Лодка, прошуршав в камышах, мягко ткнулась в песчаный берег. Солдаты вбежали в воду, подхватили разведчиков под руки, утащили в окоп. Только о сапере забыли. А Пчелинцев не спеша укрыл лодку, забросал ее срезанным камышом, постоял в глубокой задумчивости и медленно пошел от реки. Вскоре его маленькая фигура растаяла в темноте.
Разведчики гуськом шли по окопам. Где-то, казалось совсем рядом, раздались пушечные выстрелы, и несколько снарядов, мигом перемахнув Донец, один за другим упали неподалеку.
В траншеях разведчиков встретил боец, посланный командиром стрелковой роты.
- Я вас проведу, - сказал он.
- А где командир роты? - спросил Марченко.
- У себя в блиндаже, - ответил солдат.
- Что же тут у вас произошло без нас? - спросил у бойца Шахаев, снимая сапог и выливая из него зачерпнувшуюся еще у того берега воду.
- На ту сторону переправлялись. Бой вели.
- Ну и как?
- Что - как?
- Как же бой-то?
- Оно бы ничего. Переправились как есть все. И высоту отбили. И вдруг приказ - отходить. Зачем переправлялись, не понять. Только кровь пролили… Скоро, должно, опять пошлют туда…
- А может быть, нужно было вести этот бой?
- Может, и нужно, кто знает, - быстро согласился солдат. - Только людей-то жалко…
Он не договорил. Снова раздались пушечные выстрелы, и опять несколько снарядов один за другим упали неподалеку, обдав своим горячим дыханием лица солдат. Молодой пехотинец уже лежал на дне окопа, уткнув голову в патронную нишу.
- Ну, веди. Эй ты, орел! - Сенька не совсем ласково пнул бойца в спину.
Тот встал и, ошалело взглянув на Ванина, проворчал:
- А куда торопишься? Думаешь, там не стреляют?
- Я ничего не думаю. Веди к командиру роты.
- Что ж, пошли… Только вы у него все не поместитесь, тесно там.
Наконец добрались до блиндажа командира стрелковой роты. Вход в этот блиндаж был закрыт трофейной плащ-палаткой, сквозь которую чуть-чуть пробивался свет. Кто-то, должно быть сам ротный, разговаривал по телефону. Доносился хриплый, простуженный голос:
- Сорок активных… Что?.. Уже проверил… Да, да, пришлите побыстрей… Говорю, что еще днем все проверил!.. Хорошо…
- Здесь можете передохнуть, - сказал разведчикам Марченко. - А вы, товарищ Шахаев, пойдете со мной. Доложите о выполнении задания. - И, не заходя в блиндаж, лейтенант в сопровождении Шахаева пошел дальше.
Боец-проводник просунул голову под плащ-палатку.
- Товарищ старший лейтенант! Разведчики с того берега тут.
- Хорошо! Пусть заходят, майор Васильев уже звонил, спрашивал о них, - раздался в ответ хриплый голос.
Отогнув плащ-палатку, разведчики один за другим пролезали сквозь светящуюся щель. Кряхтел Пинчук, в три погибели изогнулся Аким, и только Сенька проскочил в эту дверь без всяких затруднений.
Маленький, наскоро сооруженный и так же скоро обжитый блиндаж походил на коробку с сардинами - так много было в нем людей. Добрая половина бойцов уже спала. Возле лампы, сделанной из снарядной гильзы, сидели друг против друга двое, сложив калачиком ноги, так как вытянуть их было некуда.
- Ну вот, товарищ Финогенов, поздравляю вас с получением комсомольского билета. Надеюсь, оправдаете высокое доверие…
Сказавший это приветливо смотрел на бойца; солдат держал в руке новую серую книжечку и как-то робко улыбался.
В говорившем Сенька узнал капитана Крупицына - помощника начальника политотдела по комсомолу. Это он, когда были тяжело ранены командир батальона и его заместитель, взял командование на себя и овладел высотой. Ванин познакомился с ним еще на Волге, когда Саша Крупицын вот так же, в крохотном блиндаже, вручал и ему комсомольский билет, а потом вместе с разведчиками ходил за "языком".
