…Убеждал Петра, что никто лучше его, Меншикова, не справится. "Напрасно государь приближает к себе Ягужинского, он польских кровей, ему Россия мачеха, он меня не заменит". Прямо так, по-наглому, напирал. Представить себе не мог, что какой-нибудь Остерман заменить его способен, и ведь прав был, мерзавец, так, чтобы на все стороны, по всем оказиям, никто не мог с ним тягаться. Никто, кроме государя, первенство его не признавал, пожалуй, единственный, перед кем он искренне склонялся.
Битву при Калише он выиграл, показал, что и без наемных иноземных генералов побеждать умеем. Странно, но чем больше он следовал за Петром, тем больше обретал себя. С юных лет он появился при Петре, не имея ни связей, ни прошлого, ни воспитания, он приблизился к Петру, будучи никем, подражал ему в чем мог, пытался угнаться за его мыслью, перенял его стремительную походку, отпустил петровские усики, но вдруг обнаружились его собственные дарования, а затем и пороки. Неизменной оставалась его верность Петру, верность была его девизом, сущностью его служения, его оправданием, Петр служил Отечеству, Меншиков служил Петру.
У древних греков деньги открывали дорогу к власти, в России власть открывала дорогу к деньгам. Пока шла война, Меншиков храбро воевал, не очень-то думал о наживе, так, прихватывал попутно, но после Полтавы загребать принялся жадно, насытиться не мог, сколько ни получал от царя, все было мало. К тому же еще доносят, что завел счета в Лионском банке и Амстердамском. Это зачем? От этих заграничных счетов шел холодок.
…Изо всех сил старался подражать роскоши французских, английских аристократов. Насмотрелся заграничной жизни и у себя завел пажей, камер-юнкеров, камергеров, напялил на них шитые золотом синие мундиры, на башмаках золотые пряжки, ноги в узких кюлотах с золотыми стрелками.
Обеды готовили повара, выписанные из Парижа. Сервизы золотые. Винные погреба огромны, как в немецких замках. В Летний дворец к государю отправлялся через Неву на ялике, выложенном внутри зеленым сукном с тисненой кожей, снаружи раззолоченном, не то что Петр, который плыл на простой лодке. Мостов через Неву не было. За князем следовала флотилия. Зимой впереди его саней скакали верховые, разгоняя народ. В праздники выезд Меншикова представлял торжественное шествие. Карета запряжена шестеркой лошадей, убранных малиновым бархатом с серебряными кистями. Впереди музыканты в бархатных жилетах с золотыми позументами по швам, в цветных шелковых чулках. Позади отряд драгун.
Слуги Меншикова были разодеты куда шикарнее царя. Когда Петр появлялся во дворце князя в своих чиненых башмаках с медными пряжками, в кафтане из грубого сукна, уже порядочно потертом, чулки штопаные, треугольная фетровая шляпа, - его вид никак не вязался с пышностью княжеских покоев.
- Мне шиковать не из чего, - говорил он. - Жалованье у меня небольшое, а за государственные доходы я отчитываюсь Господу Богу, тратить на себя не могу.
Пышность Меншикова была все же азиатской, слепящей глаза. Не сравнить ее было с утонченным вкусом шереметевского дома, где собирались ученые люди столицы на вечерние собрания. Убранством и просвещенным весельем отличался дом Кантемиров, там блистала его молодая жена, первая красавица города. У Меншикова на высоких спинках кресел был выткан герб хозяина с княжеской короной с девизом "Virtute dure comite Fortuna", что означает: "Ведет доблесть, сопутствует удача".
А в его жалобах комиссии была своя правда: дворцом его государь пользовался часто, приемы, балы, праздники устраивал. Иностранных особ потчевал винами французскими, итальянскими, кухня во дворце была богатейшая, Меншиков не скупился, учинял фейерверки, катание по льду, охоты, представления. Все шло за его счет. Оттого, может, и считал себя вправе возмещать свои расходы из казны.
