Она берет первое, что попадается под руку – баллончик с пеной для бритья, баночку с кремом, – и швыряет в меня. Со всей силы. Я тянусь к ней, хватаю ее за грудки, едва не вывалившись из ванной, и резко дергаю на себя. Рубашка рвется. Крисса брыкается, но я приподнимаю ее и затаскиваю к себе, под струю воды. Она бьет меня по виску кулаком с зажатым в нем флаконом духов. У меня искры из глаз. Я пытаюсь ее удержать, и при этом еще не упасть, и вдруг вижу: она плачет. У нее на руке – кровь. Я кладу ладонь ей на затылок и привлекаю к себе. Мы стукаемся зубами. Поцелуй – как кино про другое кино: еще одно яростное и бессмысленное извержение, которое не остановит никакая сила. Мы целуемся с такой неуступчивой яростью, что это даже не мы: это наши родители, или родители наших родителей, или, может быть, наши дети, или некие развоплощенные сущности, которые пытаются воплотиться в нас, мы целуемся так, словно это вопрос жизни и смерти, а мы так хотим жить, и наши чресла… все упрямей, все яростней… Кажется, я сейчас тоже заплачу, только слез почему-то нет, внутри я весь пересох, и мы целуемся с такой силой, что сейчас затрещат и сломаются кости, это даже не мы, а какие-то люди… они целуются, эти люди… это даже не мы, и вообще никто, крепко-крепко, так крепко, что дальше некуда, как будто в этом есть смысл, как будто это что-то меняет. И это тоже – кино, только снятое самой природой, и переход был неизбежен, но без перерыва и в той же манере, и ты со всей ясностью осознаешь… Я отстраняюсь и смотрю ей в глаза, но ее словно нет. Она где-то совсем в другом месте. В ее глазах – только отблески огненного извержения. Ее рубашка порвана на груди, так что весь лифчик наружу. Один рывок – и застежка, которая спереди, раскрывается. Я смотрю на ее грудь. Я так долго ее не видел. И тут Крисса бьет меня по лицу, со всей силы. Падаю прямо в размокшую кучу одежды. Крисса, великолепная в своей ярости, выбирается из ванны, оборачивается ко мне и говорит:
– Как-нибудь в другой раз.
Срывает с вешалки полотенце и выходит из ванной, хлопнув дверью.
Я весь дрожу.
Едва сдерживаю себя, чтобы не запереть дверь на замок. Но это было бы проявлением малодушия. Тем более что Крисса вряд ли вернется. Но даже если вернется – пусть. Хотя меня это добьет.
Я поднимаюсь, отпихиваю мокрую одежду ногой к дальнему краю ванной и встаю под душ. Еще раз намыливаюсь мочалкой, смываю мыло, выхожу из ванны и все-таки запираю дверь. Потом беру полотенце и вытираюсь. Потом чищу зубы.
Крисса там, за дверью. Через минуту я выйду к ней. Я не знаю, можно ли это вернуть – то, что у нас с ней когда-то было, – но она хотя бы не играет со мной и не ставит меня в такое положение, когда я вынужден изворачиваться и врать. За что я ей искренне благодарен. Я восхищен этой женщиной.
Может быть, я сумею ее вернуть? Я буду очень стараться, и, может быть, она снова меня полюбит. Да, я знаю, я у нее не единственный, у нее были мужчины и до меня, и потом, но, наверное, что-то ко мне у нее осталось – иначе она бы не стала устраивать эту сцену, а потом целовать меня с таким пылом. Я полон смирения. Я уже и не помню, когда мне в последний раз было так хорошо. И за что мне такое счастье?
12
Вечер проходит относительно мирно. Мы заказываем в номер китайской еды и звоним в гараж. Там нам говорят, что машину можно будет забрать завтра утром. Потом я пишу у себя в тетрадке, а Крисса фотографирует. Напряжение между нами все-таки чувствуется – такое шаткое равновесие, – но у меня ощущение, что мы стали ближе.
Перед сном мы раскуриваем косяк – я благоразумно умалчиваю о том, где я его раздобыл, – и много смеемся. Я, не иначе как по укурке, говорю:
– А это еще не другой раз?
К счастью, она то ли не понимает, то ли делает вид, что не понимает, и говорит, что со мной никаких "разов" быть не может, потому что со мной время вообще не движется – со мной всегда, блядь, три часа ночи. Мне хватает ума промолчать и замять разговор, но даже в таком обдолбанном состоянии я все равно не могу заснуть, когда Крисса лежит на соседней кровати.
Там, в темноте, совсем рядом. Я обмираю в благоговении. Я восхищен этой женщиной, я перед ней преклоняюсь. В плане духовного совершенство мне до нее далеко. И что еще меня в ней поражает: она всегда принимает меня всерьез. Я благодарен уже за то, что она есть. И дело даже не в том, что она привлекает меня как женщина. Просто мне хорошо оттого, что на свете живет такой человек.
