Смешная у нас, кстати, компания получилась.
Гарри на строгом деловом костюме, ослепительно-белой сорочке с умопомрачительным галстуком, строгих очках в тонкой металлической оправе и на нереально сложной топ-менеджерской таблице.
Я на раздолбайском трикотажном итальянском свитере, небрежно повязанном вокруг шеи, и на сумрачных, слегка помятых щщах. С тревожными, прячущимися за длинный сломанный козырек темной стоунайлендовской бейсболки, невыспавшимися до конца глазами.
И эти два клоуна на цветастых молодежных толстовках, с белыми, как у близнецов, капюшонами.
Причем выражения лиц, как бы это помягче сказать… у всех совершенно одинаково беспокойные…
У людей с такими лицами в парке сигареты лучше не спрашивать, короче говоря.
А то могут и удивиться невзначай.
Я бы лично на задворках романтических пешеходных аллей Воробьевых гор с такими подозрительными типами не хотел бы пересекаться ни при каких обстоятельствах. Если только уж совсем прижмет, и то в последнюю очередь.
Как от нас только окрестные пешеходы не шарахались, – просто ума не приложу…
Хотя, – наверное, привыкли.
Москва все-таки.
Какую тварь тут только не встретишь…
…Нашли подходящее местечко, уселись, раскупорили первые бутылочки.
Никитос с Жекой, как я и предполагал, тут же набросились на соленые ржаные сухарики, мне Гарри протянул весьма симпатичную пластиковую упаковочку с моими любимыми сушеными кальмарами.
Выпили, закурили.
Помолчали немного, сделали еще по небольшому глоточку.
– Ну, – выдыхает, наконец, Мажор, – по глотку сделали. А теперь давайте рассказывайте…
– С чего, – спрашиваю, делая еще один небольшой глоток, – начинать-то? И с кого из нас троих, если еще конкретнее?
– С тебя, разумеется, – кривится. – С этими-то двумя стосами мне и так все понятно. Попробовали бы не доложить! Все, как надо, сделали, хоть, по сути, и придурки редкостные. Акция прошла удачно, мусор вынесен. Никто серьезно, кроме этого самого мусора, не пострадал. "Ю" еще по дороге, как мы и предполагали, коняшек как следует опиздюлили по твоей наводке. Хотя составчик у них, справедливости ради, не очень был, подвели твои скауты…
Я хмыкаю, мысленно ставлю галочку, с кем разобраться.
Юны к своей репутации ревностно относятся.
Серьезно.
Иногда даже чересчур серьезно, мне почему-то так кажется.
Могут и обидеться слегонца за не совсем точную инфу…
Гарри успокаивающе хлопает меня по плечу, улыбается.
– Ну да ладно, – говорит, – их дела. Они не в претензии, кстати, если что. Как и кони, все по-честному было. Так что по теме околофутбола – у нас все в порядке. Но лично меня сейчас, куда больше любого ОФ и любых в нем побед, то, что с Ингой и Али происходит, волнует, как ты сам прекрасно понимаешь. Как он хоть сам-то там сейчас, не сильно плывет?
Я хмыкаю и смотрю направо, где совсем молоденькая светловолосая девчонка увлеченно катает простенькую синенькую коляску.
Такую, родом из восьмидесятых.
Я фотографии старые у мамы в альбоме видел, так что опознаю без труда. Сам когда-то на почти что такой рассекал.
В счастливом, ничего не понимающем возрасте.
Причем судя по уверенным, отточенным движениям, которыми она в этой самой коляске что-то поправляет, и по тому, как при этом вся изнутри светится, – не няня, не сестра и не тетя – ребенок ее.
Студентка, наверное.
Из МГУ.
У них тут студгородок недалеко, общаги.
И, что самое удивительное, в них действительно студенты живут, а не какие-нибудь очередные вьетнамцы с азербайджанцами…
– Глеб, – говорю, – в порядке. В полном. Настолько, насколько это вообще возможно в его нынешнем положении. У меня даже такое чувство, что он наоборот немного подсобрался.
Мажор вздыхает, делает большой, жадный глоток из бутылки. Я продолжаю.
