"Генерал Корнилов" какое-то время двигался мимо стоящих на якорях мрачных английских и французских дредноутов. Свободные от вахты матросы высыпали на палубы, рассматривая русский крейсер. О событиях в России они были наслышаны и сейчас стали свидетелями последнего акта русской трагедии.
Осталась за кормой европейская часть Константинополя. "Генерал Корнилов" вошел в Мраморное море и через короткое время бросил якорь на виду у пригородных дач в заливе Мод.
С тех пор как крейсер подошел к Константинополю, Врангель покинул каюту и молча стоял вблизи капитанской рубки, рассматривая город. Совсем недавно, буквально весной, он был уволен Деникиным в отставку и, не обремененный тяжестью ответственности за судьбы белой армии, безмятежно ходил по константинопольским улицам, собираясь в ближайшие дни уехать в Англию или Бельгию и навсегда забыть Россию.
Врангель почти наизусть помнил это письмо Деникина. Разуверившийся во всем, он прислал полное отчаянья письмо Драгомирову, а Драгомиров, предчувствуя большие перемены, переслал копию этого письма ему. Деникин писал: "Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбой. Бог не благословил меня успехом войск, мною предводимых. Внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее. Предлагаю Военному Совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование".
Врангель прочитал это письмо здесь, на набережной Константинополя. В своей приписке, приложенной к письму, Абрам Михайлович Драгомиров слезно просил его вернуться в Севастополь и тоже принять участие в Военном Совете, и еще писал, что он поддержит его кандидатуру на избрание Верховным главнокомандующим.
Прочтя это послание Деникина и слезное письмо Драгомирова, Врангель принял для себя единственное решение: отказаться от столь лестного предложения. Он уже тогда был обуреваем мрачными предчувствиями в успехе этой борьбы.
Но случились события, которые повлияли на решение Врангеля. Русский посол в Константинополе сообщил тогда Врангелю, что англичане подготовили ультиматум британского правительства. В нем Деникину с дипломатической вежливостью указывалось, что он устал и должен уступить свое место другому. В случае, если он откажется подчиниться, британское правительство прекращает ему поддержку и какую бы то ни было помощь.
Собственно, этот оскорбительный ультиматум оказал решающее значение на решение Врангеля. 22 марта 1920 года английский дредноут "Эмпериор оф Индия" с Врангелем на борту прибыл из Константинополя и бросил якорь на севастопольском рейде.
И вот снова этот же Константинополь, а между мартом и октябрем двадцатого бесконечные бои, потери и разочарования. И уже не он, а Деникин, сидя в тепле и покое, наблюдает за тем, как бесславно закатывается звезда барона Врангеля.
Деникин испил чашу позора раньше, ему предстояло сейчас.
Если и мог Врангель себя чем-то утешить, то только тем, что он покинул Россию, сохранив ее армию от полного уничтожения. Он верил, заставлял себя верить в то, что это еще не конец, что довольно скоро, весной или уж, в крайнем случае, летом, он еще ступит на святую для каждого русского брусчатку Севастополя.
Капитан "Генерала Корнилова" попрощался с лоцманом, как водится, рассчитавшись с ним и вручив полагающийся пакет с российскими подарками. И лоцманский катер вскоре снова заторопился назад, в устье Босфора, к деревушке Анадолу Каваи за новой партией российских судов.
К вечеру лоцманский катер сделал еще несколько ходок. Потрепанные недавним штормом суда, они, как цыплята к наседке, со всех сторон жались к "Генералу Корнилову". На многих их них были подняты отчаянные сигналы "Просим о помощи! Еды и воды!", "Терпим голод!", "Воды!".
Вместе с вошедшими в залив судами на "Корнилов" вернулись генерал Кутепов и адмирал Кедров. Последние двое суток они находились на крейсере "Кагул" и оказывали помощь терпящим бедствие судам эскадры.
К утру в заливе Мод уже стало тесно, и адмирал Кедров стал направлять вновь прибывающие суда на стоянку к Принцевым островам Бюйюкада и Бургузада.
