Военнопленные в немецком лагере сержант Роман Дробот и чекист Николай Дерябин понимают, что их вот-вот расстреляют. Николай переходит на сторону оккупантов, а Роману удается выбраться из-за колючей проволоки. Теперь Дробот в составе партизанского отряда намерен уничтожить секретный спецобъект фашистов, о котором он узнал от одного из заключенных. Отряд готовит неожиданный и жесткий удар, но что ждет народных мстителей в логове врага?..
Содержание:
Предисловие 1
Часть первая - Лагерь 1
Часть вторая - Отряд 13
Часть третья - Лес 25
Часть четвертая - Поселок 37
От автора 50
Примечания 51
Андрей Кокотюха
Найти и уничтожить
Огонь настиг их как раз в тот момент, когда Тернер нырнул под перевернутый грузовик. По лежавшим на асфальте людям пронеслась тень штурмовика. Тернер втянулся глубже в пустую нишу между шасси и передним колесом. В ожидании следующего самолета он свернулся, как эмбрион, закрыл голову руками, плотно зажмурился и думал только об одном – выжить…
Иэн Макьюэн. Искупление
© Кокотюха А., 2013
© DepositPhotos.com / Xalanx, Юрий Артамонов, Alexandra Karamysheva, Anton Matuschak, обложка, 2013
© Shutterstock.com / Hasloo Group Production Studio, обложка, 2013
© Книжный Клуб "Клуб Семейного Досуга", издание на русском языке, 2013
© Книжный Клуб "Клуб Семейного Досуга", художественное оформление, 2013
Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Предисловие
Размеренная повседневность никогда не поставит вопрос ребром: "Жить или умереть?" Необходимость выбора дамокловым мечом нависает над головами, если начинается война. В романе Андрея Кокотюхи военные действия ведутся на всех направлениях: на фронте и в тылу. Здесь присутствует авторский вымысел, но нет места писательской выдумке. Все по-настоящему, жестко, на грани жизни и смерти.
Ремарка после ошеломляющей развязки вызывает некоторое сожаление: неужели события и персонажи вымышленные? Эх! А мы-то поверили, господин автор! Поверили, что были отважный боец Роман Дробот, жестокий предатель-особист Дерябин, партизанский командир Родимцев, он же Строгов. Даже в немецкого барона Отто Дитриха, разведчика из Абвера, поверили!
Золотая монетка в копилку писателя – за то, что бойцы Красной Армии Дроботы, офицеры НКВД Дерябины, партизаны Шалыгины и полицаи Шлыковы стали для нас неотъемлемой частью исторического события, которое принято называть "Великая Отечественная война".
При создании исторического фона в романе автор опирался на архивные документы. К примеру, приказ №8000/1942 "Положение об использовании местных вспомогательных сил на Востоке" от 17 августа 1942 года, подписанный Начальником Генерального штаба генерал-полковником сухопутных войск Ф. Гальдером, регламентировал порядок подбора и использования добровольцев из местного населения и русских военнопленных там, где ими можно было заменить немецких солдат. Герр Гальдер действовал не по своему почину: ему приказал разработать "Положение" другой влиятельный господин – Адольф Гитлер. При вторжении в СССР фюрер не планировал привлекать к сотрудничеству коллаборационистов. Однако гигантские потери сухопутных войск, которые к августу 1942 года, с учетом убитых, раненых, пропавших без вести, составили 1 млн 472 тыс. человек, вынудили Гитлера пойти на этот шаг.
В книге упоминаются тыловые хиви, служившие при военных комендатурах вермахта. Для большинства военнопленных влиться в ряды хиви (или "гиви", как их назвали в показанном на украинском телевидении документальном фильме "1941. Запрещенная правда") – единственный способ избежать смерти в концлагере. Это был реальный шанс спасти свое тело, потеряв при этом душу.
"На что я готов, чтобы выжить?" – вопрос, который не раз задают себе герои романа "Найти и уничтожить". Кто-то предпочитает смерть предательству своих товарищей. Кто-то после жестокости советской власти и пережитых при ней унижений не считает, что изменяет Родине, ища в немцах спасителей от коммунистов. Кто-то понимает: между режимами разницы нет – и начинает сражаться только за себя. Кто-то пополняет ряды тех, кого сами фашисты считали человеческим отребьем.
