Чердынцев с трудом разлепил веки. Над ним навис давешний солдатик, ожесточённо тряс его обеими руками. За спиной солдатика, в чистом, хорошо вымытом окне трепетало пламя – горела крыша штаба… Лейтенант неверяще застонал, перевернулся набок и сполз с кровати на пол.
– Вас ранило, товарищ лейтенант? – обеспокоенно прокричал Ломоносов ему на ухо.
– Нет… Что происходит? – прохрипел Чердынцев. – Ничего не пойму…
– Вас не ранило, товарищ лейтенант? – заведенно проговорил Ломоносов. – А?
– Нет. Что происходит, боец?
Ломоносов потряс головой.
– Не знаю! Стреляют снарядами.
Серый утренний воздух, который лизали языки пламени, дрогнул, развалился надвое – в обе стороны полетели тяжёлые ошмотья пепла, – освободившееся пространство опалил тусклый красный свет, в угол штабного здания всадился снаряд, вывернул несколько кирпичей, размолол их в пыль.
Двор накрыло душное кирпичное облако. В облако это врезался новый снаряд, пропорол его насквозь и выломал ещё полстены в штабном доме. В крышу дощаника с тяжёлым стуком всадилось здоровенное бревно.
Окно задребезжало тонко, жалобно, из него вывалилось стекло. Как ни странно, в страшном грохоте Чердынцев услышал этот слабый, мигом угасший звук, он отрезвил его окончательно.
Хорошо, что Чердынцев спать лёг, не снимая с себя брюк, стянул только гимнастёрку (он словно бы что-то чувствовал), облачиться для него было делом нескольких мгновений, лейтенант поспешно застегнул ремень, подтянул сапоги и кинулся к двери. Запоздало скомандовал Ломоносову:
– За мной!
Тот согласно тряхнул головой – деревенский человек, он умел подчиняться. Чердынцев выскочил наружу, но в то же мгновение круто развернулся: вспомнил о чемодане – там ведь и бумаги остались, и бритва с помазком, и нательное бельё, и полотенце, и фотокарточки, вклеенные в нарядный, с богатой кожаной обложкой альбом.
Альбом этот ему подарила Надя Шилова – любимый человек, оставшийся в Москве. Чердынцев почувствовал, как лицо у него сделалось горячим, будто по щекам и лбу провели огнём.
В это время над головой пробултыхало что-то тяжёлое, – снаряд перелетел через двор, завалил забор и взорвался посреди молодых пирамидальных тополей, росших разрозненно, то густо, то редко – в каком порядке попали семена в землю, в таком тополя и росли. Вверх полетели сучья с зелёными трясущимися листьями, обломки стволов, куски земли. Лейтенант машинально пригнулся – так учили на занятиях, на летних сборах, наука эта казалась вроде бы ненужной, лишней, а в памяти осталась, – схватил за рукав Ломоносова, также пригнул к земле.
Над головой тяжело прошелестели осколки, отправились дальше, неся за собою смерть.
Чердынцев выпрямился, машинально отряхнулся.
Это был последний снаряд, лёгший на штабную территорию, лейтенант вначале не понял, почему снаряды перестали падать, а потом догадался: сейчас появятся какие-нибудь диверсанты в рогатых касках, скорее всего – немцы. Нужно оружие, чтобы их отбить.
– Скорее к штабу! – скомандовал Чердынцев Ломоносову. О своём чемодане он уже забыл.
Маленький боец послушно вскочил, оторопело глянул в одну сторону, в другую – штаб горел, и он не узнавал его, пламя сильно изменило дома.
Лейтенант кинулся к штабу, подогнал Ломоносова:
– Не отставать!
Ломоносов послушно затопал каблуками следом.
Около крыльца Чердынцев споткнулся – на ступенях, свесив голову вниз, пытаясь дотянуться до земли руками, лежал убитый капитан – дежурный по штабу, который принимал Чердынцева – в голову ему угодил небольшой осколок, аккуратно рассёк синий околыш фуражки и расколол череп. Умер капитан мгновенно.
Маленький боец налетел на Чердынцева и остановился.
