Леков – спасибо Замятину – неверной рукой снял телефонную трубку.
– К-который час? – спросил Леков у трубки.
– Три утра, – сказала трубка мужским голосом. – Как ты себя чувствуешь?
Только сейчас Леков понял НАСКОЛЬКО плохо он себя чувствует. Так и ответил трубке.
– Ты помнишь, – спросила трубка, – что с сегодняшнего дня мы договорились начать с тобой новую жизнь?
– Да, – лицемерно ответил Леков. Не иначе, Стадни-кова под мужика косит.
– Но для этого мне нужна твоя помощь, – гнула свое трубка.
– Это мне твоя помощь нужна, – сказал Леков таящейся Стадниковой. – Пивка бы.
– Никакого пивка, – зажлобилась трубка.
– Помру же, – привычно соврал Леков.
– Слушай меня, – голос в трубке посуровел. – Подними правую руку.
– Не могу, – жалобно отозвался Леков.
– Водки хочешь? – спросила трубка. Леков встрепенулся. Еще бы спросил пилота самолета, у которого не выходят шасси, хочет ли он благополучно приземлиться.
– Ты должен встать, – продолжала трубка.
Леков почувствовал себя коброй, перед которой сидит человек с дудочкой. Черт бы побрал тебя, Стадникова, с твоими издевательствами! Это каждый дурак знает, что кобра ничего не слышит. А реагирует на движения дудочки лишь потому, что этой самой дудочкой ее каждый божий день лупят по треугольной башке.
Извиваясь, расплетая кольца, Леков начал подниматься, раскачиваясь и тихо шипя.
– Молодец, – сказала трубка. – Теперь аккуратненько правой рукой назад. Осторожно, водки мало. Там полочка такая, на ней стопка. В стопке – водка.
Человеческий взгляд не успевает уследить за стремительным броском кобры. Трубка еще договаривала: "...одка" – как кобра нанесла удар. Пораженная стопка выпала из вялых пальцев.
Леков облегченно выдохнул. Откинулся назад. Снова нащупал трубку.
– Еще есть? Трубка ответила короткими гудками.
* * *
Суля положил трубку. Так, процесс пошел.
Из рок-клуба они с Митькой повезли пьяного Лекова прямо на дачу. Еще в машине, прежде чем тронуться с места, Сулим влил в Лекова полбутылки коньяка, после чего выдающийся рок-музыкант еще минут пять матерился, а потом вырубился окончательно.
По дороге пришлось сделать лишь одну остановку: спешно вытаскивать Лекова, чтобы не заблевал салон машины. После чего Сулим велел Митьке влить в певца оставшиеся полбутылки, чтобы угомонить. Остаток пути преодолели без приключений.
План действий у Сулима сложился еще по дороге. Дача находится в стороне от шоссе и от железной дороги. Оказавшись там впервые, да еще с жуткого похмелья, просто так дорогу к городу не найдешь. Да и не до города будет Лекову после пробуждения. Он лишь об опохмелке думать будет.
На даче они уложили Лекова на диван. Еще два часа ушло на "минирование местности" – на расстановку стопок с водкой, которые предстояло обнаружить Ваське.
Леков спал беспробудным сном. Сулим оглядел напоследок помещение. Должно сработать. Метод проверенный – постепенный выход из запоя: каждые три часа – по пятьдесят граммов. К вечеру похмелье сойдет на нет, клиент уснет, а еще через сутки с ним можно будет разговаривать.
* * *
Все вокруг плыло и кружилось. С утра наползли облака. Сделалось пасмурно. Временами снаружи начинал накрапывать мелкий дождь.
Леков уже не верил трубке. Все она врет. Он сам, сам найдет следующую стопку. А Стадниковой не жить. Что за издевательство, в самом деле. Позвонить в три утра и предложить пятьдесят граммов. Потом позвонить снова, в шесть, и опять заставлять разгадывать идиотские ребусы. Мол, по лестнице вниз – на этой лестнице Леков чуть шею себе не свернул – и там, мол, под нижней ступенькой очередная порция. Порция-то, положим, нашлась, а вот как себя чувствовал Леков с трех до шести, то есть, между первой и второй – о том лучше не вспоминать.
И снова из-под лестницы нужно было спешить назад – в страхе, что не услышит телефонного звонка. А потом ждать, ждать.