– А куда тут денешься-то?! – развожу руками. – Встряхнуло его вчера, конечно, нереально. По полной программе, ни одному врагу не пожелаешь. Я временами даже прежнего Али за его спиной разглядывал. Ту самую злобную хитро-сделанную сволочь, которую мы все так любили. Аж мурашки по коже один раз прошли. Даже для бассейна время выкроить умудрился, вместо того чтобы начинать опохмеляться и жалеть себя, несчастного и неприкаянного. Вот только не знаю, надолго ли вся эта красота на нашей фотке проявляется? Тут ведь и не угадаешь, как ситуация будет поворачиваться…
– А что, – спрашивает Гарри, – есть шансы, что эта кривая вверх ненадолго?
– Да, – жму плечами, – хрен его знает. Это же не финансовая операция, тут тренд так сразу и не определишь ни хрена. Ингу-то он по-любому вытащит, а вот что дальше – тут, как говорится, возможны варианты. Наука, знаешь ли, имеет много гитик. Не мне тебе, короче, объяснять…
– И что же, – Гарри одним глотком добивает бутылку и тут же открывает следующую, – нам делать тогда, брат? Если ты говоришь, что ты видел прежнего Али, то еще раз терять своего старого друга я – совершенно не намерен. Мне и за прошлый раз, когда мы с тобой, как последние уроды, потихоньку в сторонку отошли, не мешая ему разваливаться да в водке эти развалины топить, – хочешь, верь, хочешь, нет, но до сих пор стыдно нереально…
– А мне, – неожиданно встревает Никитос, – в этой истории почему-то больше всего Ингу жалко. Красивая она очень. И хорошая. Я влюблен в нее даже был, прям по самые по уши, когда против нее в челлендже гонялся…
Ну ни хрена себе, думаю! И этот туда же…
Но молчу.
Только, подражая Мажору, добиваю одним глотком бутылку пива и лезу в сумку за следующей.
– Ингу, – соглашаюсь, – тоже жалко. Человечек она и вправду неплохой…
– Но нашего друга, – подхватывает Гарри, – зовут Али. Точка. И Ингу в этой ситуации лично я воспринимаю исключительно как одну из частей одной огромной проблемы по имени Глеб. И – будьте любезны…
Я отхлебываю глоток из второй бутылки, снова бросаю тоскливый взгляд в сторону светловолосой молодой мамашки и отрицательно качаю головой.
– Это, – говорю, – похоже, и есть наша основная ошибка, Гарри. Нет отдельной проблемы по имени Глеб, точно так же, как и нет отдельной проблемы по имени Инга. Это, брат мой старший, одна – очень дурная, надо сказать, – но одна, и только одна, проблема. А Али и Инга всего лишь – две разные стороны одной и той же медали. И, что самое страшное, брат: они, похоже, оба это прекрасно понимают. И понимали с самого начала, просто сделать ничего не могли. И сейчас не могут. И как им с этой херней помочь, у меня, просто поверь, совершенно в башке не укладывается. Потому как люди и вместе быть не могут, и по отдельности просто тупо подыхают, разваливаются, деградируют. Просто ты этот процесс только с одной стороны наблюдал, Никитос – только с другой, а я имел сомнительную честь с обеих, итить их мать, сторон поучаствовать…
– Во-о-от даже как, – тянет Мажор и лезет ко мне в карман за пачкой с сигаретами. – А что?! Вполне даже может быть, что и так. Тут тебе, брат, точно виднее. У меня-то по этой части опыта никакого. Я ж, понимаешь, всегда от такой Санта-Барбары бегал быстрее, чем черт от ладана и поп от триппера. Женился, доченек родил, людей из них воспитаю хороших, – и все дела. Дома комфортно опять-таки. Жена – женщина надежная, спиной к ней поворачиваться не страшно. А спроси меня, любил ли я ее когда-нибудь, так и даже не найду, что ответить-то. Даже когда песни ей под гитару тут на Воробьевых распевал, бля, как кот мартовский…
Я вздыхаю в ответ, тоже вытаскиваю из пачки сигарету, и мы прикуриваем.