Крупицын считался самым оперативным работником политотдела. Его редко видели в штабе дивизии. Целыми сутками пропадал он в окопах, среди солдат, без которых, казалось, он не мог прожить и одного дня. Захватив с собой полевую сумку, туго набитую членскими билетами, он отправлялся в полки, пробирался прямо на передовую, в роты, и тут же, где-нибудь в траншее или окопе, помогал комсоргам организовывать прием молодых бойцов в комсомол. Нередко он помогал писать заявления, находил рекомендующих, а иногда и сам рекомендовал. Заполняя членские билеты, Крупицын ставил свою заковыристую подпись и тут же их вручал. Иногда это происходило перед самым боем, и часть выданных им книжек на другой же день возвращалась обратно. Эти билеты были новенькие, бережно обернутые в пергаментную бумагу, с короткой пометкой: "Убит".
Здороваясь с Крупицыным, Сенька неожиданно сообщил:
- А у нас погиб один… Уваров его фамилия.
- Я знаю, слыхал уже, - сказал капитан.
- От кого это? - удивился Ванин.
- Сапер один сейчас сюда забегал. От него и узнал.
- А-а, Пчелинцев… Мы ему еще на том берегу об этом сказали. Встречал он нас. Дружил с Уваровым… - голос Ванина оборвался.
Как ни тесно было в блиндаже, нашлось место и для разведчиков. Стиснутые со всех сторон бойцами-пехотинцами, разведчики, несмотря на усталость, перебивая друг друга, рассказывали о своем походе в тыл врага. В эту ночь долго коптил фитиль, всунутый в стреляную гильзу, и мало кто спал в блиндаже.
На рассвете, простившись с командиром роты и с Крупицыным, разведчики покинули блиндаж. За изгибом траншеи вдруг встретили того самого бойца, который рассказывал им про старшину роты, когда группа Шахаева уходила на задание.
Боец тоже узнал разведчиков и весело улыбнулся.
- А где же ваш скандальный старшина? - спросил его Сенька.
- У себя, должно быть.
- Он на Акима нашего не набросится, случаем, как тогда?
- Что вы!.. Да и не до этого ему сейчас. Раненный он немного, наш старшина Фетисов.
- Это как же? Блиндаж, что ли, накрыло?..
- В атаку нас повел, когда ротного не стало…
- Так…
Сеньке почему-то стало неловко, и он опустил голову.
Недалеко от рощи, к которой подошли разведчики, в неглубокой балке, изрытой блиндажами и щелями, укрывались "катюши". Вокруг тупорылых грузовиков в предрассветной мути суетились бойцы в чистеньких ватных куртках и новых пилотках.
- "Катюши"! - с восхищением закричал Ванин, видя, как бойцы стягивали с аппаратов покрывала.
"Катюша" была Сенькиной слабостью. Чего бы не отдал он, чтобы только попасть хотя бы самым что ни на есть последним номером в батарею "эрэсовцев", как гордо называли себя гвардейские минометчики. Профессию "эрэсовцев" Сенька считал даже более ценной, чем профессию разведчиков.
- Глянь, глянь, ребята!.. Расчет убегает… Сейчас заиграет!..
Страшный скрежет заглушил последние слова Ванина. Огненные смерчи сорвались с дырявых металлических рельсов и полетели куда-то за Донец, оставляя за собой красные следы. Минуту спустя послышались разрывы. Семен посмотрел на то место, где только что стояли "катюши", и ничего не увидел: гвардейские минометчики исчезли. Только белый дым клубился, колеблемый теплым весенним ветром. Внезапное появление в самых неожиданных местах и столь же быстрое исчезновение "эрэсовцев" делали их службу еще более заманчивой для Сеньки - этого неутомимого любителя приключений.
- Уже пропали! - с восторгом крикнул он, прислушиваясь к далекому ворчанию моторов.
- Хлопци, а ну давай тикать звидциля? Бо нимец минами пулять будэ! - предупредил Пинчук. - Вин всегда по "катюшиному" месту бье…
Едва разведчики отбежали метров на полтораста, как в балке, там, где стояли "катюши", запрыгали огненные фонтаны разрывов.