Леков перерыл все комнаты, заглянул даже под древний комод, пошарил рукой в хлопьях пыли. Стопки там не было. Не было ее и на кухне. И на веранде – там в полу подозрительная доска была, вроде выступала; Леков ее отодрал, срывая ногти, – пусто.
Телефон зазвонил в девять. Нужно было подняться на второй этаж, подойти к книжному шкафу, где стояла пыльная "Малая советская энциклопедия", вытащить том на "Д" и найти заветную стопку.
Леков, не доверяя трубке, вытащил все, что было в шкафу. Больше стопок с водкой за книгами не хранилось.
С одиннадцати до полудня Леков сидел и неотрывно смотрел, как медленно-медленно ползет часовая стрелка.
Телефонный звонок раздался в три минуты первого. Вот ведь сволочь!
На этот раз нужно было идти на улицу, обойти дом, найти беседку, отсчитать направо второй куст шиповника и, обдираясь о колючки, вытащить заветную стопку, нещадно разведенную дождевой водой. Последнее особенно обидело Лекова. Могли бы и прикрыть чем-нибудь.
Леков уже не был уверен, что звонит именно Стадникова. Слишком хитроумно для нее. Стадниковой до такого никогда не додуматься. И вообще, в мужчину он могла обратиться только ранним утром.
Нет, это, очевидно, кто-то похитрее. Тот, кто стоит за Стадниковой. Но Стадниковой не жить все равно.
В девять вечера Леков, который уже и не представлял себе, как смог прожить этот страшный и бесконечный день (правда, выпил в три – у колодца, и в шесть – на чердаке), приняв в сараюшке очередные пятьдесят граммов, махнул на все рукой и улегся спать.
* * *
Утром Леков проснулся оттого, что кто-то потряс его за плечо. Он перевернулся на другой бок. Перед ним стоял человек, которого Леков никогда прежде не видел. А может быть, и видел, но не помнил.
– Вставай, – хмуро буркнул незнакомец. – Хорош прохлаждаться.
– А ты кто? – спросил Леков, не вполне еще пришедший в себя. Всю ночь снилась какая-то муть.
– Сулим меня звать. В рок-клубе с тобой познакомились. Позавчера. Помнишь, про звезды ты мне пел?
Леков ни про какие звезды не помнил.
– А что я тебе пел? – вяло поинтересовался он.
– Разное пел. – Сулим оглядел разгромленное помещение.
– Который час? – спросил Леков и жадно посмотрел на телефонный аппарат.
Суля проследил за его взглядом.
– Не надейся, больше водки нет, – усмехнулся он. – Это я звонил тебе вчера, если ты не врубился.
Леков сник.
– Ладно, не кисни, – подбодрил его Суля. – Не конец света еще. Все у тебя будет. Только перетерпеть надо. Ну, и потрудиться маленько. Как мы с тобой договорились.
Леков попытался вспомнить, о чем таком они договаривались с этим парнем. Бесполезно. Он не помнил даже, как доиграл этот злосчастный концерт в рок-клубе. Начали-то они с утра. У ларька, возле здания Ленконцерта на Фонтанке. Ну, а потом продолжили.
В рок-клуб Лекова, что называется, ввели. Потом он немного очухался, обрел способность самостоятельно передвигаться. Вышел на сцену. Это последнее, о чем он, хоть смутно, но еще помнил.
А окончательно его развезло на "Кобелиной любви". На ней Лекова всегда развозило, даже когда не пил перед этим, – в организме все равно находились какие-то следы алкоголя, которые били в голову, и Лекова развозило. Но что интересно: когда слушал себя в записи – не развозило ни разу. Должно быть, обертоны какие-нибудь пленка не фиксировала. Пленка-то говно.
– Все у тебя будет, – повторил Суля.
Глава седьмая
МОРЩИНА ВРЕМЕНИ
Воин не ходит там, где свистят пули.
К. Кастанеда
Толик ждал звонка Сулима три дня, потом не выдержал: вот-вот нужно было улетать в Новороссийск с большой концертной бригадой – Лукашина, пара юмористов одесских из театра Райкина, хор имени Русской Пляски, московский певец Отрадный в качестве довеска – много денег он не просил, декларировал, что, мол, чистым искусством живет. Судя по его внешнему виду, чистое искусство было продуктом достаточно калорийным и нажористым.
После Новороссийска сразу, без перерыва даже в один день, следовал тур с медленно и верно выходившими в тираж белорусскими "Запевалами" в компании с "Хризолитами" и "Нарциссами".
