Не миновала чаша сия и крейсер "Генерал Корнилов", на котором находились штаб Главнокомандующего, штаб Командующего флотом и другие службы, а также семьи некоторых офицеров и судовой команды. Днем третьих суток пути в длинной, как пенал, кают-компании собрались некоторые полевые командиры и штабные офицеры и, ожидая, когда к ним выйдет Главнокомандующий, стали обсуждать свое неопределенное будущее.
Старший адъютант Главнокомандующего Михаил Уваров доложил Врангелю о стихийном собрании.
Увидев его в проеме двери, они встали. Главнокомандующий обвел всех своим цепким взглядом. Шатилова, Кутепова и Кедрова он видел в последние недели много раз на дню, они сопровождали его во всех его поездках, вместе они решали кучу дел, связанных с эвакуацией армии. С иными в сумятице последних событий ему встречаться не доводилось, он лишь слышал об их успехах и поражениях. Того же командира Донского корпуса генерал-лейтенанта Федора Федоровича Абрамова он последний раз видел во время поездки к Чонгару в районе Джанкоя и Таганаша. Это было недели две назад, может, чуть больше, а кажется, прошла вечность, столько событий вместило в себя это короткое время. До Врангеля дошли слухи, что там, на Крымском перешейке, Абрамов был ранен.
Генерал-лейтенанта Михаила Архиповича Фостикова Врангель видел в Феодосии, во время размещения на судах Кубанского корпуса. Рядом с ним сидел и его "хвостик": так называли его начальника штаба полковника Туган-Барановского.
Кто тут еще?
Александр Васильевич Кривошеин, возглавлявший Правительство при штабе русской армии. В последние дни от избытка административного восторга он пытался решать даже те дела, которые не относились к его компетенции. За что он получил от Врангеля нагоняй, который мало пошел ему на пользу. Но, человек по натуре мягкий, он не умел подолгу обижаться.
Рядом с Кривошеиным он увидел давнего своего сослуживца и еще более давнего товарища, действительного статского советника Николая Михайловича Котляревского. В мае Врангель послал его своим представителем в Софию, Белград, Киль и Париж. Котляревский оказался на редкость толковым, четким и исполнительным человеком, порученными ему делами он занимался, как своими собственными, - и вскоре они ощутили это на фронте. Военные грузы пошли в стан Врангеля бесперебойно и, главное, своевременно. Вернулся Николай Михайлович из командировки почти перед самой эвакуацией армии и был Врангелем тут же назначен своим личным секретарем.
Дружбой с Котляревским Врангель не мог не гордиться. В родословной Котляревских насчитывалось множество славных российских фамилий: Кузьмины-Караваевы, Барятинские, Дурново, Родзянко, Мусины-Пушкины, Шереметьевы, Воронцовы-Дашковы, Шуваловы. Несколько предков Николая Михайловича вошли в вечность через литературу. Алексей Иванович Мусин-Пушкин открыл рукопись "Слова о полку Игореве", а другой предок - Иван Петрович Котляревский - известен как сочинитель "Энеиды" и "Наталки-Полтавки", ставших классикой малороссийской словесности.
Николай Михайлович был единственным человеком среди блистающих погонами военных в партикулярном платье. Он сидел в дальнем углу стола и был почти не виден из-за массивной фигуры командира сводного конного корпуса Ивана Гавриловича Барбовича. В последних, уже крымских боях, его корпус изрядно потрепали, почти разгромили махновские повстанцы. Барбович был мрачен, он и сейчас все еще тяжело переживал эту свою неудачу, в которой до какой-то степени был сам виноват: поверил, что с нерегулярным войском, этими дядьками, мужиками он легко справится. За свою самоуверенность он и был жестоко наказан.
Здесь же еще Врангель увидел сухонького жуира и весельчака генерала Антона Васильевича Туркула и грузного казачьего генерала Вячеслава Григорьевича Науменко. Этих двух он не видел давно, еще с боев под Каховкой.
Были в кают-компании еще несколько человек, лица которых Врангель не мог вспомнить. Вероятно, это были командиры дивизий, назначенные Шатиловым вместо погибших в недавних боях.
