- Разное толкуют. Кто говорит, схватили его фашисты, пытали, а кто - дескать, мёртвый уже был, когда его брали… Ты чего притих?
- Устал я.
- Вижу, что устал. Только правду мне скажи: ваш это?
- Не знаю, Петрович.
Чернов, действительно, не знал, что за смельчак такой. Ясно только было, что люди не хотели смириться с подневольной жизнью и даже в одиночку боролись с врагами.
Зигфрида Николай никогда не видел и представлял себе его облик только по описанию Игнатова. Николаю не терпелось увидеть его, но было воскресенье, а Петрович сказал, что Зигфрид заходит по понедельникам, и то не каждую неделю. Но завтра он пойдёт обедать в шашлычную и известит Зигфрида о посыльном с важными вестями.
Когда Зигфрид явился, Николай не мог сдержать не то удивления, не то восхищения:
- Чёрт возьми, такой франт!
- Так я же художник немецкого прифронтового театра, - пошутил Зигфрид, пожимая руку Николая. - Вот и познакомились. Что на фронтах? Мы тут всякого наслушались.
Николай быстро сходился с людьми, особенно, если они ему нравились. Зигфрид ему явно нравился, и он сразу перешёл с ним на "ты".
- Сейчас весь вопрос в том, кто кого опередит, мы или немцы, - говорил Николай. - Это на нашем направлении. А на Волге, скажу тебе, дела, каких ещё не было. Разве что под Москвой… Дни и ночи не прекращаются бои. Наши несут большие потери, но и немцам не сладко.
- А мы подметили, что дела у них на Волге не ахти какие. Похоже, что ставка Гитлера подталкивает Клейста к наступлению здесь, чтобы улучшить положение там. Ну, а что слышно о моём однокласснике?
- Так я с тем и пришёл.
Николай стал рассказывать о Гуке, о том, что ещё интересует разведгруппу и центр. Рассказал, как вначале из-за молчания Зигфрида все беспокоились о нём и Анне, как провели операцию "Дас Фенстер", чтобы отвлечь от них внимание гитлеровцев.
- Это была отличная мысль! - оживился Зигфрид. - Вы иногда устраивайте такие "окна", хотя бы ещё раз или два. Надо сбить немцев с толку, а то они принюхиваются, опять что-то вроде слежки организовали.
Он рассказал о Шкловском и Антонине, потом спросил:
- Так что же будем делать с Гуком?
- Намечалось провести операцию мне и Игнатову, да ранило Валентина, - ответил Николай. - Да не волнуйся, не тяжело. Но теперь я один.
- Почему же один? - возразил Зигфрид. - А мы на что? Каков план операции?
Чернов изложил план Игнатова.
- Годится, - согласился Зигфрид. - Детали обсудим.
Как обычно, вечером Гук бодро шагал по улице Подгорной в отличном настроении. Элен (так именовала себя теперь Ленка-кудрявая) была далека от его идеала, но умела обставить встречу так весело, чтобы ни до, ни после не возникало никаких проблем. Ему чертовски надоедало весь день ловить интонации начальников, чтобы вовремя и правильно отреагировать. Он вертелся целую неделю с ловкостью циркача и вполне заслужил несколько часов такого отдыха, когда можно "расстегнуть все пуговицы на мундире" и "не выпендриваться" перед девкой, которая всё равно не знает цены ухаживаниям. Всё просто, ясно и легко.
Думать о будущем Гук не любил. А что о нём думать, если утром не знаешь, доживёшь ли до вечера? Но для того, чтобы всё-таки не оборвалась преждевременно его молодая жизнь, он и вертелся, ревностно выполняя поручения новых хозяев.
Иногда в памяти всплывало прошлое. Вот с этим было хуже. Оно беспокоило, терзало мелкими укорами. Он отгонял их от себя, как назойливых мух, но они, эти образы прошлого, настойчиво лезли в голову. И прежде всего мать.
Виктор её любил и жалел всегда. Он это ещё помнит. Ей приходилось кочевать вслед за мужем-геологом, и они никогда не имели насиженного гнезда. Мать то и дело упаковывала и распаковывала вещи. До тех пор, пока не началась война. К тому времени они снова приехали в Подмосковье, где Виктор когда-то учился в пятом классе один год, вернее, даже неполный год.