Когда совсем рассвело, вокруг стоящих на якорях российских судов началось настоящее грабительское торжище. Прознав о бедственном положении, от дачных строений к судам устремились десятки лодок с пронырливыми негоциантами. Они плавали между судами, предлагая людям лепешки, жареную рыбу, куски баранины, грозди винограда и фиников, инжир, рахат-лукум и другие восточные сладости.
Изголодавшиеся люди снимали с себя последнее: кольца, серьги, кулоны, браслеты.
На громкие выкрики бесцеремонных спекулянтов из каюты на палубу вышел Слащёв. Несколько лодок обступили "Тверь", и торгаши, подобно пиратам, берущим судно на абордаж, пытались забраться на нижнюю палубу. Это у них не всегда получалось. И тогда в ход пошли веревки. Процедура была предельно простая. Коротко договорившись о товаре, покупатели опускали на веревке вниз серьги, часы или золотое кольцо, и тут же наверх поднимался пакет с жареным мясом или несколько гроздей винограда.
Наглый толстый турок в малиновой феске медленно продвигался вдоль борта "Твери" и время от времени выкрикивал, рекламируя свой товар:
- Миясо, миясо! Карашо миясо! - и, поднимая жирными руками жареную баранину, подносил ее ко рту, отрывал мощными зубами кусок и смачно жевал. Проглотив, снова принимался кричать: - Миясо, миясо!
Неподалеку от Слащёва свесился через палубное ограждение крупный, высокого роста незнакомый ему генерал-лейтенант и пытался торговаться с турком:
- Что ты хочешь за мясо, фармазон! - густым басом обратился он к турку.
- Миясо! Карашо! - откликнулся турок.
- Ну, и давай его сюда!
Здесь же, рядом с генералом, стояла уже знакомая Слащёву дородная дама в своей неизменной горностаевой накидке и с белой пушистой собачкой на поводке.
"Генерал Соболевский" - вспомнил Слащёв встречу с этой дамой в коридоре парохода. И собачку вспомнил, кажется, ее зовут Зизи?
- Ну, сколько хочешь? Мани? - продолжал торговаться генерал.
- Кароши мани! Доллар карашо! Фунт карашо!
- Я ж не американец. Где я тебе возьму доллар? - сказал генерал.
- Франк карашо! Лира, динар драхма можно!
Знал бы он, этот наглый торгаш, что прибывшие сюда пароходами из Крыма русские были почти нищими. Во всяком случае, тех денег, которые бы интересовали турецких торгашей, у них не было. Царские кредитные билеты не были обеспечены никакими государственными ценностями, поскольку уже не было даже самого государства, и стали обычными фантиками, представляющими интерес разве что для нумизматов. Лишь те, кто сумел в последние дни перед эвакуацией нажиться награбленным, вступали в сделки с турецкими торгашами.
- Нету у меня франков! И драхм я никогда в глаза не видел! Как же мы с тобой, турок, договоримся? - оценив взглядом лежащие на дне лодки продукты, генерал с досадой обернулся к жене, приказал: - Сними, Глаша, чего-нибудь с пальцев!
- Ты с ума сошел, Алекс! Это же бриллианты!
- Да ладно тебе! Не скаредничай! - обозлился на жену генерал. - Жрать охота! Снимай! Не то я свои золотые часы ему спущу!
Мадам Соболевская начала послушно снимать с пальца кольцо. Она хорошо знала своего мужа, и поэтому искренне пыталась снять хотя бы одно кольцо. Она слюнявила пальцы и изо всей силы пыталась что-то сделать, но тщетно.
- Ну, быстрее! Быстрее! - нетерпеливо ворчал генерал.
- Не получается! - едва ли не со слезами на глазах простонала мадам Соболевская.
- Ну, и хрен с тобой! - генерал решительно полез в карман и извлек оттуда часы. Они заиграли на утреннем солнце золотыми отблесками. Он привязал часы к веревке и опустил их вниз, достаточно низко, чтобы турок мог хорошо рассмотреть товар, но не настолько, чтобы мог взять в руки.
- Ну, что хорошие часики?