- Давай, давай! Лупи по пустому-то месту! - торжествовал Сенька.
- Ишь, потревожили, - залезая в подвернувшуюся щель, заметил Пинчук.
- "Катюши" пристрелку производили, - рассудил Аким, - обратите внимание, машины новенькие, только с завода. Новая часть, наверно, прибыла к нам… Да и в окопах что-то солдат густовато стало…
Обычно большие события на фронте назревают постепенно. Солдаты догадываются о них по множеству самых различных признаков. Пехотинцы, проводившие дни и ночи в своих земляных норах, вдруг приметят, что их становится больше; в окопы чаще заглядывают представители других родов оружия; над позициями противника не переставая кружатся самолеты-разведчики; пулеметчики получают новенькие "станкачи"; в нишах неожиданно увеличивается запас патронов, а командира роты чуть ли не каждый день вызывают на какие-то совещания, - приметят все это бойцы-пехотинцы и насторожатся: быть большим боям! Артиллеристам подвезут несколько боевых комплектов, или "быков", как они называют это на своем фронтовом языке, и этого, конечно, достаточно, чтобы догадаться о приближении больших дел. А разведчикам и того легче понять, что назревает буря: их чаще обычного посылают за "языком".
Появление "катюши" на участке фронта в спокойное время также было вернейшим признаком надвигающихся событий. Вот почему разведчики встретили гвардейских минометчиков с таким восторгом.
- И правда, новенькие! - вспомнил Сенька. - И "юбки" у "катюш" с иголочки. И когда только в нашем тылу успевают все это делать? - удивлялся он. - Вся Украина, Белоруссия, Прибалтика в руках врага, и все-таки…
Теперь разведчики двигались быстрее. Обветренные, заскорузлые лица освежал предутренний влажный воздух.
До деревни Безлюдовки, что жалась к Шебекинскому лесу, дошли, когда стало уже совсем светло. Возле штабных блиндажей еще никого не было. Только у одной землянки сидел на корточках солдат без погон и старательно мыл котелки.
- Так это ж Бокулей! - узнал Семен и прибавил ходу. Ему хотелось скорее поговорить с румыном, который вот уже второй год исправно служил переводчиком у работника политотдела капитана Гурова - плотного и лысого человека, с черными подвижными и умными глазами.
Бокулей был мобилизован в румынскую армию на четвертый день войны с русскими. В день мобилизации, когда еще не успели на него надеть военную форму, он бежал, скрывался сначала в лесах, недалеко от своего родного села Гарманешти, Ботошанского уезда, а затем, опасаясь преследований, в одну июньскую темную ночь переплыл Прут и ступил на советскую землю. С той поры он добровольно вместе с советскими войсками совершил путь от Прута до Волги и теперь шагал обратно. К нему уже давно все привыкли, считали надежным парнем. Бокулей ходил в красноармейской шинели, наверняка нацепил бы на себя и погоны, но этого пока ему не разрешали. Зато на пилотке румына красовалась маленькая красноармейская звездочка - предмет его большой гордости. За эти годы Бокулей научился сносно говорить по-русски.
Сенька подружился с Бокулеем уже давно. Еще под Сталинградом разведчику приходилось выходить вместе с Бокулеем на передовую и через ОЗУ делать для румынских солдат передачи.
Сейчас, подойдя к румыну, Ванин спросил:
- Пленные были, Георгий?
- Не-ет, - коротко, не удивляясь появлению разведчиков, ответил румын.
Он положил вымытые котелки в сторону и радушно посмотрел на Сеньку, оттопырив большую нижнюю губу.
- Разведчики два раза ходили, а пленных нет.
Сенька выругался и смачно сквозь зубы сплюнул.
- Як Забарова поранило - нэма "языкив", - заметил Петр.
Семен помрачнел. Настроение его быстро испортилось. Почему-то вспомнился маленький сапер Вася Пчелинцев, так тяжело переживавший гибель друга. Злой и колючий, Сенька шагал к своему блиндажу, к которому уже подходил Аким.