– Ох! – жалобно прохрипел он. – Что же это такое делается? – Ломоносов по-бабьи прижал ладони к щёкам. – Товарищ капитан! Что же это такое… – В следующий миг он с надеждой спросил у лейтенанта: – Может, он жив?
– Нет, он мёртв, – выкрикнул в ответ Чердынцев, пригнулся невольно – с крыши слетел дымящийся лист железа, шлепнулся на землю.
– Может, ему нужна помощь? – не слыша лейтенанта, взвыл маленький боец, в голосе его послышались слёзы. – А?
– Нет, капитану уже ничто не поможет, – Чердынцев расстегнул кобуру, висевшую у убитого на боку, достал оттуда пистолет ТТ, сунул себе за ремень, потом достал из небольшого кожаного кармашка запасную обойму, спрятал её в кармане.
– Разве так можно, товарищ лейтенант? – неожиданно произнёс Ломоносов и по-старчески сморщив лицо, всхлипнул.
– Пистолет капитану больше не нужен, – безжалостно произнёс Чердынцев, – всё, он уже отвоевался.
Ломоносов снова всхлипнул. Чердынцев, перепрыгнув через убитого капитана, поднялся на крыльцо, сунулся было в дверь, но тут же выскочил обратно, следом за ним вымахнул длинный язык пламени, попробовал дотянуться до человека, но сил не хватило, и язык угас. Чердынцев выругался.
– Где в штабе находится оружие?
– В каптёрке, за железной решёткой. Там для винтовок специальное место отведено.
– Не пробиться, – с сожалением произнёс лейтенант, – всюду огонь.
Он вытянул голову, прислушался – недалеко от штаба, совсем недалеко, за грядой деревьев, раздалась стрельба – несколько сухих, каких-то выхолощенных очередей, которым ответили пять звучных гулких ударов, – стреляли из винтовки, нашей, мосинской, – и всё… Очереди были чужими – у нашего оружия такого звука нет. И патроны у нас другие, и порох.
– Эх, винтовочку бы сейчас сюда, – неожиданно тоскливо проговорил лейтенант, – хотя бы одну на двоих…
С крыши снова свалился лист железа, раскалённый докрасна, дымящийся, он пролетел над самыми головами. Лейтенант пригнулся, Ломоносов шарахнулся в сторону, прикрылся столбом крыльца, лист улетел далеко, шлёпнулся на дорожку, ведущую к крыльцу, посыпанную рыжеватым речным песком, над листом взвилось густое облако ярких горящих искр.
За деревьями снова прострекотали несколько автоматных очередей. Им ответил гулкий винтовочный выстрел. Один.
– За мной! – скомандовал Чердынцев маленькому бойцу и, пригнувшись, побежал вдоль штабной стены.
Из окон штаба выхлёстывали дым и пламя, внутри что-то рвалось. Звук был задавленный, приходил словно бы из погреба. Лейтенант понял – это рвутся патроны в раскалившихся цинковых ящиках. Ломоносов следовал за лейтенантом, будто привязанный – не отставал от него ни на шаг.
Боковая стена была готова уже развалиться – её наполовину съело пламя, кирпичный низ осыпался, брёвна, уложенные поверх кирпича, составлявшие второй этаж, пузырились влажными маслянистыми волдырями – это вспухала и лопалась старая краска.
Чердынцев остановился, перевёл дыхание.
– Ломоносов, скажи поконкретнее, где находится оружейная комната и как к ней подобраться?
– Уже никак, товарищ лейтенант, вы правильно заметили – всюду огонь, – круглое детское лицо Ломоносова было испачкано сажей, под носом пролегла широкая чёрная полоса – совсем, как усы у маршала Будённого, глаза, обваренные дымом, слезились. – Нам туда не пробиться.
– Тьфу… – Чердынцев хотел выругаться, но вместо этого прикусил язык и махнул рукой – ни отец, ни мать за ругань его не похвалили бы. Особенно мать – Ираида Петровна была по этой части очень строга, в детстве, если сын позволял себе выругаться "чернаком" – посылал кого-нибудь к чёрту, – била его ладонью по губам… Но потом, в пограничном училище, Чердынцев всё-таки научился ругаться, без этого было никак нельзя. Без этого умения взрослые курсанты не чувствовали себя взрослыми. Чердынцев с досадою махнул рукой, располосовал ребром ладони воздух, будто клинком, и побежал дальше.