Поселившись опять в Подмосковье, Виктор устроился работать в контору химического завода и заочно завершал учёбу в институте иностранных языков. Началась война - его взяли в армию переводчиком. Отец тоже ушёл на фронт. Мать осталась одна в чужом ей Подмосковье.
В плен Виктор попал не в бою, а вместе с машиной, на которую налетели немецкие мотоциклисты. Куда делись водитель, майор и подполковник, не знает, а сам на допросе сразу же стал отвечать на немецком языке и заявил, что готов служить истинной родине, так как по происхождению немец, - он уже был наслышан о пытках, а боли совершенно не переносил. После нескольких гнусных проверок его оставили переводчиком в армии фон Клейста, а затем перевели в гестапо. Конечно, может случиться, что на допрос приведут отца… Но зачем же думать об этом? Пока не привели, и, возможно, он никогда не попадёт в плен.
Виктор подошёл к небольшому дому с закрытыми ставнями, бросил беглый взгляд вокруг и уверенно открыл дверь. Спустя две-три минуты от стены дома, стоявшего напротив, отделился человек, быстро пересёк улицу и скрылся за той же дверью. Это был Зигфрид.
В комнате, куда вошёл Зигфрид, его глазам представилась такая картина: Чернов сидел верхом на Гуке, Василий, лицо которого наполовину закрывала косынка, вязал его, ругаясь:
- Чёрт паршивый, ещё кусается!
Девица, вжав голову в плечи, застыла в кресле, сидя спиной к Зигфриду. В квартире всё говорило об относительной состоятельности и даже пахло хорошими духами. Василий, управившись с Гуком, увёл девицу в соседнюю комнату. Чернов помог Гуку подняться. Тот ещё не совсем пришёл в себя, растерянно и зло озирался.
- Что, не ждали? - весело поинтересовался Николай.
Гук молчал, облизывая пересохшие губы.
- Дай ему воды, - посоветовал Зигфрид.
- Так это вы устроили? - догадался Гук. - Боже, какого я свалял дурака!
- Вы уверены, что не сваляли дурака много раньше? - со значением спросил Зигфрид.
- Развяжите мне руки. Не могу же я пить по-собачьи.
Зигфрид, наливая воду в стакан, спокойно ответил:
- Сразу видно, что вам, Виктор Гук, не приходилось быть связанным, иначе умели бы пить, как вы выразились, по-собачьи.
- Вам-то что за дело! - обозлился Гук.
Чернов развязал ему руки, придвинул к нему стул и опять весело заявил:
- А теперь вы должны развязать свой язык!
- Кто вы такие?
- Вначале объясните смысл фразы насчёт того, что вы сваляли дурака, - сказал Зигфрид.
Гук, отпив воды, криво улыбнулся:
- Когда вас допрашивал обер-лейтенант Фишер, я подумал, что вы не тот, за кого себя выдаёте. Мне знакомо ваше лицо, но не могу вспомнить, почему. Решил пока не говорить, выждать, а потом продать подороже. А надо было сразу сказать! Тогда бы не сидел вот тут, как дурак!
- Ну, если бы вы опередили и "продали" меня подороже, вам бы тоже не поздоровилось.
- Не понимаю.
- Перестаньте притворяться!
- Но я слишком маленький человек и не понимаю, что вам от меня нужно.
- Что нужно, скажем, но прежде хочу предупредить: надеемся на ваше благоразумие.
- А на чьё благоразумие могу я надеяться? Где гарантия, что вы меня не прикончите?
- Мы рук марать не станем. Это сделают немцы, причём с особой жестокостью - они страсть как не любят предателей.
- Как вы это сделаете?
- Перешлём им компрометирующие вас материалы, и они с вами расправятся.
- Мне надо подумать. Дайте хоть пару дней.
- Не дадим.
- Чего вы добиваетесь?
- Поначалу нас устроят сведения о структуре гестапо, полиции безопасности, о руководителях и тайных агентах.
- Можете не продолжать! Ничего я вам не скажу!