- Карош! Карош! - затанцевал в лодке турок от предвкушения такой добычи. - Тавай-тавай!
- Не торопись! Отдаешь все, что в лодке!
- Тавай-тавай!
- "Давай-давай!". Понял, фармазон, что хорошие часики? То-то же! Значит так, ты мне все, что в лодке, а я тебе часы! Договорились?
- Карош, карош!
Генерал пониже опустил часы. Турок молниеносно оценил их и тут же торопливо спрятал в карман. После чего привязал к веревке холщевую сумку с вареным мясом и выпустил ее из рук. Сумка с мясом повисла в воздухе.
- Что? И это все? - удивленно спросил генерал.
- Кароши миясо! Кароши!
- Не-ет! Мы так не договаривались! - свирепо гаркнул генерал.
Турок понял, что покупатель недоволен и сейчас придется возвращать часы.
- Кароши миясо! - торопливо отталкиваясь от борта "Твери", выкрикнул турок. Затем он схватил весла и заработал ими что есть силы. Лодка стала удаляться.
Генерал не сразу понял, что турок просто решил его обмануть. А когда понял, стал торопливо шарить по карманам в поисках револьвера. Но он налегке вышел из каюты и, конечно же, не предполагал, что ему понадобится оружие.
Слащёв понял затруднение генерала. Он вынул свой револьвер и выстрелил.
Пуля не задела турка. Она лишь пробила днище, и в отверстие тонким фонтаном полилась вода.
Испуганный турок еще сильнее стал налегать на весла. Одно весло не выдержало и с громким хрустом сломалось. Но перепуганный беглец, уже ничего не соображая, стал с удвоенной силой грести одним веслом. И лодка, выписывая дугу, начала вновь приближаться к "Твери".
Когда до парохода оставалось совсем близко, турок понял, что произошло. Он поднял голову и увидел стоящих вверху над собой людей. Среди них он заметил генерала, у которого пытался украсть часы, рядом с ним стоял еще один военный и держал в руках револьвер.
Понимая, что он проиграл, и что речь сейчас уже идет не о часах, а о его жизни, турок тонким голосом закричал:
- Русика карашо! Миясо карашо! Доллар - нэт! Не карашо!
Что хотел сказать турок, никто не понял.
Но он уже принял свою судьбу и стал одним веслом покорно подгребать к борту "Твери". Схватился за все еще висящую за бортом холщевую сумку, торопливо вынул из кармана генеральские часы и положил их в сумку. Спросил:
- Так карашо?
Ему не ответили.
Оттолкнувшись веслом от борта корабля, он на прощание снова выкрикнул:
- Кароши миясо! Тавай-тавай!
А вокруг и возле "Твери" и других кораблей продолжалась шумная торговля, и этого мелкого происшествия, вероятно, никто не заметил.
Врангель с борта крейсера с молчаливым любопытством наблюдал за этим грабительским торжищем. Подойдя к нему, Кутепов сказал:
- Ярмарка! Поистине, Ирбитская ярмарка, Петр Николаевич!
- Непотребство! - в ответ сердито отозвался Врангель. - Это надо бы прекратить. Вон англичане в свои бинокли на нас уставились. Потешаются. Мы выглядим папуасами.
Кутепов тоже нахмурился.
- Я бы понял вас, ваше превосходительство, если бы французы исполнили свой долг и, как и было оговорено, обеспечили людей пропитанием, - сухо сказал он. - Пока я не заметил никаких телодвижений в эту сторону. Ладно, здоровые люди хоть что-то съестное выменяют. А каково раненым? Ни еды, ни лекарств! Трое умерли уже здесь.
Врангель молча выслушал этот упрек и понял, что Кутепов прав.
- Я не смогу вот так сразу, даже с помощью оружия, остановить эту торговлю - оправдываясь, продолжал Кутепов.
- Распорядитесь, пусть подготовят мой катер, - не вступая в дальнейший разговор, коротко приказал Врангель и вернулся в каюту, чтобы надеть свой парадный мундир.