Хочется что-нибудь ей подарить, чем-то ее порадовать. Иду в ванную за полотенцем, накрываю им лампу, чтобы свет не мешал Криссе, беру тетрадку и ручки и забираюсь обратно в постель. Сейчас я ей что-нибудь напишу. Закрываю глаза и думаю о ней. Я хочу рассказать ей про потайной самолет, который летит высоко-высоко, а мы с ней занимаемся там любовью, а стюардессы нам хлопают и в восторге срывают с себя одежду. И краски, краски… кто-то шепчет на смертном одре. Орсон Уэллс или Марлон Брандо? Ужас, бутон розы, сохрани нас от неверных шагов, и пусть те, кого мы любим…
[прим.переводчика: аллюзии на фильм Орсона Уэллса "Гражданин Кейн".]
Так, ладно. Никогда не умел сочинять по заказу. В общем, вместо того, чтобы писать для Криссы, просто записываю все сегодняшние впечатления.
Великолепное ясное утро.
Берем такси, едем в Венис за машиной. Оба – на взводе.
Обоим волнительно.
Встречает нас парень по имени Боб. Бородатый такой мужичина с пивным животом. "Де Сото" уже ждет на улице перед въездом в гараж. Домик при гараже – развалюха, заваленная всяким хламом. Боб, очевидный холостяк, начинает заигрывать с Криссой, что ни капельки не удивительно, но меня все равно это бесит. Стоит Криссе где-нибудь появиться, и каждая особь мужского пола тут же начинает выделываться перед ней, а я для них – так, досадная помеха. Но надо отдать Криссе должное: она ни разу не поставила меня в неудобное положения, поощряя этих настойчивых ухажеров – ну, разве что она очень пьяна, или сердится на меня, или парень попадается интересный.
"Де Сото" – как сбывшаяся мечта. Машина времени. У нее своя аура. Цвет поразительный: огненный. Цвет нью-йоркского метадона. На нее можно смотреть часами – просто смотреть и все. Внутри – настоящая сказка. Ощущение, как будто вернулся домой. Даже не верится, что это всего лишь машина – мертвый металл. Здесь, на заросшем высокой травой дворе, она кажется тайником, который у всех на виду, как украденное письмо.
Машина низкой посадки, с широкой округлой "мордой", нижние две трети которой отделаны массивными длинными дугами обтекаемого хрома. Фары вставлены в широкие, как будто лепные, хромированные кольца. Крылья тоже отделаны хромированными полосами, а задние фары расположены очень высоко – на других машинах я такого не видел. Черная крыша как будто парит над массивным оранжевым корпусом. Краска не отливает глянцем, огненный цвет приглушен – как пламя при ярком солнечном свете.
Нам не терпится скорее поехать, так что мы быстро подписываем бумаги, забираем какие-то документы, которые отдает нам Боб, и направляемся к выезду на Шоссе 1. Мы решили проехать по побережью до Сан-Франциско, а оттуда уже повернуть на восток. Такой маршрут предложил я, и на то были причины: метадона почти не осталось, а в Сан-Франциско я знаю людей, которые могут достать наркоту.
Сиденья в салоне – большие и мягкие, как диваны, а вместо привычного рычага переключения передач – пять кнопок на отдельной панельке слева от руля. Окошко спидометра растянулось почти на половину приборной панели, а под ним, в два ряда – рычажки и измерительные приборы. Прямо в центр руля вмонтированы часы. Удобно, уютно, красиво; я бы и жить согласился в такой машине. А что?! Это мысль. Роскошно оформленное передвижное пространство – твое пространство, которым ты управляешь.
В общем, мы направляемся к побережью. Широкие улицы Лос-Анджелеса остаются позади, и мы выезжаем на классическую двухполоску, которая вьется среди каменистых утесов и лесов, подступающих к самому морю. И так – всю дорогу до Сан-Франциско.