Маленький боец проворно последовал за ним.
Задняя стена, кирпичная её часть, в двух местах треснула, и в проломы валил густой тёмный дым. Чердынцев остановился у одного из проломов, приподнялся, пытаясь заглянуть внутрь, но в тот же миг отшатнулся – в лицо ему ударила густая вонючая струя.
Внутри штаба, в глубине горящих комнат, снова раздался треск. Чердынцев напрягся – что-то он не был похож на тот треск, что раздавался раньше, – был более звонким и более сильным, что ли.
Лейтенант потряс головой – показалось, что слышит он плохо. Треск раздался снова, и лейтенант понял – это не патроны, это бьют сразу несколько автоматов, стреляют дружно, почти в унисон – видать, автоматчики держатся кучно, подстраховывают друг друга. Кто это? Немцы? Румыны? Сомнительные друзья-поляки? Кто-то ещё?
У Ломоносова, также обратившего внимание на этот звук, на лице даже круглая дырка образовалась – рот распахнулся сам по себе, глубокий, чёрный, язык измазан сажей.
– Это война! – неожиданно произнёс он.
Лейтенант вспомнил различные объяснения, которые давали по радио руководители партии и правительства, их дельные речи, вспоминал статьи, опубликованные в "Правде", и отрицательно мотнул головой:
– Это провокация!
– Какая ж это провокация? – в голос Ломоносова натекли сварливые нотки. – А товарища капитана тогда за что убили? Это не провокация, это война…
Чердынцев добрался до угла здания, выглянул из-за него. Недалеко, метрах в семидесяти от штаба, цепью шли люди, одетые в чужие мундиры, и поливали пространство перед собою из автоматов. Форму их Чердынцев знал – в училище знакомили. Похоже, маленький боец прав – это не провокация, это нечто большее.
Ломоносов ткнулся ему руками в спину и, тяжело дыша, остановился.
– Назад, боец, – сказал лейтенант, – назад.
– Кто там, товарищ лейтенант?
– Немцы!
Произнёс Чердынцев это слово и отрицательно мотнул головой – не верил в то, что говорил: ведь с немцами же заключён пакт о ненападении, сам товарищ Молотов его подписал… Не может быть войны! И тем не менее глаза не обманывали его. Лейтенант почувствовал, как по спине побежали холодные неприятные блохи, в висках раздался гулкий удар, словно бы его хлобыстнули боксёрской перчаткой на ринге.
Он оглянулся, увидел молодое дерево, с корнем вывернутое из земли снарядом, за ним – тёмную гряду леса. Ощупал пальцами рукоять ТТ, заткнутого за ремень, – с одним пистолетом против нескольких автоматов много не навоюешь. Даже против одного автомата не устоишь.
Увидел, как наперерез шеренге автоматчиков кинулась небольшая согбенная фигурка в нижней рубахе – какой-то бесстрашный боец, не успевший в суматохе одеться, – он с ходу влетел в воронку и оттуда швырнул в цепь гранату.
Цепь сразу поредела на четыре человека.
– Молодец! – оценил действия храбреца лейтенант.
Боец вновь высунулся из воронки, опять взмахнул рукой, но бросить гранату не успел – пуля подсекла его. Боец рухнул в воронку, граната упала на взрыхлённый бортик и скатилась вниз. Чердынцев, увидев это, невольно застонал: не успеет боец выкинуть гранату обратно…
В следующее мгновение из воронки выхлестнуло пламя: граната взорвалась. Всё, храбреца не стало. Сделалось обидно: как же так? Чердынцев зло стукнул по стенке дома, словно бы отзываясь на этот удар, наверху что-то голосисто взвыло, с крыши сорвалось и улетело в сторону несколько тёмных, будто бы обугленных листов железа, тяжёлая простынь вонючего дыма свалилась вниз, накрыла с головой и лейтенанта, и маленького бойца.
– Жалко! – хрипло пробормотал Чердынцев.
Издалека пронеслись несколько пуль, черкнули по срезу стены, выбили густой сноп кирпичной пыли и с разбойным свистом всадились в землю – кто-то из автоматчиков заметил лейтенанта и ударил по нему прицельно.