Хотелось бы, чтобы от читателей не ускользнула именно эта глубокая составляющая авторского замысла. Из привычных ингредиентов военно-приключенческого романа приготовлена взрывоопасная смесь: перестрелки, схватки, погони, интеллектуальные поединки, постепенно закручивающаяся пружина интриги… За всем этим – основная мысль: на войне каждый хочет выжить любой ценой. Но всегда ли стоит платить любую цену?
Часть первая
Лагерь
1
Сумская область, район Ахтырки, март 1943 года
До войны здесь держали колхозный скот.
Хлев чудом уцелел во время бомбежек. Сколоченный из грубых, кое-как пригнанных друг к другу досок и продуваемый всеми ветрами, он все-таки сохранил запахи, которые обычно сопровождают скотину, – прелой соломы и навоза. Что подтверждало одну простую истину: дерьмо неистребимо во всех его проявлениях.
Роман Дробот родился и вырос в Киеве, причем в центральной части города, о сельской жизни имел очень смутное представление и прелестей крестьянства на себе не испытал. Но запахи запомнил с детства: его отец, профессор биологии Михаил Иванович Дробот, имел привычку брать внаем на летние месяцы дачу за городом. Под словом "дача" ученый-естественник понимал уютную сельскую хату, желательно – на окраине, ближе к лесу и речке. Человек должен сближаться с природой, говорил папа, снимая в таких случаях очки в тонкой оправе, и когда Рома видел этот жест, вздыхал: значит, предстоит выслушать длинный монолог, пересыпанный трудными для понимания словами из учебников и других научных книг. А суть понятна: человек – часть природы, ее порождение, высшая форма, потому чуждаться исконного не должен.
Дроботу-младшему на сельских "дачах" было неимоверно скучно, чего не скажешь о младшей сестренке: Люська довольно быстро находила общий язык с местными девчатами, те глядели на ее городские наряды, как на одеяния неземного существа, и сестра с материнского разрешения отдавала новым подружкам то из своего гардероба профессорской дочки и киевской барышни, что ей самой надоело, не нравилось или уже не подходило.
У Романа с сельскими хлопцами не ладилось. Хотя бы потому, что те были сильнее, смелее и ловчее. Навыки, полученные в спортивных кружках Осоавиахима, куда Дробот-младший записывался, следуя духу времени, не шли ни в какое сравнение с умением деревенских ездить на конях без седел, легко ориентироваться в окрестных лесах, плавать, как рыбы, ныряя с бережка обычно голяком, и главное – драться. Здесь не боялись пускать кровь похлеще, чем в киевских подворотнях и каменных дворах-колодцах: тамошние обитатели любили погонять профессорских сынков и других тюфяков, позоривших двор и улицу. Но городские дворы имели целый свод неписаных правил, которые соблюдались неукоснительно. Потому, когда Ромка однажды все-таки дал серьезный отпор, вложив в кулак все свои знания, полученные на секции французской борьбы, его тогда хоть и избили крепче обычного, но с тех пор трогать и задирать перестали. Сельские же парни являли собой стихию, дикую и неуправляемую, не признающую правил и ограничений. Для них городской оставался чужим, пока не станет таким, как они. Чего Рома Дробот себе позволить не мог.
И все-таки однажды поддался на провокацию. Его взяли на слабо, завязали глаза, завели в лес и бросили там, чтобы поглядеть, как городскому удастся выбраться. Рома плутал до темноты.
Мать с вернувшимся из Киева отцом подняли тревогу, мальчишек родители успели примерно наказать, а Люська даже расплакалась – думала, что навсегда потеряла старшего брата и его растерзали волки. Но ни волков, ни других зверей, кроме разве что белок, Роман во время своих блужданий не встретил. Вышел из лесу сам. Правда, с другой стороны, не с той, откуда его ожидали, и появился в селе как раз в тот момент, когда местные дядьки, организованные профессором Дроботом в поисковый отряд, готовились прочесывать лесной массив.
Ромке тогда тоже влетело. Его не били, у них в доме было не принято бить детей. Но пусть бы ударили: все лучше, чем выслушивать длиннющие поучительные отцовские речи. Однако именно тот случай открыл Роману Дроботу неожиданное увлечение: он загорелся научиться ориентированию в лесах, даже уломал папу купить ему компас. Свои экспедиции и вылазки совершал в одиночку, только однажды взяв с собой Люську, за что снова получил серьезный выговор от отца.
Папа, мама и сестра погибли осенью сорок первого.