В довершение всего Сенька попал в старую воронку от снаряда, до краев наполненную водой.
- Чертовы души! Лень закопать! - ругался он, имея в виду ординарцев: к ним он давно относился с открытой неприязнью.
Пинчук догадывался, что причиной Сенькиной ворчливости была гибель Уварова: как ни странно, Ванин тяжелее всех переносил потерю товарища.
Не знали разведчики, что на это у Сеньки была особая причина…
В блиндаже - он долго пустовал - пахло грибами и мышиным пометом. От мокрой соломы несло гнилью. Из-под сырых, темных бревен наката тянулись бледные, хрупкие ростки каких-то растений. Аким сбивал их головой, отыскивал местечко посуше, чтобы прилечь отдохнуть. Пинчук развязал мешок, извлекая из него остатки продуктов. Сенька завалился на нары и ленивым взглядом следил за ним. Он лежал как раз в том месте, куда изредка падали с потолка холодные красноватые капли. Одна такая капля, будто прицелившись, попала прямо в правый глаз Ванину. Сенька шарахнулся в сторону.
- Аким, что ты развалился? Подвинуться не можешь? - закричал он на засыпающего товарища.
- Тебя що, мабуть, бисы мучають? - вступился за Акима Пинчук.
Аким недовольно пробормотал что-то себе под нос, прикрывая рукой очки и нехотя уступая место Сеньке.
Вскоре все трое спали уже крепким сном. Разбудил их Шахаев, вернувшийся от лейтенанта. По его взволнованному голосу разведчики догадывались, что предстояло что-то необычайное.
- Подшить подворотнички, почистить обувь! - громко и торопливо скомандовал он. - К генералу пойдем!..
Пинчук крякнул от удивления.
- Сам комдив вызывав?
- Сам.
- Оце дило!
- А ты думал как? - ответил Семен. После крепкого сна и от такой приятной новости он уже успел прийти в обычное свое веселое расположение духа. Ванин сделал вид, что его нисколько не удивило сообщение Шахаева. - Таких героев, как ты, Петр Тарасович, не то что генерал, сам Калинин скоро в Москву позовет.
Пинчук хитро ухмыльнулся и, чтобы подзадорить Семена, спросил с сомнением:
- Так уж и позовет?
- Позовет, позовет, я-то уж это наверняка знаю. У меня родственник один в секретарях у Калинина служит. Так что ты это учти…
- Придется вчесть… Тильки ты не очень брешы.
- В жизни не врал!.. Ежели насчет табачку и всего прочего не поскупишься, то Семен Прокофьевич, то есть я, - уж так и быть - устроит тебе свидание с Калининым!..
- Ладно, Семен. Я вже був у Михаила Ивановича, - серьезно сказал Пинчук.
Он вспомнил, как еще до войны Михаил Иванович пригласил к себе лучших председателей колхозов Украины и вел с ними задушевную беседу. В числе этих председателей был и Пинчук. Встреча со Всесоюзным старостой навсегда осталась в памяти образцового "головы колгоспу". О ней-то и рассказал сейчас Пинчук своим друзьям.
- А награды какие-нибудь выдавал вам Михаил Иванович?
- Цього не було.
- Ну вот! - словно обрадовавшись, заговорил Ванин. - А теперь - по моей протекции, конечно, - Калинин вызовет тебя для вручения боевых наград. Понял?..
Пинчук добродушно смеялся. Он уже давно обнаружил, отчего это заговорил с ним так саратовец. На гимнастерке Ванина не хватало одной пуговицы. Пойти к генералу в таком виде он, конечно, не мог. Раздобыть же пуговку можно было, разумеется, только у запасливого Пинчука, к которому Сенька и не замедлил обратиться:
- Одолжи, Петро Тарасович, одну пуговку. В Москву-то ведь вместе поедем. Одолжи!
Пинчук достал пуговицу. Однако Ванину пришлось при этом выслушать длиннейшее наставление о бережливости и аккуратности. А пуговку он так и не пришил - поленился. Нашел другой выход, использовав старый и давно испытанный солдатский прием: закрепил ушко пуговицы спичкой.