У нас в жизни не было ничего. У меня никогда не было своей машины. Да, я считал себя странником и бродягой, и в свое время немало поездил по стране, но чтобы вот так – никогда: за рулем роскошной машины огненного цвета, при деньгах, которые появляются у тебя, словно по волшебству, и в компании самой лучшей на свете женщины, которой ты нравишься. И все это – по-настоящему. Машина весит, наверное, тонны две, но легко разгоняется до 95 миль в час, и это еще не предел. Воображение – это не то, что жизнь, но иногда жизнь значительно интересней. Хотя в жизни часто бывает больно. Вести такую машину – это само по себе приключение. В этих машинах пятидесятых годов все задумано так, чтобы водителю было легко и удобно, чтобы он не задумывался о том, как здесь все работает: просто садишься и едешь. Но теперь, спустя тридцать лет, ощущения совершенно иные. Ты себя чувствуешь частью машины. Здесь все – механика, никакой электроники: ты сам принимаешь решения, а твое тело – как продолжение механизмов автомобиля. Характер машины проявляется не только во внешнем дизайне. Он проявляется в том, как машина ведет себя на дороге: как она откликается на твои действия, как она тебя слушается, какие ты сам испытываешь ощущения, когда сидишь за рулем. У этих старых машин есть свои прибабахи: галлона бензина хватает от силы на двадцать миль, и если случится авария, это будет абзац – острые осколки, рваные режущие края, и никаких ремней безопасности, – но вот ты едешь, и управляешь машиной сам, не ограниченный узким набором возможностей, заранее просчитанных за тебя другими. Твоя судьба еще не решена – ты будешь решать ее сам, и тебя все получится, надо только освоиться и немножко попрактиковаться. И вот нужный ритм найден, и машина идет мягко и ровно, и можно немного расслабиться и помечтать. Повороты, препятствия – ты справляешься с ними играючи, не сбиваясь с ритма, продолжая беседовать со своим спутником или думать о чем-то своем. Мчишься по узкой дороге в скалах над морем и постепенно впадаешь в экстаз.
Дорога очень красивая, только это какая-то самодовольная красота. Смотришь на все это великолепие – скалы, секвойи, – и кажется, будто тебя пригласили в богатый дом. Может быть, тебя даже оставили там одного, но ты знаешь: одно подозрительное движение – и сразу включится сигнализация, и угрюмые парни с наплечными кобурами выскочат из-за двери. Это не девственный лес, не ничейная территория. Все это – национальные парки или поместья магнатов. Дешевых мотелей здесь нет, есть гостиницы. Каждая – со своим фирменным рестораном.
Мы проезжаем сквозь это роскошество и уже ближе к Сан-Франциско находим нормальный мотель, где и решаем переночевать.
13
Утром мы завтракаем в придорожной закусочной, и там через дорогу есть мойка. Пока Крисса сидит ждет заказ, я загоняю машину на мойку. Парнишка на кассе спрашивает у меня:
– А вы откуда? Ну, из какой страны?
– Из какой я страны? Я из Америки.
– Правда?
– Ну, да.
– Ага.
Ничего себе шуточки. Возвращаюсь в кафешку. Чувствую себя странно. С одной стороны, мне смешно, а с другой – как-то не очень. Как раз тот случай, когда смех сквозь слезы. Рассказываю обо всем Криссе и действительно чуть не плачу. Что за хрень? Как такое могло получиться? Наверное, Крисса была права насчет моего костюмированного гардероба, но мне все равно не понятно, почему вдруг такая реакция – я имею в виду, вопрос парня с мойки. В принципе, мне все равно. Я давно уже ощущаю себя посторонним среди людей, но как я мог так ошибаться?
Крисса, при всем моем к ней уважении, в этом не рубит вообще.
В Сан-Франциско мы приезжаем еще до полудня и находим мотель в злачном районе сразу же за мостом. У меня уже зуд: раздобыть наркоты. Только этим, сказать по правде, и озабочен. У меня тут есть пара-тройка знакомых – еще по прошлым приездам с группой, – у которых все схвачено. "Девчонки из каменных джунглей", к примеру. Тоже рок-группа, в которой поют и играют одни девчонки, как ясно уже по названию. И все, как одна, зависают на спиде. Заходим в номер, и я первым делом звоню Кате. Ее нет дома, и я оставляю ей сообщение на автоответчике. Мы с Криссой едем кататься по городу. Только это мы зря. Я еще не настолько освоился в этой машине, чтобы маневрировать по запруженным улицам, да и припарковаться – большая проблема. Но, в конце концов, мы находим место.
Меня раздражает мирная и безмятежная красота этого города, такая изысканная и приглаженная. Хочется выпить. Немедленно. Тащу Криссу в первый попавшийся бар и заказываю по двойному виски, а себе еще пива.
Замечаю двоих парней, которые что-то сосредоточенно пишут в блокнотах. Ту же сцену я наблюдал утром в кофейне. Похоже, они здесь везде. Все в этом городе почитают себя писателями. Интересно, о чем они пишут? Приканчиваю двойной виски минуты за три: глоток виски, глоток пивка, – и беру еще виски. Правда, уже не двойной, а обычный. Мне как-то тревожно и беспокойно – атмосфера здесь нервная, – чтобы как-то взбодриться, начинаю шутить и рассказывать анекдоты. Крисса смеется. Я говорю:
– Слушай, давай пообщаемся вон с тем перцем, – и показываю на парня, который сидит один за маленьким круглым столиком и что-то пишет в блокноте.