- Вот интересно, на допросе у фашистов ты тоже вёл себя так же смело? - с явной издёвкой спросил Чернов.
Зигфрид закурил папиросу и тихо сказал:
- Будете молчать - вам отсюда не выйти.
Гук опасливо покосился на Чернова, ставшего за спиной.
- Что получу взамен? - стал торговаться он.
- Жизнь и прежнее положение у немцев, - ответил Зигфрид. - Разве этого мало?
В комнате наступила тишина. Старинные часы на стене отстукивали время. Казалось, что под это мирное тиканье трое молодых людей просто разговаривают, отдыхая. Наконец Гук, облизнув тонкие губы и прищурив жёлтые кошачьи глаза (ну прямо как в детстве!), решительно сказал:
- Пишите!
- Я вижу у вас авторучку, - сказал Зигфрид. - Вот бумага. Пишите сами.
- Торопитесь? - со свойственным ему ехидством спросил Гук, доставая авторучку, и Чернов подумал, что он не только трус, но к тому же наглый.
- Это в ваших интересах, - парировал Зигфрид. - Вы что, забыли про даму в соседней комнате? Кстати, как вы ей объясните, что здесь произошло?
- Ещё не знаю, - сказал Гук. - Придумаю какую-нибудь историю. Да и просто прикажу молчать. В общем, вам нечего беспокоиться.
Пока он писал, Зигфрид внимательно читал, стоя у него за спиной, потом сказал:
- Теперь подпись, только отчётливо.
Гук нервно отодвинул бумагу.
- Вот теперь вы совершенно свободны и можете развлекаться. Но не забудьте, что нам ещё потребуются списки заключённых, а также подозреваемых лиц. Подготовьте к следующей встрече. Да не тяните.
Итоги операции и возможные её последствия обсуждали в "берлоге" у Петровича.
- Ну, как по маслу! - дожёвывая хлеб с тушёнкой, радовался Николай. - Даже не ожидал такой удачи в понедельник! Ну и скользкий тип! Как ни крутился, а собственной рукой написал информацию. Это ж такой вексель выдал! Теперь можно доить его, как корову.
Чернов довольно рассмеялся.
- Я вот всё думаю, почему он на допросе в кабинете директора не сказал о своей догадке? - задумчиво проговорил Зигфрид. - Тогда бы, возможно, моя песенка уже была бы спета. Наверняка сразу бы взяли. Почему же он не сказал? Всё-таки не узнал?
- Ясно, почему, боялся. Знает же, что ему это с рук не сошло бы.
- Пожалуй, - согласился Зигфрид. - И всё-таки не верится, что у него не осталось ни капли сожаления о содеянном. Предательство - груз тяжёлый. А ведь у него мать дома осталась. Может, выяснить, знает ли она, что её сын оказался на службе у фашистов? Наверное, думает, что погиб или страдает в плену. Так сказать ей правду. Пусть напишет ему хорошее письмо, которое мы могли бы использовать, чтобы и в дальнейшем заставить его работать на нас. Пусть задумается над своим положением.
При слове "письмо" Чернов потрогал засунутый за подкладку листок с известием от матери Зигфрида. От Игнатова знал о его содержании. "Нет, ещё не время", - подумал Николай и сказал:
- Можно попробовать… А как ты думаешь, что Гук сделает с той девицей? Как-никак свидетель.
- Думаю, он найдёт приемлемое объяснение или заставит молчать. Она ничего толком не знает. Василий стерёг её в соседней комнате, так говорит, что нас почти не было слышно. А лица моего она не видела. Теперь вот что. Доложи нашим, что Клейст на днях вызывал с фронта командование 13-й и 23-й танковых дивизий. Думаю, это неспроста. В штаб-квартире суета, какой раньше не было. Это сведения точные - старик Вагнер там истопником, всё подмечает, дочери рассказывает. Великолепный старик оказался! И ещё: Абвер готовит специального агента для заброски в Грозный. Не иначе как для организации крупной диверсии, чтобы ослабить снабжение наших войск горючим. Агент - специалист. То ли инженер, то ли техник из пленных. Дело знает и бывалый.
- Приметы? - спросил Чернов.