– Даже не знаю, – тоскливо смотрю в сторону, – как мне относиться к этим твоим словам. Завидовать или сочувствовать…
– Каждому, – жмет плечами Мажор, – свое. И меня мое лично вполне пока что устраивает…
Сидим.
Молчим.
Пьем пиво, шуршим сухариками.
Все четверо.
Ветра здесь и вправду почти что нет, и я смотрю, как неторопливо, выписывая не поддающиеся математическому исчислению кривые, падают на асфальт разноцветные осенние листья.
Хотя какой-нибудь физтех со мной, наверняка, на эту тему поспорил бы.
Насчет, в смысле, математического исчисления.
Мне плевать.
Мне нравится так думать – и все дела.
– Угу, – неожиданно болезненно и ядовито кривится Никитос, – устраивает, конечно. Пока то, что не устраивает, не подойдет к тебе так тихонько из-за угла и не ебанет тебя по твоей тупой банкирской башке. Да так ебанет, что тебе пыльный мешок, бля, просторным и чистым дворцом покажется…
И снова присасывается к бутылке с пивом и деловито шуршит целлофановыми обертками от ржаных сухариков.
Ну, бля, думаю, – что за жизнь.
И листья никак падать не прекратят, и пиво, сцуко, никак не кончается…
– Может, оно и так, конечно, – держит удар Мажор. – Я тут вообще-то, сцуко, профан, так что даже спорить не буду. Только пока в руках себя держать удавалось. Хотя, врать не буду, и накатывает порой такая тоска, что хочется плюнуть на все на хрен и отправиться немедленно к проституткам. Но – держусь ведь как-то, потихонечку…
– Не о том ты сейчас, – снова кривится Никитка, – Гарри. Ой, бля, не о том…
– Да я знаю, – неожиданно широко улыбается Мажор, – что не о том, салага. Просто сейчас речь вообще не обо мне идет. Вот когда придет мой черед по крышам прыгать и в омут нырять, – тогда и поговорим "о том" гораздо подробнее. А сейчас у нас на повестке дня – совсем другая хуйня, брат. И ее в отличие от моей – от пока что, к счастью, гипотетической – надо решать немедленно. Иначе сами себе пожизненный приговор мужского непрощения и неуважения подпишем. Тебе это надо, Никитос?! Думаю, что нет. Вот и мне не надо. Ну, просто ни капельки…
Я хмыкаю.
Про себя, разумеется.
Молодец, Мажор.
Просто красавец.
Отбился, да еще как, с каким профитом!
Вот только любопытно, что за чертей он в своей роскошной рублевской квартире гоняет тоскливыми осенними вечерами?
Боюсь, что наши с Никитосом личные дьяволята при виде этих тварей со страху сдохнут. И разбегутся с диким истерическим писком по пыльным уголкам наших с ним маленьких персональных преисподенок…
Ну да ладно, думаю.
Тут-то он, по крайней мере, прав – стопудово.
Сейчас об этом думать – не время и не место.
Просто потому, что у другого нашего с ним друга этого самого времени, – в смысле, для того, чтобы подумать, – боюсь, остается все меньше и меньше.
Скукоживается оно у него, словно шагреневая кожа у героя одной из новелл старинного французского беллетриста.
Жившего, если мне склероз не изменяет, аж в позапрошлом столетии.
Во дела, качаю про себя головой.
Неужели и вправду человек вообще ни хрена не меняется?!
И его одни и те же проблемы занимают, что в девятнадцатом, что в – страшно подумать – аж двадцать первом столетии?!
Да нет, вряд ли.
Вряд ли бы бальзаковские герои в наше время элементарно выжили, со всеми этими своими мильонами терзаний.
А мы – ничего так, пыхтим потихонечку.
И даже умудряемся удовольствие от этой жизни получать какое-никакое…
– Самое поганое, – говорю медленно, с трудом подбирая слова, – что мы, похоже, в той же ловушке, что и они сами. Это, блядь, просто, по ходу, воронка какая-то их личного, ниебически хитровыебанного изготовления. И нас туда всех, мудаков, потихонечку и заволакивает. Туда бесконечно падать можно, и чем глубже падаешь, тем сильнее засасывает. Просто потому, что мы, как и они сами, тоже все понимаем, а помочь им ничем не в состоянии. И не помочь не можем, бля, потому что, – тут Гарри прав, причем стопудово, – сами себе этого никогда не простим. И не забудем, даже если очень постараемся. Вот такая вот хуйня у нас в результате и рисуется, – захочешь, не сотрешь. Ни действия, ни бездействия…
– И что же нам делать? – внимательно и тяжело смотрит мне прямо в глаза Никитка.