И уже через несколько минут он в сопровождении Михаила Уварова направился к причалам европейской части Константинополя, где ошвартовался "Вальдек Руссо".
Адмирал Дюмениль и месье Сорбье встретили Врангеля радушно. Находившийся под впечатлением справедливого упрека Кутепова, Врангель не смог сдержать свой гнев. Он на ходу, еще по пути в кают-компанию, выложил адмиралу все, что он думает о союзниках. Упомянул и о голоде, и о страданиях оставленных без медицинской помощи больных и раненых.
Адмирал не торопился оправдываться. Он проводил Врангеля в кают-компанию, усадил в кресло.
- Кофе, чай? - спросил он. - Круасаны?
- Ничего, - холодно сказал Врангель. - Я - не в гости, извините. Я хочу получить ответ на единственный вопрос: что происходит? Еще чернила не высохли под договором о вашей помощи. Где она?
- Ваше превосходительство, о чем бы вы хотели получить ответ в первую очередь? Вероятнее всего, о раненых и больных? - тихо и ласково заговорил адмирал, и даже в переводе месье Сорбье звучали эти мягкие, успокаивающие интонации.
- Да, пожалуйста!
- Хочу вам доложить, мой генерал, что небольшое недоразумение с ранеными уже улажено. И поверьте мне, нашей вины, то есть вины Франции, в этом нет.
Врангель слушал, не поднимая головы.
- Мы заранее договорились, что большинство раненых и больных будут размещены в турецких госпиталях и больницах. Причина, надеюсь, вам понятна? Мы содержим здесь, в Турции, довольно скромный армейский контингент и, если возникает какая-то необходимость, довольствуемся своими скромными лазаретами. Тяжело больных тут же отправляем на родину. С вашими людьми - иное дело. У вас речь идет не о десяти, и даже не о ста человеках. Их что-то около трех тысяч. Я не ошибаюсь?
- Приблизительно, - все так же угрюмо согласился Врангель.
- Разместить сразу такое количество раненых и больных даже в таком большом городе, как Константинополь, совсем не просто. Понадобилось время. Как мне недавно сообщили, госпитали и больницы подготовлены. И сейчас, в это самое время, два турецких парохода с медиками на борту, размещают ваших больных и раненых по лечебным учреждениям. Надеюсь, такой ответ вас удовлетворит?
- Благодарю вас, - Врангель с трудом сменял гнев на милость. - А что с продовольствием?
- К вечеру наши интенданты доставят на суда сухой паек. Пока - на три дня, - сказал адмирал. - Надеюсь, к этому времени будут улажены все формальности, и начнем размещать вашу армию на заранее определенные места.
- И последнее. Пожалуйста, распорядитесь пополнить на судах запасы питьевой воды, - попросил Врангель.
- Да, конечно! Приказ об этом отдан еще вчера.
Собственно, конфликт на этом был исчерпан. Врангель, вернув лицу выражение благорасположенности, попрощался с хозяином "Вальдека Руссо".
Было немного за полдень, возвращаться на крейсер еще не хотелось и он решил прогуляться по одной из самых нарядных улиц города - Истикляль, и заодно навестить своего давнего знакомого, российского посла в Турции Нератова. Он до сих пор не навестил Врангеля, хотя, конечно, был извещен о прибытии в Константинополь русской эскадры. Это так не было на него похоже.
Они неторопливо шли по улице, блистающей витринами цветочых магазинов, вывесками кофеен, отелей и банков. Не в пример Таврии и даже Крыму, здесь еще не сильно ощущалось наступление осени. И все же к пряным дымам жареного на мангалах мяса уже примешивался горьковато-печальный дымок сжигаемых в парках и садах облетающих листьев.
- А что, Мишель, не выпить ли нам хорошего крепкого турецкого кофе? - весело спросил у Микки Врангель.
- Неплохо бы! Но, насколько я знаю, Петр Николаевич, "керенки" у них дешевле газетной бумаги, - так же весело отозвался адъютант.
- Надеюсь, доллары их удовлетворят, - сказал Врангель, сворачивая к стеклянному кафетерию.