Смерть царевича Алексея была выгодна Меншикову: как он ни любил Петра, но все же прикидывал наперед - здоровье царя пошатнулось, если что случится, наследницей может стать Екатерина, значит, власть у князя останется, еще прибавится. Казалось бы, интерес имел, на самом же деле никак не подталкивал Петра. В чем тут дело? "Смею утверждать, - сказал Молочков, - что, вопреки всем расхожим мнениям, в глубине души Меншиков был добрый человек, и с годами сердечность его росла. Петр ожесточался, а он мягчал. Приходилось скрывать свои чувства, но когда-нибудь это проявится".
Следствие комиссии Василия Долгорукова царь не останавливал, канцелярия неукоснительно старалась. На чашу правосудия ложились все новые улики, а вот на ту чашу, где были ратные подвиги Меншикова, его генерал-губернаторство, ничего не прибывало.
Корзину с орденами и шпагой Петр поднял, взвесил, сказал: "Тяжела, но золото, тобой наворованное, наверное, неподъемно".
Свалилась на пол серебряная медаль за Нотебург. Петр подхватил ее, прищурясь, рассмотрел, перевернул, был он на ней кудрявый, в доспехах, совсем юнец. После взятия крепости пировали, Данилыч привел двух сестричек, несколько дней с ними гуляли, играли голышами, в бане, в темноте - "угадайка".
Эта серебряная медалька растрогала Петра.
К чему Меншикову были его сокровища, чего ради рисковал, не мог остановиться, хапал и хапал, обогнал уже всех дворцами, драгоценностями, выездами. Добился себе князя с добавкой - светлейший, получил герцога Ижорского, фельдмаршала, тайного действительного советника, генерал-губернатора Санкт-Петербургской губернии. Фельдмаршал - наравне с Шереметевым. Когда тот почил, стал главным полководцем России. Превзошел всех приближенных и званиями, и положением. От зависти наговаривали, что мальчишкой пирогами торговал, что подкидыш. Русский человек чужим здоровьем болен.
Он поносил вельмож: "У них мешки с деньгами мхом заросли, лентяи да лежебоки, по лесу ходят, а дров не видят. Весь народ у нас необоротистый. Пивоваренные заводы надо открывать, гобеленовые, канатные, по золоту ходим, а нищие. Эх, мягкая у государя палка!"
Другие губернаторы командовали, судили, распоряжались, брали взятки. Меншиков делал то же самое, но сверх того создавал всякие предприятия. Строил бумагоделательные мельницы, заводы для посуды. Деловой человек. Открыл торговлю китовым жиром на севере, сельские свои вотчины заставил работать - переработку льна поставил на промышленную ногу, производство масла тоже.
Сопровождая Петра по Европе, Меншиков времени даром не терял. Пока государь учился кораблестроению, знакомился с техникой, культурой, Меншиков приглядывался к бизнесу. Человек смекалистый, он многое усвоил, перенял и стал, пожалуй, первым в России бизнесменом западного толка. С одной только лесопильной мельницы он имел дохода три тысячи рублей, такие доходные мельницы он заводит одну за другой. Оборотистость его выглядела чужеземной и дворянам не нравилась. Среди петровского окружения он слыл западником.
И дворец его в столице имел представительную роскошь, тем, наверное, и устраивал Петра.
Простой мундир, потрепанный, в пороховых опалинах, стал светлейшему тесен. Петр смотрел, улыбался, вспоминал. Отдать Данилыча домогателям, накинутся, растерзают, и что? Уймешь казнокрадство? А с кем он останется? Какой ни есть Меншиков - вор, жулик, выжига, хитрован, но на верность испытан, он петровского дела не предаст. Мог бы укрепиться в истории как достойный сподвижник, как первый помощник всех трудов петровских, повсюду - и в бою, и в пиру - рядом с государем, делил с ним солдатскую кашу, с ним плотничал на верфи голландской, разделял и взгляды, и рвение, зачем же испакостил свой образ, зачем? Что есть человек - понять невозможно.
После всех обличений комиссии у царя состоялся тяжелый разговор с Меншиковым. На Меншикове, как он ни отбивался, оставался начет в 150 тысяч рублей и все еще числилось около миллиона рублей, присвоенных из казны.