Толик хотел выехать в провинцию со спокойным сердцем, ибо знал уже, что прелести гастрольной жизни с такими людьми, как Лукашина и "Нарциссы", несмотря на все заработанные деньги, изматывают физически и разрушают морально так, что порой хочется все бросить и вернуться в свою москонцертовскую конурку, в которой Толик еще год назад спокойно торговал билетами на тех же Лукашиных и "Нарциссов". Зарабатывал он тогда по нынешним масштабам полную ерунду – в ресторане за вечер они с одесскими юмористами теперь больше оставляли, чем Толик в своем Москонцерте за месяц наваривал, зато покой был, нервы в порядке и сон глубокий по ночам...
Но машина была запущена, и обратной дороги не было. Да и к деньгам привыкаешь очень быстро – Толик не представлял себе теперь, как он вообще жил до тех пор, пока не пришло к нему решение изумительно простое и ясное, как все гениальное.
Теперь Лукашина, юмористы, цыгане московские, всевозможные ВИА и еще тьма артистов всех и всяческих жанров чесали по провинциальным стадионам, зарабатывали деньги – не чета филармоническим ставкам, и Толик свою долю малую имел. И директора провинциальных стадионов тоже в накладе не оставались.
Схема была настолько элементарной, что Толик недоумевал, как это до него никто до подобного не додумался. Ну, понятно, боялись. Боязливый народ, десятилетиями задерганный властью. Только и горазды кичиться причастностью своей к высокому искусству, а как до дела доходит, чтобы, например, представителям того же высокого искусства заработать помочь, – тут же куксятся, со скучающими лицами показывают ведомости филармонические и руками разводят. Мол, кто же в нашей стране может еще больше заработать.
И то верно: за два часа пребывания на сцене – пять рублей с копейками. Рабочий какой-нибудь весь день у станка за эти деньги стоит, по уши в смазке и стружке стальной.
Конечно, если рабочий более или менее грамотный, он рублей двенадцать, а то и все пятнадцать за смену мог срубить. Но ведь и артисту не заказано два-три концерта в день отрабатывать. То на то и выходит.
Но, думал Толик, работяга-то в более выгодных условиях находится, чем артист популярный. Придет к работяге кореш, скажет – выточи-ка ты мне, друган, ключ. Или еще что. А я тебе – что хошь отфрезерую. А артисту что фрезеровать? Нечего артисту фрезеровать. И вытачивать нечего. А сапоги тачать ему бесплатно никто не будет. Наоборот, последнее из карманов вынут. И не поморщатся. Почешут только шилом в затылке и подумают – мог бы и больше дать. Чай артист, а не работяга какой-нибудь.
Не дело это, не дело, думал Толик. Не может быть, чтобы и артист не мог левак срубить. Нет, рубили, конечно, рубили, но все за те же пятерки-десятки, по-мелочи и с оглядкой.
Первый эксперимент Толик провел с Лукашиной. Напечатал афиши, в которых жирным синим шрифтом значилось, что певица Лукашина приезжает в Сыктывкар с концертом, который устраивает филармония – какого города, Толик сейчас уже не помнил. Разумеется, что в этом безымянном городе никто ни про какой Сыктывкар и слыхом не слыхивал. А с директором стадиона Толик так прямо и договорился – всю выручку пополам. Быстро приехали, отпели свое и тут же уехали. А афиши – заклеить и все дела.
Прошло. Лукашина даже "спасибо" сказала, что ей, вообще-то, было не свойственно.
Прошло раз, прошло другой, а потом покатилось все как по маслу.
Очень быстро вокруг Лукашиной и цыгане нарисовались, и рок-группы столичные. Юмористы пришли последними, но оказались очень кстати. Толик долго юмористов в свою бригаду брать не хотел, но как-то выпили сильно в "Праге", рассмешили юмористы Толика, он и взял их в следующую поездку.
Слухи, однако, до столицы доходили, хотя и молчали артисты как рыбы, – кому охота лишаться денег, которые валятся в буквальном смысле с неба. Когда, к примеру, на открытом стадионе, под звездным небом, где-нибудь в Тбилиси поешь, а потом, спустя пять минут, в гримерке получаешь свою тысячу. А то и больше. Натурально: отпел, отыграл – получи. С неба, откуда же еще.