И мне становится страшно, потому что я вижу, что он тоже взрослеет и матереет.
Скоро тебе тоже свою стаю придется сбивать, парень.
Потому что эту я тебе не отдам.
И не надейся…
…Я только бессильно пожимаю плечами.
– Если б я знал, – морщусь. – Если б я только знал, Никитос, то, неужели ты думаешь, что я бы не поделился? Но я – просто не знаю. Как и Мажор. Как и ты сам, похоже. Вон, может, Жека знает, ему со стороны, глядишь, как-то виднее…
Мы втроем улыбаемся.
Жеке – везет, ему все эти проблемы – до флага.
Он и Али-то толком не знал никогда.
Что уж тут говорить про Ингу и всю эту вполне себе дерьмовенькую историю…
Но именно Жека – неожиданно для нас для всех – жмет плечами, встает с лавки, потягивается и улыбается.
– А что тут знать-то, – спрашивает, – парни?! Нужно просто смотреть и ждать. И в нужное время, итить, просто чуть-чуть подтолкнуть события в нужную вам всем сторону. Делов-то… Вы лучше как-нибудь меня с этим вашим Али познакомьте поближе, ок? Любопытный мужик, похоже, итить. Хоть и слабенький…
Мы так и застываем все втроем.
С раззявленными щщами и по ходу слегка расслабленными сфинктерами.
Вот ведь какая шняга, думаю…
Я все-таки не ошибся в тебе, Жека.
Хоть ты и совсем щенок и иногда просто откровенно не рубишь тему.
Потому как то, о чем ты сейчас сказал, в нашей компании до тебя мог сказать только один человек.
Так кто же тебя все-таки сменит, Мажор, когда ты вслед за Али отойдешь в сторону от бригады?
Я?!
Или вот эта вот зеленая ждановская отморозь?!
Ну-ну.
Гы.
Ну уж нет.
Мы еще, пожалуй, поборемся…
Глава 7
К Инге я уехал прямо от ребят, из парка на Воробьевых горах, оставив их и дальше обсуждать происходящее с миром, с ними самими и с нашим общим другом Али на тихой скамеечке неподалеку от трамплина.
И так и не предупредив, кстати, насчет неприемлемости простых силовых решений.
Впрочем, они, похоже, и сами все прекрасно поняли.
И без специально поданной команды голосом действовать и не собирались, причем ни при каких обстоятельствах.
Школа.
Все-таки у жестко-иерархических структур, типа хулиганских околофутбольных бригад, есть, думаю, свои определенные преимущества.
Хотя бы в принципах управления.
В других жизненных ситуациях и с другими людьми, – пришлось бы попотеть, объясняючи самые простые и элементарные вещи.
А тут: сказано – сделано.
И даже не сказано – все равно сделано.
Одна, кстати, из причин, почему я на этой стороне баррикад.
И менять ее, эту сторону, не собираюсь.
Ни при каких обстоятельствах.
Накосячить эти люди, разумеется, могут, причем по полной программе.
А вот предать – никогда.
…А Инге я, разумеется, сначала позвонил.
Еще когда там, у скамейки, с парнями пасся.
Без звонка в таких ситуациях в гости ездят только самовлюбленные кретины, полагающие, что уж их-то точно все и всегда рады видеть.
Я сам таких обычно либо бью, либо игнорю.
В зависимости от обстоятельств.
Причем бью как раз тех, кто, с моей точки зрения, еще пока что не совсем безнадежен.
Иначе зачем к ним еще и какие-то усилия прилагать, время свое тратить, отнюдь, кстати, не бесконечное?
И по этой самой – страшной и оттого весьма уважительной причине еще более ценное…
– Привет, – говорю, – Инусь, как себя чувствуешь?