Осмотрев каждого и не обнаружив Сенькиной уловки, Шахаев собрался было вести разведчиков к генералу. Но не успели они еще выйти из землянки, как в ней появились командир дивизии и начальник политотдела.
- Здравствуйте, товарищи! - приветствовал их генерал.
Солдаты подтянулись и нестройно ответили:
- Здравия желаем, товарищ генерал!..
Неожиданное появление комдива в землянке смутило разведчиков. Но это смущение длилось недолго. Уже через минуту они бойко отвечали на все вопросы Сизова и Демина и оживленно рассказывали о своих похождениях в тылу врага.
Генерал любил беседовать с солдатами, он ведь и сам когда-то был рядовым…
Летом 1917 года 1-й полк Отдельной Балтийско-морской дивизии, совершив почти стокилометровый переход за одни сутки, ночью подошел к старинной крепости Измаил. Весь марш прошел под проливным дождем. Утром командир полка - высокий стройный полковник - осматривал позиции. Проезжая через овраг, по которому неслись потоки желтой холодной воды, он заметил солдата. Тот стоял посреди оврага, по грудь в воде, и что-то искал, шаря под водой руками.
- Кто таков? - обратился к нему полковник.
- Рядовой Сизов, телефонист восьмой роты. Ищу повреждение провода, ваше высокородие!
Полковник внимательно посмотрел на худощавого высокого солдата, промокшего до нитки, и воскликнул:
- Каков молодец! Награду получишь. Георгия!
- Рад стараться!
Но не довелось Сизову получить награду. На другой день после встречи с командиром полка заметался он в горячке тифа. Его положили в теплушку, заполненную ранеными солдатами, и поезд медленно пополз на родину. Так бы, наверное, и умер рядовой Сизов в грязном вагоне, не наткнись на него земляк, по доброй воле оставивший фронт. Он-то и привез полуживого Сизова домой, в далекую самарскую деревеньку. Долго промаялась с ним мать, пока не поставила его на ноги. И снова собрался Иван на фронт.
- Неужто опять? - всплеснула старая руками.
- Солдат я, - коротко ответил он. И старуха его поняла.
- Уходишь, родимый?
- Да, мать.
Но теперь он пошел защищать свою, Советскую власть. Много лет подряд не расставался Сизов с оружием. Побывал почти на всех фронтах. Служил в первых полках только что рожденной Красной Армии, что нанесли сокрушительный удар немцам под Нарвой. Громил Юденича, самарскую учредиловку. Гражданскую войну закончил на Туркестанском фронте. На всю жизнь врезался в память день, когда с ним разговаривал Фрунзе. Плотный, подтянутый, с бобриком седеющих волос на большой круглой голове, с подстриженными густыми усами, он ходил перед строем бойцов, посматривая на них внимательными голубыми глазами. Потом сказал:
- Желающих остаться в кадрах Красной Армии прошу выйти!
Первым шагнул из строя правофланговый, высокий сухощавый красноармеец. И когда к нему подошел Фрунзе, попросил, прямо глядя на Михаила Васильевича:
- Товарищ Фрунзе! Пошлите на учебу. Хочу стать красным командиром.
- Образование? - спросил Михаил Васильевич.
- Два класса приходской.
- Маловато. Коммунист?
- Коммунист.
Это был красноармеец Сизов.
Кончилась гражданская война, но напрасно мать ждала сына. Заглянул он к ней на недельку проездом только в двадцать втором году. Уже ротным командиром уезжал Сизов на Дальний Восток. Потом, несколько лет спустя, возвращаясь в Москву, снова навестил ее. Мать спросила охая:
- Докель же все будешь маяться по свету-то, сынок? Разве ж так можно? Жениться бы тебе пора. Заждалась Полюшка, извелась бедная.
"Жениться? - задумался Сизов. - А ведь, пожалуй, мать права. Пора, конечно!"
- Так, значит, она ждет, мама, а?..
- Все глаза проглядела. Каждый день все спрашивает о тебе.
- Знаешь что, мать, посылай-ка, старая, сватов к Полюшке!
- Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут, живите с богом!..
Так и поступил.