- Добрый день, господа! - тихо сказал Врангель. - Прошу садиться!
Все разом сели.
Врангель высмотрел место во главе стола, предназначенное для командира крейсера, а сейчас его уступали ему. Но он прошел мимо, в глубь кают-компании, и уселся на свободное место между Шатиловым и Барбовичем.
- О чем речь? - вновь, бегло оглядев всех, спросил Врангель.
- Обо всем понемногу. О жизни, - уклончиво ответил Науменко. - В том смысле: что было, что будет, чем сердце успокоится.
- Ну, и к чему пришли?
- Ни к чему. У каждого своя правда.
- Размышляем, ваше превосходительство, как так получилось, шо мы сейчас из дому бежим, а большевики в наших домах вино-водку пьют, - пояснил Науменко. - Пока убегали от большевиков, думать было некогда. А сейчас появилось время, и жуткая обида нас взяла.
- Я тоже об этом думаю, - согласился Врангель.
- Вот! По всему так получается, что не должно бы такого быть, - прогудел своим низким голосом Барбович. - До Тулы дошли, до Москвы осталось два конных перехода. Это если без спешки, с ленцой. Что случилось? Кто и когда допустил ту самую главную ошибку, из-за которой мы, как те бездомные бродяги, по чужим огородам шастаем?
- Ну, и к чему пришли? - нахмурившись, допытывался Врангель. Он понял, это стрела в его адрес.
- Нету вывода. Каждый в свою дудку дует. Вон Кривошеин, тот стоит на том, что виноват весь народ. Будто вся Россия, весь народ поднял руку на "помазанника Божия". За это, говорит, нам и послана кара небесная.
- Не переиначивай, я не так сказал, - покачал головой Кривошеин. - Я о чем? Если бы мы все… Ну, все наши вожди разом объявили, что ведут войну с большевиками ради того, чтобы в дальнейшем восстановить на престоле законного царя…
- Вспомнил. Расстреляли законного царя. А незаконного…
- Всем миром выберем. И станет он законным, - продолжил Кривошеин, - Михаил Романов тоже когда-то незаконным был, пока народ свою волю не изъявил. И сейчас бы так. Был бы царь - и народ поддержал бы нас. Пожили без царя, узнали теперь почем фунт лиха. Особенно крестьяне. Они в нашем государстве - главная сила, всю страну кормят. А к ним бы и рабочие примкнули… Это я так, в порядке размышления.
- Позвольте не согласиться, - отозвался со своего места генерал Абрамов. - Крестьянин, взять, к примеру, тех же донцов, прошел школу мировой войны. И нахватался от родовитой интеллигенции - офицеров, генералов - вдоволь зуботычин. Что в армии, что дома крестьянин всегда ощущал себя черной костью. Его во все времена унижали. А у него начала просыпаться своя гордость. Не-ет, он теперь уже не потерпит издевательств. И не простит.
- Но вы-то, надеюсь, не применяли кулаки?
- Не надо переходить на личности, Александр Васильевич. Я знаю много вполне приличных офицеров и генералов. Но их, к сожалению, абсолютное меньшинство.
- Выводы! Выводы! - воскликнул Кривошеин.
- Выводы? - Абрамов немного помолчал, собираясь с мыслями. - Надо было провозгласить демократические лозунги! Да-да! Именно демократических преобразований ждал от нас народ!
- Эко куда хватанули! Демократия! - вклинился в разговор начальник штаба Кубанского корпуса Туган-Барановский. - Да они не знают, что это такое и с чем ее едят. С мужиком надо было проще. Он земли ждал. А мы даже лозунг этот, про землю, отдали большевикам. И еще парочку. "Фабрики - рабочим!", "Мир - народам!". Большевики хорошо ими распорядились. И чем мы теперь, господа, будем народ завлекать?.. Молчите? То-то же!