– Сволочи! – выругался лейтенант.
В угол стены, в самый срез, снова всадилась очередь, выбила новый сноп кирпичной пыли, обдавшей людей с головы до ног, сверху опять рухнула ещё одна шапка тяжёлого густого дыма.
– Война это, товарищ лейтенант, – заведенно пробормотал маленький боец.
Неожиданно он всхлипнул слёзно, в горле у него возник и застрял крик – неведомо, что принесёт эта страшная напасть людям. Во всяком случае, ничего хорошего. Но лейтенант не стал разводить антимоний и вступать с бойцом в дискуссию.
– Отходим, Ломоносов, – он развернулся, отбежал на несколько метров и призывно махнул рукой. – Не отставать!
– Иду, иду, товарищ лейтенант, – грубым баском, в котором прозвучали совсем не к месту детские нотки, отозвался маленький боец и перешёл с шага на бег. – Иду…
Чердынцев сходу перемахнул через увядшие, посечённые осколками кусты, перепрыгнул через поваленный ствол старой липы и, пригнувшись, побежал к темнеющим лесным зарослям. Ломоносов, стараясь не отставать, – за ним.
Два часа спустя они уже сидели вдвоём у небольшого, но жаркого костерка, разведённого в неглубокой песчаной яме.
У запасливого Ломоносова с собою оказалась хлебная горбушка, жёсткая и очень вкусная. Чердынцеву показалось даже, что никогда в жизни более вкусного хлеба он не ел.
– Из хлеба, товарищ лейтенант, вообще удивительные деликатесы можно приготовить, – довольным тоном проговорил Ломоносов, – даже шашлык жарить… Пробовали когда-нибудь хлебный шашлык?
– Нет.
– Сейчас мы это дело и сотворим… И попробуем, – деловито произнёс маленький боец, сорвал длинный тонкий прут, растущий из песка, перочинным ножом отпластал от горбушки небольшую скибку, порезал её на аккуратные кубики. Каждый кубик насадил на прут – получилась шашлычная снизка. Объявил: – Полуфабрикат готов.
Он сунул прут с хлебной снизкой в огонь, подержал немного, повернул. В воздухе немедленно возник вкусный жареный запах. Так пахнуть может, наверное, только свежая ржаная пышка, что иногда перепадала курсантам училища от старательных армейских пекарей – пышки шли поштучно, много их никогда не бывало… Три года провёл Чердынцев в училище, непростые были, конечно, эти годы, но зато – очень счастливые. Другого такого времени в жизни Чердынцева, наверное, уже и не будет.
– Правда, вкусно пахнет, товарищ лейтенант? – спросил Ломоносов и снова перевернул хлебную снизку.
Лейтенант не ответил, приподнялся над ямой, покрутил головой – показалось, что он услышал приглушённые человеческие голоса. Но нет, голосов не было. Лишь птицы возбуждённо галдели – весь лес был наполнен птичьей звенью.
– Ещё пять минут, максимум семь, Ломоносов, и мы должны отсюда уйти, – лейтенант приподнял обшлаг рукава, посмотрел на часы. – Задерживаться здесь опасно.
– Куда пойдём, товарищ лейтенант?
– На заставу, Ломоносов, куда же ещё? Куда мы не отвезли с вами пограничные столбы.
– Там сейчас могут быть немцы. Не думаю, что они оставили заставу в покое.
Чердынцев не сдержался, усмехнулся:
– Молодец, боец! Настоящий полководец. Зришь в корень.
Маленький боец ещё раз повернул на огне самодельный шампур и протянул "шашлык" Чердынцеву.
– Угощайтесь, товарищ лейтенант! – шумно потянул ноздрями. – Чувствуете, какой дух? А?
– Дух знатный, это верно, – лейтенант снова насторожился, покрутил головой. – Не нравится мне это место, Ломоносов. Надо уходить отсюда.
– Почему, товарищ лейтенант? Тихо тут, спокойно… Птицы галдят. Солнышко светит. Хорошо!
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, Ломоносов. Прихлопнут нас здесь, как двух раздобревших на солнце мух – даже в сторону отползти не успеем.
– Значит, всё-таки война… – печальным голосом взялся за старое маленький боец.