Когда нависла угроза окончательно лишиться милости Петра и остаться беззащитным перед толпой врагов, он принял отчаянное решение. Так это выглядело для его окружения, на самом деле был блестящий психологический ход.
Приехав к себе во дворец, велел снять все картины, занавеси, убрать ковры. Затем приказал содрать со стен драгоценные обои.
Вечером приехал Петр, наверное, ему доложили. Анфилада оголенных залов выглядела ужасно - в лохмотьях, в мусоре, обнажилась кирпичная кладка.
Меншиков скорбно развел руками, ничего не поделаешь, придется продавать все убранство, чтобы выплатить начеты.
Петр спокойно приказал немедля все повесить обратно, восстановить как было. Знал, что Меншиков на это и рассчитывал - другого такого дворца у царя не было, здесь шли и приемы, и лучшие обеды. Выходило, что Меншиков этой выходкой как бы урок преподал, и не придерешься, все смиренно, вынужденно. Объясняться Петр не стал, но зарубку сделал, быть в зависимости ни от кого не любил, а и строить себе дворец не собирался. У Меншикова деньги были свои, у царя же деньги казенные.
Что еще больше пошатнуло положение Меншикова, так это дело Монса, трещину было ничем не замазать, все понимали, что не мог он не знать о шашнях Екатерины, выходит, покрывал ее. Падение Екатерины увлекло бы его, выдать ее царю - значило лишиться защитницы. А будущее подступало грозное, болезнь донимала государя, высасывала силы. Приезжали заграничные врачи, князь выспрашивал их, понимал, что царь шаток, выправится ли - как знать. Жалел и следил, помогает ли лечение. Молился о здоровье государя, заглушал мысли о скорой кончине. Мысли были кощунственные, дьявол их внушал, исподволь князь вербовал, кого мог, на сторону Екатерины, она законная наследница, никто другой, ни дочери, ни внуки.
Молочков должен был согласиться, что кончина государя была и для Екатерины, и для Меншикова лучшим выходом, решала все их проблемы. Приписывать такое не хотелось, да и фактов не было.
Подозревал ли их Петр?
Государь не простил, ничего не обещал. Следствие по Меншикову продолжалось. Насчет Екатерины помалкивал, но она-то знала, что в любой момент могло грянуть - отправит в монастырь, заточит, как первую свою жену.
Видя мучения государя, Меншиков молился, на Рождество и на Крещение, долго стоял на коленях в дворцовой церкви, бил поклоны, плакал, молил о выздоровлении и знал, что боится того, о чем просит Господа. Было стыдно, признался в этом жене. Дарья утешила, произносила напрямую - пусть Господь приберет без мук, пусть дарует легкую смерть. Из дворца отлучаться остерегался ни на минуту - "дорог час улучкой".
Когда его в пять утра разбудили, он понял - свершилось.
Петра уже прибрали, закрыли глаза, руки сложили на груди. Он вытянулся, лицо разгладилось.
Государыня рыдала, посмотрела на Меншикова обеспокоенно и опять зарыдала.
Меншиков приложился губами к царской руке, рука была холодной. Он все еще не верил. Хотел заплакать и не мог, вытер сухие глаза платком. По-настоящему зарыдал много спустя, в соборе, слушая прощальное слово Феофана Прокоповича.
Меншиков все устроил гладко, быстро, никто не посмел воспротивиться: Екатерина взошла на престол, ей присягнули. Отныне власть его была обеспечена, страхи кончились, никто более не сможет покуситься на его руководство, теперь он мог предаться горю. Он плакал горячо, взахлеб, сладкие воспоминания нахлынули на него, он не стыдился слез.
Первое, что делает Меншиков после воцарения Екатерины, - велит снять насаженные на колья головы казненных. По многу месяцев они гнили для устрашения на лобных местах столицы. Он принял меры снизить подати крестьян, настоял уменьшить чиновный аппарат, постарался улучшить солдатскую жизнь, не посылать их на стройку Ладожского канала. Действовал умно и от души. Быстро прибрал к рукам назначенный Верховный тайный совет, так что власти у него еще прибыло. Казалось бы, живи и правь.