Роман ушел добровольцем на фронт со второго курса Киевского университета, собирался стать юристом. Профессор Дробот попытался подключить свои связи, чтобы обеспечить сыну бронь, ведь учиться можно и в эвакуации. Но Роман решительно отказался. Между отцом и сыном состоялся непростой разговор, оба говорили на повышенных тонах. Когда профессор схватился за сердце, мама бросилась к нему, Роман же не принял это всерьез – наоборот, схватил заранее собранные вещи и ушел, хлопнув дверью. Позже, когда немцы вошли в Киев и он с длительной оказией получил плохие вести о судьбе родных, корил себя за тот поступок, понимая, что у него уже не будет возможности попросить прощения.
А семью Дроботов накрыло авиабомбой. Немецкие самолеты утюжили колонны гражданских, уходящих в тыл. Добирались кто пешком, кто на подводах, поезда не ходили. Профессору Дроботу чудом удалось раздобыть гужевой транспорт в одном из сел, куда они добрались на случайно подвернувшейся попутной полуторке. Там их семья чаще всего снимала дачу, и колхозный председатель выделил подводу. Вернее, пристроил Дроботов к семье своей свояченицы, те тоже решили уйти подальше от быстро приближающейся линии фронта. Когда над беженцами повисли самолеты и сверху посыпались безжалостные бомбы, – как написали Роману в коротком письме, которое прилагалось к сухому канцелярскому ответу на его запрос, – мать успела столкнуть Люсю с подводы, и пятнадцатилетняя девочка бросилась сломя голову к лесу, за спасительные деревья. Она слышала разрывы за спиной, но не видела, как вдруг взметнулась земля, осыпалась вперемешку с кровавыми клочьями и на месте, где стояла их подвода, образовалась глубокая страшная воронка. Может, это и хорошо, что гибель родителей произошла не на глазах сестры, подумал тогда Дробот. Может, и ладно, что сама в следующую секунду умерла мгновенно, прошитая пулеметной очередью, – разбегающихся людей расстреливали на бреющем полете, опуская самолеты настолько низко, насколько позволяли летные правила.
Сестра, прибитая пулями к земле.
Именно этот кошмар преследовал Романа в те редкие минуты покоя, которые выпадали за полтора военных года.
Именно эта, не виденная, лишь представленная в трагических подробностях картина, всплывала перед глазами рядового мотострелкового батальона Дробота теперь, когда изо дня в день он видел перед собой периметр колючей проволоки, вышки с часовыми и лагерных охранников, среди которых русская и украинская речь слышалась чаще, чем немецкая.
Едва их с Дерябиным и еще десятью пленными привезли сюда, в лагерь, устроенный на месте бывшей колхозной фермы, Роман удивился – откуда столько наших. Хотя тут же жирно перечеркнул это слово. Это – не наши, это предатели, изменники Родины, которые послушно охраняют пленных красноармейцев. Вскоре от лагерных старожилов он узнал – здешних охранников называют хиви, формируются они из добровольцев, которых достаточно не только среди местного населения, но и среди пленных. Те, кто не выдерживал ужасов лагеря и стремился выжить, записывались в хиви, без принуждения, даже проявляли инициативу. Дроботу показали тех охранников, которые всего месяц назад еще сидели в хлеву вместе со всеми.
Самым злобным оказался один из них – он требовал называть себя господином Лысянским или господином ландшуцманом. В первый же день, когда Романа вместе с Дерябиным и другими пленными доставили в лагерь, тот выстроил пополнение в ряд, критически осмотрел и велел раздеться всем тем, у кого приметил целую шинель, гимнастерку, галифе и сапоги. Услышав приказ, Дробот покосился на Дерябина, и тот словно ощутил этот взгляд – повернул голову в его сторону, тут же отвернулся. Он оказался чуть ли не единственным, кого приказ Лысянского не касался: рукав солдатской шинели, снятой не так давно с убитого, был наполовину оторван, добытая тем же способом гимнастерка – прострелена, только с офицерскими сапогами, предметом своей гордости, старший лейтенант тогда, на опушке, не расстался. Не собирался снимать их и здесь, но когда охранник вскинул карабин и навел ствол на его голову, Николай, стиснув зубы, разулся.
Так пленные стояли в одних портянках в мокрой холодной грязи, пока полицейские собирали трофеи. Еще до наступления темноты Дробот увидел, как их одежду свалили в кучу на разложенный широкий брезент прямо у караулки, и Лысянский лично менял ее на продукты и самогон, который несли из ближайшего села люди. Крепкая одежда в тылу ценилась, ее перешивали или везли на базар, где меняли на сахар, спички, керосин, спирт.