- Тебе бы биографию с фотографией! - усмехнулся Зигфрид. - Знаю только, что у того человека очень маленькие уши, плотно прижатые к височной части.
- Не богато.
- Чем богаты, тем и рады. Майор Файст не дурак, держит своих питомцев на казарменном положении. Если и разрешает выход в город, за пределы разведшколы, то лишь к женщинам, которых они сами же, немцы, и подобрали. Внешне выглядит как поощрение, а на самом деле проверяют, не болтлив ли агент. Об "инженере" разведал Петрович через старого приятеля, у которого дочь в числе "благонадёжных" женщин, подобранных Файстом. Ну, Коля, мне пора уходить. Хоть и выходной сегодня в театре, а ночевать лучше дома. Тем более, что здесь место занято.
- Понимаю, - Чернов, смущаясь, отвернул подкладку, вытащил листок. - Письмо тебе от мамы… Ты здесь почитай, а потом пойдёшь.
- Что же ты молчал!
Зигфрид с волнением взял листок, быстро сел к лампе. Николай видел, как на его просветлённом лице внезапно проступили желваки, как сжался и замер Зигфрид. Не такую весть желал бы он принести товарищу. Подошёл Петрович:
- Вы чего молчите?
- Тс-с-с… - приложил Николай палец к губам. - Письмо… Его сестра погибла.
Петрович горестно покачал головой. Зигфрид с усилием поднялся, глухо сказал:
- Нина была младше меня… Всего девятнадцать… Добровольно ушла к партизанам, и вот…
Он подал скомканный листок Петровичу:
- Сожги.
- Зигфрид… - Николаю хотелось утешить товарища в таком несчастье.
- Ты не волнуйся, - тихо сказал Зигфрид, - я устою, выдержу… Передайте маме, что я жив.
Он вышел, а Николай ещё долго вскидывал к голове руки и терзался, что именно ему выпала участь доставить Зигфриду плохое известие. Спал Чернов тревожно. Чуть свет его разбудил Петрович:
- Вставай, пора уходить.
Николай растёр затёкшую шею.
- Поешь, а то дорога дальняя, - Петрович поставил перед ним яичницу с салом.
- Хорошо тут, даже уходить не хочется, - сказал Николай. - Кровать мягкая, еду прямо в постель приносят. И книжки есть. Санаторий!
- Это Валентин позаботился, уютное гнёздышко свил, - пошутил Петрович. - Для себя старался.
- А сам вот и не добрался!
- Отсюда, главное, выбраться надо вовремя. А то было дело, когда облаву после бомбёжки устроили. Только Зигфрид сюда прибежал, когда ракету-то пустил возле виллы, слышим: мотоциклы, стрельба! Ну, думаю, как нагрянут?! Может, и не нашли бы убежище, а всё-таки неспокойно мне стало. Я и вышел: пусть видят, что не таюсь, и прятать, значит, мне нечего. Один фарами посветил, другой - с вопросами. Хоть и плохо, но по-русски. Я говорю: мол, ищете кого? А он: "Партизан, партизан!" А я: откуда, мол? И тут он меня признал: "Сторож… на кладбищ…" Говорю: "Точно". Видать, стоял там на посту, когда хоронили ихних, и меня запомнил. И, представь себе, зашли, мельком комнату осмотрели, вышли и уехали… Ну, поел? Присядем на дорожку.
Они присели. Николай попросил:
- Петрович, надо бы прощупать охранников гестаповской тюрьмы. Может, выручать кого придётся.
- Побег, что ли, устроить?
- Возможно.
- Так, значит, тот человек, что гранату бросил, ваш?
- По заданию ли действовал или по собственному почину, всё равно наш, советский.
- Это верно. Буду стараться.
- А с Морозовым что? Так и не знаем.
- Ты с Зигфридом говорил?
- Говорил. Он тоже ничего толком не знает. Хорошо бы заполучить списки людей, содержащихся в гестапо.
- Ну, ты же слыхал, что Зигфрид сказал: Гук теперь у него в руках. Он из него выжмет.
- А вдруг этот Гук вывернется? - высказал сомнение Николай. - Уж очень скользкий тип.