Скончалась Екатерина, и Меншиков затеял новую интригу - обручить свою дочь Марию с малолетним наследником. Сияние короны не давало ему покоя. Его жажда власти, власти прочной, той, что ввела бы род Меншиковых в царскую семью, эта жажда превзошла жажду богатства и накопительства - император будет его зятем, он герцогом, вторая дочь - герцогиней.
Доброе и дурное, низкое и высокое, умное и дурацкое играли в нем, переливались, показывая его то так, то этак, не давая ни на чем остановиться. Но история не терпит полутонов, ей нужна определенность, ее суд, как суд присяжных, имеет только два решения: виновен - не виновен, хорош или плох. Огромные заслуги Меншикова не пошли в зачет. Если бы историю писал Петр, Меншиков получил бы другой образ, а так остался взяточник, казнокрад. Либо ты герой, либо пес худой, и никаких оправданий, вот в чем беда.
За 12-летнего царя Петра Второго завязалась борьба. Долгоруковы тянули его от Меншикова в свою сторону, наговаривали, потакали царским прихотям, Меншиков срывался, позволял себе выговаривать царю. Мнил себя уже чуть ли не тестем, привык при Екатерине командовать. Это было неосмотрительно. Молочков видел, как он совершал ошибку за ошибкой. Остановить бы его, и Россия сохранила бы умного, человечного управляющего. Поистине, если Господь захочет кого погубить, он его лишает разума. Предостережения не действовали, закусив удила, Меншиков несся навстречу собственной гибели.
История России знала немало временщиков. Они появлялись из безвестности, звездно взлетали, обретали власть, богатства, алчно спешили, думая о себе, а не о России. Тихе - древнегреческое божество Случая - так же внезапно низвергало их, вновь и вновь показывая неустойчивость любого миропорядка. Прихоть, каприз, ничтожный повод приводили их к немилости, любимец судьбы отправлялся в острог, в ссылку, а то и на плаху.
Меншиков был не временщик, не фаворит, он сопровождал Петра от начала до конца, он поднялся и укрепился благодаря своим талантам. Природный ум возмещал ему малограмотность. Недаром Петр так любил его, прощал то, чего не прощал другим. Россия многим обязана Меншикову. Если б он погиб в бою, то сохранился бы героем. Ему поставили бы памятники, его чтили бы, вспоминали добром. Фортуна долго заслоняла его от множества пуль и снарядов, что летели в него, при взятии Нотебурга, Калиша, в Полтавской битве, в сражении при Лесной, под Штетином… Ни одной царапины, словно заколдованный, от каждого сражения лишь новые награды и звания. Баловень удачи, он, подобно Ахиллу, имел лишь одно уязвимое место - его пятой была алчность. Она и погубила его - алчность до денег, до власти, безмерная, все растущая, она ничем не довольствовалась. Что-то есть в этом знакомое, нынешнее, российское. Зачем столько власти, столько денег, драгоценностей, дворцов, дворовых? Почему пример Петра никак не мог отрезвить его?
После смерти Петра следствие над Меншиковым прекратилось само собою, нечего было об этом и помышлять. Никто уже не мог приструнить его, никаких сдержек не стало. Вкус власти полной, безмерной опьянял сильнее жажды денег.
По Фрейду, основной мотив человеческих страстей и желаний таится в сексуальных потребностях человека. Учитель не соглашался с Фрейдом: стремление к власти - куда более могущественная страсть, считал он, властолюбию нет предела, с годами жажда власти не проходит, ее ничем нельзя насытить, импотенция ей не грозит. В самом деле, Меншиков достиг предела, императрица слушалась его, он стал фактическим правителем России, никто не стоял на его пути. И после смерти Екатерины он сохранял свое положение. Но ему всего было мало, он хотел не царской милости, а власти родственной. Когда-то он пытался нечто подобное учинить с Петром, сватал ему свою сестру. Не вышло. Петр в конце концов посмеялся над этой затеей. Сейчас прежний замысел вспыхнул с такой силой, что светлейший потерял всякую осторожность. Любовь может исчерпать себя, ею можно пресытиться, от власти никто добровольно не отказывался, никто не насыщался ею.