Кафе было небольшое, всего на шесть или восемь столиков, с легкими ажурными перегородками, создающими некую иллюзию уединения, но и не мешающими, впрочем, видеть всех посетителей. Когда их глаза после улицы привыкли к уютным сумеркам, они разглядели в самом дальнем углу нескольких турок, они, темпераментно переговариваясь, азартно играли в бектаммон. Эта игра чем-то напоминала нарды. Ближе к входу за столиком одиноко сидел усатый, похожий на кота, старик в вылинявшей феске и сосредоточенно курил кальян.
Едва они вошли, как перед ними возник официант и, легко определив в посетителях иностранцев, молча проводил их к отдельно, чуть на отшибе стоящему столику. Второй официант с легким, едва заметным поклоном, поставил перед ними крохотные чашечки с наргиле и большие чашки - с ароматным кофе.
- Что-нибудь еще? - спросил он по-английски. - Насколько я понимаю, вы ведь русские?
- Вы угадали, - ответил Врангель тоже на английском.
- Это легко. По вашей форме. И потом, весь город знает, что сюда пришла русская эскадра.
- Совершенно верно.
- Говорят, у вас уже кончилась война? - продолжил официант.
- Я тоже это слышал, - и, чуть помедлив, Врангель добавил: - Пока кончилась.
- У нас тоже война, - сказал официант. - Только у нас она поменьше, чем в России. Мы воюем с греками и немножко между собой, - и, едва не шепотом, он произнес: - Мустафа Кемаль, может, слыхали? Только он не хочет воевать в городах. Мы слишком бедная страна, и он не хочет разрушать дома.
Когда они, выпив кофе, покидали заведение, официант проводил их до выхода.
- Желаю вам хорошего отдыха и весело провести время.
- Да, веселья у нас хоть отбавляй, - улыбнулся Врангель.
- И заходите еще. Мы любим русских.
- Любишь русских, а язык выучил английский, - шутливо упрекнул его Врангель.
- Не-мно-шко… Плехо, - попытался реабилитироваться официант, и затем четко, почти без акцента произнес по-русски: - Я вас отчен любилю! - и как цирковой артист после трудного номера, широко раскинув руки, добавил: - Вуаля!
Они еще немного бесцельно побродили по Истикляль, затем на крошечном скрипучем трамвайчике доехали до здания русского посольства. Его меньше ста лет назад построили итальянские архитекторы.
Во дворе посольства было многолюдно. Российские графы и князья, дворяне, помещики и заводчики, спасаясь от большевиков, уже который месяц со всеми чадами и домочадцами здесь коротали дни. Они не разъезжались по другим странам, все еще надеясь на скорое возвращение домой.
Врангеля неприятно поразило, что среди стариков здесь было довольно много молодежи.
Все эти люди, прижившиеся в посольском дворе и в опустевших кабинетах, ставших теперь общежитиями, радостно встречали каждого нового человека, надеясь услышать от него обнадеживающие новости.
Не избежал этой участи и Врангель. Его узнали, бросились к нему, обступили.
- Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! Вы оттуда? Скажите хоть что-то хорошее, успокаивающее. Ну, хоть несколько слов!
Врангель мрачно оглядел толпу:
- Прежде я хотел бы получить ответ на мой вопрос!
- Да-да! Слушаем!
- Почему эти юноши здесь, а не там, где им надлежит быть, когда отчизна в опасности? - недобрым тоном спросил Врангель. - Почему не встали грудью на защиту своих же богатств? Кровь своих отпрысков вы цените дороже крови тех, кто пролил ее там, на полях России?
Что могли они ответить? Какое-то время толпа молча переминалась.
Врангель сделал движение, чтобы продолжить свой путь. Но окружившие его не расступились. У них были свои вопросы, они были уверены, что только он, Врангель, знает всю правду и сможет ее им открыть.
- Ваше превосходительство! - продвинулся вперед пожилой, тощий, как жердь, лысоватый господин, но вспомнил, что не представился: - Извините, князь Левитов! Так я - насчет детей. Все, подлежащие призыву - с вами. А эти…