Прорыв
Хроника (из военных архивов). Командование 37-й армии и Северной группы войск не сумело разгадать замысел противника и своевременно не усилило правый фланг армии. Хотя разведка докладывала о замеченной перегруппировке вражеских войск, выводы из этих данных были сделаны ошибочные. Так как этот период совпал с подготовкой нашего контрудара, то штабы оценили перегруппировку противника как мероприятие по укреплению обороны.
* * *
Когда Чернов предстал перед Пановым, на строгом лице генерала промелькнул отблеск удовлетворения: глаза у Николая весёлые, хоть и ввалились, значит, операция удалась. Чернов подробно рассказал о Гуке. В кабинете, как всегда в таких случаях, присутствовали Игнатов и Кондратьев.
- О Морозове ничего не удалось узнать, - сказал Николай. - Есть сведения, что какой-то человек бросил в фашистов гранату, убил из револьвера офицера и полицая. Убит или схвачен, неизвестно. Но вряд ли это Морозов. Он на это не пошёл бы из боязни раскрыться. Скорее всего, с ним произошла какая-то трагическая случайность. Есть свидетельница, которая уверяет, что сапожника взяли ночью из мастерской сразу после налёта.
Игнатов, слушая, представлял себе Морозова, каким видел его в последний раз на нейтральной квартире. Балтийский моряк, десантник, он знал немало приёмов нападения и обороны в открытой схватке, но опыта тайной борьбы с противником почти не имел. Тогда, на квартире, Морозов выглядел молодцом. Подкупали его смелость, готовность выполнить задание. Швырнуть гранату в гитлеровцев - это в его духе. Но если взяли из мастерской около рынка, то что-то заподозрили? Или он случайно оказался там после комендантского часа, может, и сопротивление оказал? Что-то уж слишком много случайностей. Прав генерал: плохо ещё работаем.
- Да-а, - Панов навалился на стол своим грузным телом, потянулся за картой. - В разведке не всегда получается так, как намечается. Ну, что там у противника?
Панов развернул карту с синими и красными обводами и стрелками, показывающими положение войск.
- Фон Клейст отдал распоряжение о передислокации частей 13-й и 23-й танковых дивизий.
- Куда? - в глазах Панова загорелись огоньки.
Чернов показал на карте.
- Но ведь эти дивизии увязли под Малгобеком, - высказал сомнение генерал.
- Тем не менее, переброска потихоньку идёт… Немцы усилили 2-ю горнострелковую румынскую дивизию одним или двумя батальонами - они на пути к исходному рубежу. Готовится прорыв силой не менее полутораста танков.
- А не может получиться так, что передислокация танковых частей - просто отвлекающий манёвр? - вмешался Кондратьев.
- Зигфрид так не думает.
- Он не думает, - опять засомневался Кондратьев. - Но откуда у него эти сведения? Какие-то обгоревшие бумажки, которые истопник вынимает из печки. А если немцы заподозрили Вагнера в связях с нашей разведкой и нарочно подсунули ему эти бумажки? Что тогда? Кто ответит за дезинформацию?
- Прежде всего я, - сдвинул брови Панов. - Но вот почему немцы решили наступать на нальчикском направлении? Не потому ли, что разведали состояние 37-й армии лучше, чем на моздокском? Вот и получается минус в нашей работе.
- Почему в нашей, а не в работе контрразведки? - вскипел подполковник.
- Перестаньте, Кондратьев! Надоело!
А генерал, оказывается, может и взорваться. Все мы люди… Взорвёшься тут, когда выявляются такие просчёты. И Игнатов как можно спокойнее сказал:
- Я думаю, информация Зигфрида верна. Передадим куда следует, а там пусть делают выводы.
Игнатов проснулся от страшного грохота и мигом подскочил. Кинулся к столу, где лежали часы, чиркнул спичкой: было четыре часа утра. Скудный огонёк осветил на миг листок перекидного календаря: 25 октября. Майор оделся в две-три минуты и побежал в помещение разведгруппы. Над головой висел сплошной гул вражеской авиации. Такого штурма позиций и тылов 37-й армии со стороны немцев он ещё не видел!