Он стал обращаться с этим прыщавым, крикливым подростком как с несмышленым зятем. А это был уже император, и Долгоруковы хорошо использовали оплошку Меншикова, распалили юнца. Император озлился, аркан был накинут и тут же затянут. Меншикову сразу припомнили все грехи, сделали с ним то, на что сам Петр не решился: лишили всего. И сослали…
Натиск на Петра, дворцовая борьба Антону Осиповичу были до удивления знакомы. Ничего не меняется в России. Из всей Петровской эпохи Меншиков получался самым понятным. Антон Осипович легко вписывал его во "властные структуры", нынешние правители приняли бы его как своего. Ему ничего не надо было бы менять, только снять парик, всех устраивало бы княжеское звание, и малограмотность, и то, что своего не упустит и другим хищникам сдачу даст. Волк, он и триста лет назад волк. "Нам бы такого, - говорил Антон Осипович, - пусть ворует, зато все крутилось бы".
Профессор заволновался:
- Какая судьба! Какая поучительная судьба! Он же доказал, что может не хуже голландцев и англичан. Вот вам и русский малограмотный мужик! Промышленник! Ему бы после смерти Петра осуществлять то, что тот не успел. У него все для этого было, и опыт, и смекалки хватало, и капитал. Погнался за короной и поскользнулся. Обидно. Такой был шанс для России!
В образе Меншикова чего-то Сереге Дремову не хватало, если бы он играл Меншикова, ему надо было бы еще кое-что, только хапуга, только вояка, только выскочка, пусть даже талантливый работник, - маловато, не хватает еще пружины, той, что увеличивает напор, вопреки всем предупреждениям и страхам. Что придавало ему силы? Деньги, капитал? Он, конечно, боялся Петра, храбрый был человек, пули не страшился, а Петра боялся ужасно, и это понятно, боялся и в то же время не боялся. Вот что озадачивало Дремова и нравилось ему в этом образе, такая диалектика. Не боялся - спрашивается, почему?
С чего он взял, что Меншиков не боялся, недоумевал Молочков, впрочем, пожалуй, что и так. Молочков пожевал губами, почмокал, неуверенно выдавил про слухи: ходили слухи, бездоказательные… На что Дремов возразил, что, если из истории вычесть слухи, ничего интересного не останется.
- Говорили про их содомский грех, - смущенно сказал Молочков.
- Это что за штука? - спросил Гераскин.
Дремов пояснил:
- Педики, голубые, гомики… Содомцы жили в городе Содом и предпочитали блудить с однополыми. Библию надо читать.
- Про это можно другие книги читать, - обиженно сказал Гераскин. - Как же это наш царь-государь опозорился?
Антон Осипович остановил его:
- Может, это брехня? У него же дети, жена, они с Меншиковым семьянины были.
Молочков виновато сослался на иностранных историков, те приводили донесения послов.
- Иностранцы! - обрадовался Антон Осипович. - Им лишь бы оклеветать. Агенты!
Но Молочков иностранные источники полностью не отвергал. Возможно, такой грех у Петра в молодые годы случался, очень уж был несдержан, нетерпелив. Меншиков начинал денщиком, всегда под рукой был, спал под боком, бывало, на одних полатях. Страдая от кошмаров, Петр приказывал, чтобы кто-то всегда ночью был при нем.
При дворе упорно толковали об этом. Анна Монс при всех Меншикова упрекнула, прямо сказала, что задницу свою подставлял государю.
Гераскин определил Петра как бисексуала. В видах и подвидах сексуалов Гераскин разбирался с удовольствием. Мы, нормальные мужики, оказывается, принадлежали к гетеросексуалам. Даже профессор никогда не задумывался, кто он такой.