- Запутались мы, братцы, в трех соснах, - вновь прозвучал мощный басок Барбовича. - Лозунги - слова. Кто-то бы им поверил, кто-то - нет. Слова сейчас обесценились, недорого стоят. А надо было делом! Вместо на Москву Антону Ивановичу тогда надо было на Царицын повернуть, соединиться с армией Колчака. Краснов бы с севера поднажал. Кладу голову на плаху, большевики бы не устояли. Или я не прав?
- Вы все сегодня правы, - наконец вступил в разговор Врангель. - Бунт начался в семнадцатом, даже несколько раньше. Народ, и верно, поднял руку на царя. А остановить его мы не сумели. Почему? Причин много. В том числе и те, которые вы упоминали. А дальше смута переросла в революцию.
- Это и есть главный вопрос: почему? - спросил Кутепов. - Почему мы, выученики военных училищ, академий проиграли войну полуграмотным мужикам? Откуда у них появилось столько талантливых полководцев? В какой школе они получили военное образование?
- Эта школа - война. Я имею в виду Первую мировую, - продолжил Врангель. - Там получили выучку такие большевистские командиры, как Фрунзе, Буденный, Миронов, Жлоба, Мокроусов. Много их. Они оказались достойными учениками. Прямо с театра военных действий четырнадцатого они со своим ратным опытом вошли в русскую смуту семнадцатого и возглавили ее. Не будь Первой мировой, не было бы революции. И не только Россия, весь мир выглядел бы несколько по иному.
Врангель смолк. Остальные тоже молчали, осмысливая сказанное.
- И все же, на мой взгляд, есть главная причина нашего поражения. Ее называл Туган-Барановский, но не слишком настойчиво. Я тоже не сразу понял, о чем вину с себя не снимаю, - вновь заговорил Врангель. - Меня еще до Крыма генерал Фостиков предупреждал: не устоим. И назвал причину. Даже тот мужик, который долго нам верил, стал уходить, дезертировать.
- Устал от войны, - подсказал кто-то.
- И это, - согласился Врангель. - Но не только. Надо было еще немного дровишек подбросить в эту топку. А я поздно понял.
- Какие дрова? Что еще можно было сделать?
- Решить земельный вопрос. Вы меня теперь в чем хотите убеждайте, но победил нас простой российский мужик. Он - главная сила в нашей огромной стране. Как была она крестьянской, так и будет до скончания века. На нем вся наша жизнь держится. Он всю Россию кормит, а сам из века в век впроголодь живет. Перестал он нам верить, вот и отвернулся.
- Раньше бы это понять, когда в Таврии бои шли! - поддержал Врангеля Фостиков. - Надо было начать раздавать землю. Без выкупа. Всем поровну, по количеству едоков.
- Это вы, Михаил Архипович, большевистских листовок начитались, - сказал Барбович. - Им мужик тоже не верит. Слишком долго его обманывали.
- И я о том же, Иван Гаврилович! Большевики - листовками, а мы бы - делом. Такая агитация быстро разлетелась бы по всей России и как-то могла повлиять, - и после длительного молчания Фостиков со вздохом добавил: - Только что толку в нашем позднем прозрении… Они - у себя дома, мы - в море. И нет у нас под ногами ни метра земной тверди.
После этих слов все обернулись к Врангелю, ждали, что скажет он. Но он промолчал.
Разговор стал постепенно иссякать. Говорить о том, что могло бы быть, но не сбылось, стало бессмысленно и скучно. С полчаса еще поговорили о чем-то несущественном. О нехватке продуктов питания и воды говорить избегали. Знали: в море им никто ничем не поможет, надо терпеть до Константинополя.
С наступлением сумерек крейсер сбавил скорость и затем лег в дрейф, поджидая отставших.
Гости воспользовались этой остановкой, и катер Главнокомандующего развез их по своим кораблям.
Котляревского Врангель попросил остаться. Они поднялись в каюту Врангеля, и вскоре капитанский вестовой принес им поднос с чаем и различной сдобой, которую ухитрялся выпекать кок на корабельном камбузе.
- Я рад, что вы вернулись, что вы с нами, - заботливо усаживая Котляревского в кресло возле круглого резного столика, сказал Врангель и пожаловался: - Устаю от пустопорожних разговоров, вроде нашего сегодняшнего: что могло бы быть, но не сбылось.
