитка. Запах - прямо как от сгнившей на корню люцерны.
Бонни склоняет голову набок: косит под чью-то ненаглядную сорокалетнюю девочку.
- Аригато, Мел.
- Это еще что такое? - Я локтем подталкиваю кружку ближе к Бонни.
Она пододвигает кружку обратно - прямо мне под нос.
- Изумительный местный чай: его здесь из прошлогоднего риса готовят. Вы только понюхайте.
- Спасибо, я уже.
- А где вы остановились?
- В гостинице "Милый котик", рядом с "Серебряным павильоном".
- Гинкаку? Какая вы счастливица, это один из моих любимых храмов. Не правда ли, чудо что такое? Такая суровая простота…
- Вообще-то я в Киото за китчевкой приехала. Сады, где песок граблями выравнивают… Хотите, скажу вам одну вещь.
Бонии сдвигается на самый краешек табуретки, рисовый пар клубами окутывает ее розовые щеки..
- Это все на туристов рассчитано. Здесь - культура скупости, не эстетики. Суровая простота должна окупаться.
- Район вокруг Гинкаку очень мил, - роняет она, отсмеявшись. - Хотя довольно дорогой. У вас комната с ванной или просто комната?
- Комната с ванной, плюс завтрак в кафешке "Тигра и Винни-Пух" по соседству.
- И во сколько вам это обходится? Я называю цифру.
Челюсть у нее отвисает.
- Но это же непомерно дорого, даже для такого района.
- Зато в номере есть еще мини-бар и цветной телевизор.
- Вы там обосновались лишь до тех пор, пока не подыщете квартирку?
- Наверное. Вообще-то я никуда не тороплюсь.
- Должно быть, дела у вас идут в гору. Сколько у вас учеников?
- Четверо.
- И на это можно жить?
- У меня кое-что есть в заначке. Вы слыхали когда-нибудь про неудачников, живущих на переводы из дому?
Бонни качает головой.
- Это когда ваша семья вам платит, чтобы вы на родину носа не казали.
- Ваш случай? Я киваю.
- Как печально. И обратно вы не собираетесь?
- Только не в Альберту.
- Что же вы такого натворили, чтобы так настроить против себя своих близких?
- Родилась.
Бонни надолго присасывается к рисовому чаю.
- Прямо и не знаю, Луиза, шутите вы или нет.
С этой женщиной явно надо что-то делать. Когда я иронизирую, она убийственно серьезна, а когда я серьезна, она со смеху лопается.
4
В купальне с миссис Анака
В разгар сборов - я перебираюсь под "крышу" подешевле - в дверь робко скребутся. Мико с гостиничной стойки регистрации.
- Будьте добры, к вам гость.
До сих пор в "Милом котике" меня никто не навещал. Набрасываю рубашку поверх ночной кофты, мчусь вниз по лестнице по пятам за Мико. В фойе с низкими потолками, с клетчатым ковром, закрывающим весь пол, и fauteuils в стиле Людовика XIV - ни души.
- Снаружи, будьте добры. - Мико вновь ныряет за стойку.
Рядом с внушительным "бентли" - приземистый коротышка. Он кланяется, вручает мне визитку. Толку с нее чуть: визитка на японском. Затянутой в белую перчатку рукой коротышка переворачивает карточку - специально для меня. Тисненая надпись по-английски: "КАМИЛЛА АНАКА, дипломированная медсестра".
Он кланяется.
- Будьте добры, вас в купальни.
Вспоминаю о том, что надо бы обновить дезодорант.
- Я только сбегаю за рюкзачком.
Он встает между мною и стеклянными дверями "Милого котика". Двери бесшумно расходятся в разные стороны.
- Мы ехать сейчас или поздно.
Коротышка обходит машину кругом, открывает заднюю дверь "бентли". Я проворно обегаю с другой стороны и занимаю пассажирское место спереди. Глиптоману это не по душе. Он усаживается на тщательно зачехленное водительское сиденье (и за что же это мне досталась только кружевная салфеточка?), а я тем временем пытаюсь объяснить ему, почему предпочитаю ездить рядом с шофером. В результате приходится проиграть эпизод-другой из "Дилижанса", причем я и за Джона Уэйна, я и за Энди Дивайна. Вроде бы почти получается, но тут машина подъезжает к приземистому прямоугольнику темного стекла чуть в стороне от Имадегава. Смахивает на банк, хотя окна слишком темны, чтобы увидеть, что там внутри, и указателя никакого нет, если не считать серебряного диска над вращающейся дверью. В центре диска вырезан один-единственный японский иероглиф, только его я до сих пор и заучила. В метро его не захочешь, а запомнишь: он означает "Выход". По словам Бонни, на самом деле это - идеограмма для понятия "рот". В недоумении стою перед вращающейся дверью; шофер поклоном зазывает меня внутрь.
Нет, не банк. Длинный, узкий садик - ну просто куда угодно сад впихнут! - раз этак в двадцать протяженнее в длину, нежели в ширину. Шофер ведет меня по песчаной петляющей тропинке, по низкой каменной плите-мостику через озерцо с карпами. Тут вам не привычные золотые, белые и пятнистые карпы, куда там! - рыбы, что шевелятся в темно-зеленых глубинах, - темно-фиолетовые. Мы идем по мостику, карпы плывут за нами вслед - много, не сосчитать. Ветерок всколыхнул бамбуковые листья высоко у нас над головами. Впереди расстилается легкий туман. Из тумана встает сводчатый коридор: ряды массивных бамбуковых стволов, закрепленных крест-накрест. Водитель останавливается у арки и поклоном приглашает меня войти. Я оглядываюсь через плечо. Он поднимает руку в прощальном жесте. Прохожу под скрещенными шестами. Чувствую себя словно в старом фильме: сад по-прежнему отлично виден, вот только поделен бамбуковыми шестами на кадры длиною в фут каждый. В конце сводчатого прохода - серебристые двери лифта. Ищу кнопку. Кнопки нет. Двери открываются, внутри тоже ни одной кнопки. Двери закрываются. Лифт идет вниз.
Долгий, долгий спуск. Звякает колокольчик, двери расходятся - передо мной девочка-подросток лет пятнадцати-шестнадцати, черные волосы выкрашены в медно-красный цвет, прихотливо изодранные джинсы, футболка с английской надписью через всю грудь ("БОГАЧИ СОСУТ МОЙ ЧЛЕН, ЖАГАЛА СРАМУ"). В ушах, в губах, в носу, в щеках и языке - английские булавки и прочие, менее опознаваемые металлические предметы. Мне страх как хочется напомнить бедному ребенку, что на дворе 1985 год, панк приказал долго жить… но, может, это только в моем мире так.
Интонации у нее - как есть калифорнийские.
- Хай, меня зовут Сьюки. Ма сейчас будет. - Девочка ведет меня по слабо освещенному коридору со стенами из толстого зеленого стекла. Сквозь них легко просматриваются другие комнаты, и еще прозрачные стены, и еще. Коридор поворачивает налево, Сьюки отпирает узкую металлическую дверцу со скругленными углами и высоким порогом, в точности как на корабле.
- Вы пока заходите, переодевайтесь. Я пойду гляну, куда она запропастилась.