– Спасибо, – отвечает, – хреново. Можно подумать, что сам не понимаешь. Вы с Глебом как, – приедете? Я жду…
– Глеб, – мнусь, – пока не готов. Он сейчас делами занят сильно, догадываешься какими, наверное. Сказал, что ты поймешь, типа, не просто так двенадцать лет вместе прожили. А мне велел к тебе ехать обязательно. Впрочем, я бы и сам приехал, без всяких его указивок…
– Понятно, – усмехается Инга, – ему просто так приехать нельзя. Только в роли принца на белом коне. Спасающим бедную принцессу от ментов и прочей уголовщины. Ну что ж, рада, что хоть что-то в этой жизни не меняется. А ты приезжай, конечно, буду ждать…
Но в голосе, чувствую, реальное недовольство присутствует.
И даже не слишком сильно скрываемое.
Я там нужен, разумеется.
Но только в качестве сопровождающего лица.
А так – как рыбе зонтик, приблизительно.
Нда, думаю…
– Напрасно ты так, Инг, – говорю. – Я бы и сам на его месте сразу вот так вот к тебе мчаться реально подобосрался бы. К тому же еще в такой поганой ситуации…
Она замолкает. Надолго.
Словно как на стенку какую с разбега налетает, мне почему-то так кажется.
– Так ты, – выговаривает, наконец, – исключительно в этом дело, думаешь? Что он не на место мое, – слева, в самом крайнем ряду, меня поставить хочет, а просто с духом собирается?
Я тоже замолкаю.
Только по совсем другой причине.
Ошарашенно.
– Дура ты все-таки, Инга, – выдыхаю. – Хоть и умная. Нет, если это тебе так интересно, дело не в этом. Точнее, не только в этом, конечно. Там, в его мозгах, я так понимаю, чересчур много всего сейчас наворочено. И насрано. У меня бы вообще, наверное, крыша бы прохудилась. Ну и постановка тебя на место, наверное, тоже имеет место быть. Сразу же после желания выиграть первенство мира по перетягиванию каната. И необходимости срочно научиться вязать на спицах крестиком…
Инга вздыхает.
– Сам ты дурак, Данька, – всхлипывает, – причем еще и безграмотный. Крестиком не вяжут, крестиком вышивают. И гладью. Так что если в следующий раз захочешь что-то умненькое сказать, то сначала подумай хорошенько. Головой, желательно. И инфу покачай. Тоже мне – хардкор, хулиган, кежуал. Известный, блин, журналист с именем. Сопляк неумытый. А так – приезжай, конечно. Буду ждать. Очень. Только не обижайся, пожалуйста, я сейчас не в себе немного. И внешне разобранная, и внутри растрепанная. Мне времени нужно, хоть немного. Хотя бы для того, чтобы умыться элементарно, понимаешь? И задуматься…
– Хорошо, – говорю торопливо, понимая, что вот как раз задумываться-то ей в этой ситуации ну совершенно не стоит.
Она молчит, дышит в трубку.
– Хорошо, – повторяю, – тогда через час жди, как раз умоешься. И кофе приготовь покрепче, а то я считай почти что всю ночь не спал…
Вру, конечно.
Нормально вполне я у ее бывшего мужа на квартире выспался.
Просто их сестре в такой ситуации жизненно необходимо хоть о ком-то, хоть в чем-то, хоть чуть-чуть позаботиться.
Иначе – кранты.
А ничего умнее кофе за эти короткие секунды у меня придумать все равно не получается…
Так что – сойдет и такая "забота", думаю.
Ибо – не фиг.
Вздыхаю в ответ – и немедленно отключаюсь.
Чтобы у нее даже шанса мне возразить не было ни малейшего.
…Слышавший весь этот безумный диалог Мажор понимающе и устало усмехается и, незаметно для Никитоса и Жеки, манит меня в сторону.
Он это умеет лучше всех, кого я когда-либо знал, – быть, если надо, совершенно незаметным.
Вообще, тактик гениальный, кстати.
Как я теперь начинаю понимать, именно это Али в нем в свое время особо и ценил, как ценил любое умение, ему самому недоступное.