Чердынцев никак не отозвался на это, глянул вверх – под облаками негромко тянул свою песню авиационный мотор. Наш самолёт это или не наш?
Далеко в воздушной глубине, за рисунчатыми сосновыми макушками проплыл хорошо освещённый солнцем силуэт самолёта. Крылья его были украшены крестами. Немец.
– Похоже, вы правы, Ломоносов, – сказал лейтенант, – это война.
Застава номер шесть располагалась на берегу тихого рыбного озера с выкошенными под нуль берегами, чтобы был лучше обзор. Здание заставы было наскоро собрано из щитов, сшито на живую нитку, также наспех была сколочена и наблюдательная вышка, стоявшая чуть в стороне, примерно в пятидесяти метрах от основного помещения, в котором, как понял Чердынцев, располагались канцелярия, кабинет начальника, оружейная комната и подсобные помещения.
На вышке, свесив руки вниз, на ступеньки лестницы, лежал убитый пограничник. Ещё один пограничник – сильный, мускулистый, в белой нательной рубахе, лежал рядом с канцелярией, на присыпанной жёлтым песком дорожке. Судя по позе, был убит, когда бежал к огневой точке, оборудованной около озера и обнесённой невысоким плотным бруствером. У входа в щитовой дом стоял бронетранспортёр с заглушенным мотором и вымазанными жирной рыжей грязью передними колёсами и гусеницами – вместо задних колёс у него стояли гусеницы, такая машина могла пробиться сквозь любые топи и таранить любые препятствия. Из ветрового окна торчал ствол пулемёта, забранный в кожух, похожий на пожарную кишку, дверцы бронетранспортёра были открыты.
– Вот хорошо было бы, товарищ лейтенант, захватить эту машинёнку, – горячо зашептал Ломоносов, – ох и показали бы мы тогда немцам кузькину мать!
На борту бронетранспортёра был нарисован крупный серый крест, окаймлённый свежей белой краской.
– Из пулемёта можно много накрошить капусты, – продолжал шептать Ломоносов. – вот тогда бы фрицы и умылись красной юшкой, вот тогда бы и погоготали по-гусиному… А, товарищ лейтенант?
Чердынцев молчал – обдумывал ситуацию и дальнейшие свои действия, тем более, что решение надо было принимать за двоих – за себя и за маленького бойца… Вон как воинственно задрался у него нос-кнопочка, вон как лихо блестят круглые глазёнки-крыжовины!
– Слушай, Ломоносов, а чего ты меня будить в дощаник примчался? – неожиданно перейдя на "ты", – собственно, пора уже, они достаточно хорошо знают друг друга, – спросил лейтенант.
– Да, капитан, Царствие ему Небесное, послал, – маленький боец вздохнул. – Он почувствовал, что дело пахнет керосином, и послал меня: иди, говорит, растолкай лейтенанта, а то как бы чего не вышло… Я и помчался. А что дальше было, вы и сами видели.
– Понятно, – задумчиво проговорил Чердынцев, сорвал травинку, машинально покусал её зубами, взгляд его не отрывался от бронетранспортёра – действительно завидная цель. В машине и оружие есть и еда, и то и другое нужно позарез.
Куда же подевались немцы, прибывшие на этой машине сюда? Полдничают, что ли? А ведь их должно быть немало. На заставе находилось не менее двадцати пяти человек. Значит, и нападающих должно быть не меньше.
Но нет никого – ни наших, ни "ваших", только несколько убитых пограничников. Скорее всего, события развивались так: на погранзаставу совершили внезапный налёт десантники, из пулемётов, стоявших на машинах, порубили всех ребят, после стычки бронетранспортёры двинулись по границе дальше, крушить заставы, здесь же осталась только дежурная группа.
Было тихо. Даже птиц уже не было слышно, словно бы они попрятались где-то в густых ветвях, отдыхают, а может быть, наблюдают за чужой бедой… Чердынцев продолжал лежать без движения, стараясь всё засекать острым командирским взглядом – он всё отмечал, в том числе колёсные и гусеничные примятости в траве – сколько их?
А их было много. По подсчётам, шесть, а то и семь броневиков. Вопрос на засыпку: здесь находится один, куда же делись остальные?