- Не уверен, что вы правы, Петр Николаевич, - сказал Котляревский. - Самое время проанализировать то, что произошло. Если не нам с вами, то тем, кто придет нам на смену, это может пригодиться.
- Только не сейчас, - качнул головой Врангель. - Для этого наступит другое время. Когда все станет на свои места.
- Тогда все уйдет в давность, покроется патиной времени. Исчезнут из памяти мелочи, детали. А ведь дьявол кроется именно в них.
- Понимаю. Я и сам, когда остаюсь наедине, часто мучаю себя вопросами: что могло быть, но не сбылось? Почему? Где я ошибся?.. Надоело! Пусть другие!
- Другие не знают то, что знаете вы. Они не знают, почему вы поступили так, а не иначе.
- Ну и пусть! - упрямо повторил Врангель. - Мне было бы даже интересно когда-нибудь прочесть, как будущие историки оценят нынешние события. Если власть так и останется за большевиками, мы - злодеи и все наши поступки оценят как кровавые, злодейские. Ну, а если все же мы вернем себе Россию, те же самые историки напишут о жалкой кучке бандитов, которые почему-то называли себя большевиками… Нет одной правды. Их, как минимум, две, а то и больше.
В каюте было прохладно. Они обнимали ладонями горячие подстаканники, и им казалось, что тепло кипятка постепенно перетекало в их тела.
- А если говорить серьезно, Николай Михайлович, я пришел к неутешительному выводу: это я во всем виноват, - сказал вдруг Врангель. - Да-да! Я сам!
- Та-ак! - Котляревский удивленно посмотрел на Врангеля и даже растерянно поставил на столик стакан: - Надеюсь, вы это иносказательно?
Врангель не ответил.
- Если иносказательно, тут я вас понимаю. Полководец, проигравший сражение, уже потому виноват, что он его проиграл. Весь спрос с него. Никто не станет вникать слишком глубоко. Скажем, кто-то несвоевременно подвез боеприпасы, где-то задержался транспорт, и с опозданием подошло подкрепление, неудачной оказалась позиция, и прочее, и прочее. Десятки разных причин. Кому какое до всего этого дело? Судят по результату.
- Все намного сложнее, чем вы себе это представили. На полководца работают все армейские службы, от разведки, артиллерии, саперов до топографов и метеорологов. Полководец получает все необходимые ему данные. Он знает все, что только он хочет знать. Все, до мелочей. Именно поэтому его уму, его таланту, интуиции доверяют тысячи и тысячи людей, - Врангель поднялся с кресла и, со стаканом в руках, стал медленно ходить по каюте, - Как все просто: меня вооружили всеми необходимыми знаниями, и теперь только от меня, от моего таланта зависит и жизнь людей, и исход операции. Так ведь?
- Пожалуй, - согласился Котляревский. - Объективно, так.
- Слушайте дальше! Кто-то недостаточно точно проанализировал возникшую на данный момент ситуацию. Он был молодой и неопытный, или опытный, но у него болела голова, он поругался с женой или он куда-то торопился. Но в результате я получил полуправдивую информацию. Другая служба. Ее сотрудник пощадил меня и несколько смягчил огорчительную для меня информацию. Он сделал из самых добрых ко мне побуждений. И я, полководец, владею не точной информацией, а слегка искаженной, а то и просто неправдивой. А я ведь ей верю, я опираюсь на эту полуправду. Я окружен ею, я живу в ней. Я по этой полуправде делаю выводы и принимаю важные для судеб людей решения. Так вот!
- Ну, и какой же выход? - растерянно спросил Котляревский.
- Выход? А его нет. Один я не силах проконтролировать всю поступающую ко мне информацию. Я обязан, обречен верить всем, честным и нечестным, добросовестным и не очень, льстецам и откровенным негодяям, всем, кто мне ее поставляет. Как видите, неудача полководца это не только его неудача. Порою он меньше всего в ней виновен.
- Печальная картина, - сказал Котляревский. - Я представлял себе ее несколько иначе.