Но слухи доходили: Москва – она приезжим людом живет, а приезжие и делились со своими московскими родственниками да друзьями впечатлениями. Мол, у нас в Воркуте не хуже, чем у вас тут. У нас и Лукашина поет раз в месяц, и цыгане пляшут, и юмористы полузапрещенные такие байки загибают, что ухохочешься, и даже "Нарциссы" декадентские свой антисоветский рок вовсю со стадионной сцены двигают. В общем, неизвестно, где еще лучше – в нашей Воркуте, где северные идут, между прочим, полярные, запредельные, или у вас тут, с вашей зарплатой в сто двадцать и с очередями в ГУМе.
Пришлось Толику делиться с важными людьми, но все прошло мирно и на удивление тихо. Вот после этого дело и закрутилось по-настоящему.
Настолько сильно закрутилось, что возникла проблема расширения репертуара. В регионах начали появляться конкуренты – мелочь, правда, но Толик понимал отчетливо, что это ПОКА они мелочь. А пройдет годик-другой – и придется зубами каждый концерт выгрызать. Кончится синекура. Того гляди – и переманит какой-нибудь донецкий администратор ту же Лукашину. А кто ее заменит? Искать нужно, искать, так работать, чтобы всегда под рукой артист-другой лишний сидел. Если что-то срывается – сразу на замену равноценную звезду.
Контрактов-то никаких не было – только устные договоренности. Частный бизнес, он в СССР был не в фаворе. Попади в руки ОБХСС хоть одна бумажка, свидетельствующая об этих диких концертах, на этом бы все и закончилось. Для всех и надолго. А для Толика – может быть, и навсегда.
Сулим позвонил – старый ленинградский приятель, хорошую мысль подкинул.
Толик ничего не знал о музыканте Лекове, которого Суля взахлеб расхваливал, сказал только, что можно попробовать. Обещался Сулим через пару деньков звякнуть и пропал. А это было не в его правилах. Суля – он бизнесмен серьезный, он за базар всегда отвечал.
Суля прозвонился на исходе третьего дня, когда сроки уже поджимали более чем серьезно.
– Ну, что там у тебя? – неласково спросил Толик.
– Да понимаешь, такое дело... Он же артист, со своими тараканами в башке. В общем, я его из запоя выводил.
– И как? – настороженно поинтересовался Толик. – Это у него, вообще, часто?
– Вообще, если честно, то часто. Но проблема решается.
– Вот уж реши, пожалуйста. Толика запои артистов не очень-то волновали, но цену для Сули нужно было набить. Тем более что Сулим явно не представлял себе всего размаха работы Анатолия Бирмана, который был для него просто московским собутыльником, владельцем хорошей квартиры и машины, покупателем аппаратуры и фирменных шмоток. Знал, естественно, Суля, что Бирман концерты делает, поэтому и предложил ему этого своего Лекова, но, конечно, даже понятия не имел, в какую игру он своего паренька запойного вводит.
А что он запойный – так кто не запойный? Все, с кем Толик ездил, начиная с той же Лукашиной и заканчивая цыганами, пили по-черному. О юмористах и говорить нечего. Им это по рангу положено.
Так что запой – это семечки. Главное, чтобы амбиций не было.
– Ты привезти его когда сможешь? – спросил Толик. – Я же скоро...
– Я в курсе, – быстро сказал Суля. – Могу завтра.
– Уже? Что-то несерьезный запой у твоего мальчика. "Мои-то, бывает, месяцами в себя приходят", – подумал Толик, но вслух говорить не стал.
– Завтра не надо, – после короткого размышления сказал Бирман. – Давай недельки через три, когда я снова в Москве буду. А ты уверен, вообще, что он потянет?
– Уверен, – ответил Сулим. – Этот потянет. Жаль, конечно, что столько ждать...
– Да не столько ждать. Ждать больше придется. Кто его знает, твоего этого подпольного гения? Нужно же его как-то преподнести...
– Ничего не надо преподносить. Его вся страна знает. Пленки магнитофонные повсюду бродят. Я справки наводил. Он для провинции – почти как Владимир Семенович, царство ему небесное. Ты его только на большую сцену выпусти. Афишу сделай, чтобы народ прочитал – увидишь сам, что будет.
– Сумлеваюсь я, однако, – протянул Бирман, но решение уже было принято. – Давай, знаешь, как сделаем? Возьму его в солянку, без афиши. Если реакция будет – будем думать.
– Реакция будет. Так когда?
– Ну давай тогда завтра привози. Через пару дней у меня выезд. Воткну его в какой-нибудь концертик. Поглядим, что за гений.
– Заметано, – хмыкнул Сулим и повесил трубку.