Это рассказал Вася Боровой, в недавнем прошлом – сотрудник одной из местных комендатур, брошенный в лагерь как пособник партизан. Связи с ними тот не отрицал, даже радовался, что не расстреляли на месте, как часто бывало за подобные преступления. У Васи не было двух пальцев на правой руке, до войны он работал на пилораме. Когда пришли немцы, завербовали сразу же, но в Германию на работы не погнали, тоже благодаря инвалидности. Со слов самого Борового, он просто хотел выжить, стараясь не особо рвать пуп на немцев. Но вскоре на него вышло подполье. В записке от партизан говорилось: не станешь помогать – расстреляем как пособника. Так, оказавшись меж двух огней, Боровой все-таки выбрал сотрудничество со своими.
За что, по его словам, и поплатился.
– Знаешь, чего я тут? – сказал он Дроботу и тут же ответил на свой вопрос: – Меня по доносу взяли. Немцы, чтоб ты понимал, доносам не всегда верят. Сначала верили, конечно. После поняли: у нас тут сосед на соседа напишет кляузу только за то, что когда-то сосед с его девкой обжимался. Я на этом выехал.
– Выехал?
– Ага. Так бы шлепнули на месте. А так поволокли в Ахтырку. Там комендант… ну… начальник полиции – наш, Петро Шлыков, до войны в милиции работал. Понимает тутошнюю публику, как дела в своей хате. Если б кто посторонний донес, хана мое дело. Свой же, сосед. Говорю: господин начальник, у него сына повесили, хлопец моего возраста, он и злится. Ладно, говорит, до выяснения посиди в лагере. Тут, значит.
– И скоро выяснят?
– А хрен его знает, – признался Боровой. – Бывает, выпускают. По-другому никак, только заложить кого из своих. Или вон в охрану записаться.
Ни один из вариантов, как рассудил Дробот, для Васьки не подходил. Пока же его новый лагерный знакомый трудился в похоронной команде.
Одежду, точнее – тряпье, снятое с мертвых, должны были выбрать себе лагерные новички из общей кучи, сваленной прямо за хлевом.
Дерябин обулся в рваные ботинки. Дроботу достались штаны, из которых частично вылезла вата, и ноги в них выглядели шишковатыми; покрытая засохшей кровью, но целая телогрейка, обрезанные под чуни резиновые сапоги. Стриженую голову прикрыл неизвестно откуда взявшимся в груде обносков старым танкистским шлемом. Уютнее от этого не стало, но когда Роман натянул шлем, поймал себя на странной и совершенно неуместной мысли: теперь уши не продует и шея закрыта.
Защите именно этих частей тела членов своей семьи мама всегда уделяла особое, даже болезненное внимание. Отца с ранней осени до поздней весны не выпускала из дому, пока тот не укутается собственноручно ею связанным шарфом. Такие же "профилактические" шарфы получили и дети. Ромка, становясь старше, все чаще с какой-то бунтарской одержимостью сдирал его, прячась в глубине двора, а когда возвращался домой, там же снова наматывал. А как-то раз забыл, оставил шарф в портфеле, и мама в тот вечер сильно расстроилась, сподвигнув отца на очередную воспитательную лекцию.
Оказавшись на грубо сколоченных нарах, в продуваемом всеми ветрами хлеву, за колючей проволокой, не понимая, доживет ли он здесь до завтра, Дробот, тем не менее, невольно улыбнулся своему вынесенному из детства воспоминанию. И желанию не простудиться, чтобы не огорчить маму.
Старший лейтенант Николай Дерябин устроился рядом. Не потому, что решил держаться вместе с рядовым Дроботом, хотя они служили в одном батальоне. Просто когда двенадцать пленных вошли в хлев, превращенный в угрюмый лагерный барак, особо выбирать было не из чего. Нары тянулись вдоль стен сплошным рядом, оставляя между собой только узкий, не больше полутора метров в ширину, проход. В разных местах зияли пустотой свободные участки нар. Когда Роман машинально полез на ближайшие, попросив тех, кто сидел там, подвинуться, Дерябин двинулся следом – не захотел идти вглубь хлева. Но Дробота не отпускала мысль: особист и здесь продолжает его конвоировать, не желая отдавать себе отчет, что оба они теперь в равном положении.
И на одинаковом расстоянии от смерти.
…Рядового Дробота должны были судить и расстрелять.