Примерно через час задул легкий норд-ост. Он принес с собой низкие дождевые облака. И вскоре по палубе застучала снежная крупка, которая чуть позже перешла в дождь.
- Вот видите, даже на погоду нельзя рассчитывать. Я все же надеялся, что погода будет нам благоприятствовать. Но даже она, похоже, нас обманула, - глядя в иллюминатор, сказал Врангель.
- Ну, что ж! Пора и мне откланяться! - поднялся из-за столика Котляревский.
- А то оставайтесь! Койка для вас есть. Постельное белье чистое. Дождь, судя по всему, будет затяжной.
- Но на "Кагуле" будут беспокоиться.
- Предупредим телеграфом.
К полуночи между палубными надстройками уныло засвистел ветер. Спустя какое-то время по броне крейсера, словно молотом, ударила тяжелая волна… И еще… И еще… Крейсер стал плавно крениться то в одну, то в другую сторону. Каюта тоже словно ожила, в ней что-то заскрипело, застонало, мелко зазвенело стекло.
Врангель поднялся со своей койки, подошел к иллюминатору и с трудом разглядел за ним раскачивающийся палубный фонарь, сквозь свет которого проносились косые потоки дождя. Больше ничего не было видно.
"Черное море еще покажет нам свой черный характер" - вспомнил Врангель слова адмирала Кедрова, сказанные им, едва эскадра покинула Севастополь.
Предсказание адмирала сбывалось.
Врангель долго нервно ходил по каюте. К нему никто не приходил. Михаила Уварова он отпустил еще засветло, и он, вероятно, спал у себя в судовой каптерке. Уваров любил поспать. Это был, пожалуй, единственный его недостаток, с которым Врангель уже давно смирился.
В проблесках света от раскачивающегося фонаря, пробивающегося в каюту, Врангель заметил, что Котляревский лежит с открытыми глазами.
- Не спится? - спросил он.
- Думаю.
- О чем, позвольте узнать.
- Все о том же: об ответственности человека за тех людей, которые вручили ему свою судьбу. Я имею в виду полководцев. Вы всколыхнули в моей душе воспоминания о дальних и близких предках. У меня в роду было много полководцев. Мой дед часто рассказывал мне о своем деде - Петре Степановиче Котляревском, генерале от инфантерии и кавалере трех степеней ордена Святого Георгия. Так часто и так образно рассказывал, что мой далекий предок мне стал часто сниться. Я его словно воочию видел. Да-да, я наяву вижу его среди дыма пожарищ. Он стоит на берегу бурной грузинской реки Аракс. Предстоит опасная переправа. И он, подбадривая своих подчиненных, говорит: "Сколь ни отважным кажется предприятие мое, но польза, честь и слава от меня того требуют, и я надеюсь на помощь Бога, всегда поборающего русскому оружию". При взятии Ленкорани Петра Степановича отыскали изувеченного и обезображенного. Уволенный из армии, "в язвах чести" (по выражению Пушкина), он тихо жил в уединении. С началом Персидской войны император Александр Первый вспомнил об отважном генерале и предложил ему командовать войсками. Прапрадед отказался. Незадолго до смерти он встретился с императором. Он открыл перед ним особую шкатулку и вынул оттуда сорок косточек, которые извлекли из его головы. "Вот причина, почему я не принял назначение Вашего Императорского Величества, - сказал он, - После Ленкоранского штурма я уже не смог служить Вам до гроба, Ваше Императорское Величество, Вашему Престолу и Отечеству. Это кости, которые вынули из моей головы после Ленкоранского штурма. Пусть они останутся Вам на память о моих страданиях".
- Такими предками вы можете гордиться, - сказал Врангель. - Но к чему вы вспомнили эту историю?
- К тому, что я горжусь своими предками, - улыбнулся Котляревский. - А вспомнилась она мне совершенно случайно.
- Нет-нет, - не согласился Врангель. - Что-то вы хотели мне этим сказать.
- В принципе, из каждой житейской истории можно извлечь полезный для себя вывод.
- Помилуйте, Николай Михайлович, ничего такого не приходит в голову. Подскажите.