– Можно к вам?
Он поднимает глаза. Тощий костлявый блондин; очки в тонкой проволочной оправе. Лицо – открытое и добродушное.
– Ну, конечно.
Мы садимся.
– Понимаете, мне интересно, что вы пишете и почему?
– Да так, ничего особенного не пишу. Просто веду дневник. Почему? Даже не знаю.
– А почему – в баре?
Он на секунду задумался.
– Чтобы цеплять мальчиков.
– Ага. – Я говорю, повернувшись к Криссе: – Вот, живой персонаж. – Опять оборачиваюсь к парню. – А как насчет пар?
Крисса пинает меня под столом.
– Прошу прощения, но женщин я не люблю, в смысле этого самого.
– Как я вас понимаю. В них есть что-то противное, правда? Такие все мягкие и вообще… они тебя обволакивают, как пузырь, и их невозможно удовлетворить.
– Может, заткнешься уже?
– Ой, дружище. Прости. Просто меня занесло. На самом деле, ты меня очень заинтересовал.
– Кто вы такие, вообще?
– Мы – агенты бессмысленного разрушения. Ведем расследование.
– Прикольно. И кто вас нанял?
– Знаешь, я сам все пытаюсь понять. Я мало что помню – помню, было такое горящее облако. Текучий хром, типа ртути. Потом оно постепенно остыло, и осталась лишь легкая дымка. Мы как будто прошли сквозь нее и оказались внутри чего-то – я так и не понял, что это было. Потом – вообще ничего не помню. А потом оказалось, что мы едем по шоссе, в большой оранжевой машине. Вот так мы сюда и попали.
– Звучит, как будто вас феи украли.
– Все может быть. А ты не прочтешь, что ты сейчас написал?
Он нерешительно мнется, а потом опускает глаза на страницу:
– "Какой-то тощий турист придурковатого вида все таращится на меня от стойки. Но не в моем вкусе. Ого, он идет сюда".
Опаньки. Но я все равно продолжаю докапываться.
– А кто в твоем вкусе?
– Предпочитаю молоденьких и неиспорченных мальчиков.
– Могу изобразить, – говорю.
– Не получится. Староват.
Кажется, он меня "делает". Непорядок.
Тут Крисса решает вмешаться.
– Кстати, меня зовут Крисса. А тебя?
– Стив.
– Прошу прощения за моего друга.
– Ваш друг, наверное, сам в состоянии за себя говорить.
– Но не так хорошо, как хотелось бы, – говорю.
– Да ладно, не злись, – говорит он.
– Я не злюсь. А ты, правда, цепляешь мальчиков?
– Ага.
– Я просто не понимаю, как этот способ работает. Здесь, в этом городе все что-то пишут – по крайней мере, мне так показалось.
– Ну, способ, конечно, не оригинальный. Но пока что у меня получалось привлекать именно тех парней, которых хотелось. Не всегда, правда. Сегодня вот ты попался. Хотя ты не такой уж кошмарный. Просто не в моем вкусе.
Я украдкой смотрю на Криссу. Похоже, ее забавляет наш разговор.
– Так, уточним еще раз: тебе нравятся робкие и чувствительные…
– Ага. Они приезжают сюда из Небраски, где у них не особенно развернешься – в смысле, заняться чем-нибудь "нехорошим", – и тут уже отрываются?
– А чем ты, вообще, занимаешься? Кем работаешь?
– Оператором в справочной по телефону. А тебе это зачем?
– Понимаешь, я тоже писатель, а она фотограф. Сейчас мы работаем над одним проектом. Слушай, может быть, ты нам составишь компанию – покажешь нам, где тут что? Ну, типа, устроишь нам небольшую экскурсию? Все расходы, естественно, за наш счет.
– А что за проект?
– Книга про Америку.
– Ага, теперь все понятно. И куда вы ходите сходить?
– Хотим пройтись по гей-клубам. По самым злачным местам.
– Нет, ребята, не катит. Тем более, ее все равно не пустят.
– Почему, нет? Она же может быть лесби. Да и за парня она сойдет.
– Сойду, – говорит Крисса.
– Я понимаю, вам хочется поразвлечься, но это не зоопарк.
– Нет, конечно. И я знаю, как надо себя вести. Я не какой-нибудь… гомофоб или что-то такое. Я бы, может, и сам спал с парнями, будь у меня больше смелости. А, может, когда-нибудь и пересплю… Крисса периодически занимается сексом с женщинами. Мы же не собираемся никого обличать и клеймить. Просто нам интересно, что у вас тут происходит. Мы за все заплатим. И угостим тебя ужином.
– Может быть. Я не знаю. По-моему, это будет почти как предательство – если я приведу двух натуралов, и к тому же, писателей. Мне надо подумать.