Въезд в отель, где мы жили, преграждали обломки блокпоста. Мне пришлось выйти из машины и пойти пешком. Дул сильный, перехватывающий дыхание, холодный ветер. Я поглядывал на антрацитовое море, чтобы убедиться, что ледяной стены еще не видно. Фасад первого этажа отеля почти не пострадал, но выше зияли огромные дыры, крыша провисла. Я вошел внутрь. Было холодно и темно, ни света, ни отопления, поломанные стулья и столы расставлены, как в кафе. И хотя среди разрушений кое-где уцелела позолота, холл был неузнаваем.
Я услышал неровные шаги, ко мне приближался, постукивая палочкой, мужчина, звавший меня по имени. Внешность молодого человека была смутно знакома, но в тусклом свете я не мог вспомнить, кто это. Когда мы пожали друг другу руки, меня вдруг осенило. "Ну конечно, вы же сын хозяев отеля". Только раньше он не был хромым, это и сбило меня с толку. Он кивнул. "Родители погибли во время бомбежки. Официально я тоже считаюсь погибшим". Я спросил, как все произошло. Лицо его передернуло, он дотронулся до ноги. "Шло отступление. Раненых не подбирали. Я услышал, что меня записали в мертвые, и решил, что спорить бессмысленно… - Он осекся и взволновано посмотрел на меня. - Но что, скажите на милость, привело сюда вас? Ведь оставаться здесь нельзя, мы находимся в зоне непосредственной опасности. Всем приказали убираться отсюда. Осталось всего несколько старых поселенцев".
Я смотрел на него и не понимал, почему он так нервничает, разговаривая со мной. Он сказал, что те толпы, которые я здесь наблюдал, схлынули уже давно. "Почти все убежали еще до того, как разразилась война". Я сказал, что приехал в надежде найти девушку. "Видимо, я должен был догадаться, что ее здесь уже нет". Я сделал паузу, хотел, чтобы он сказал что-нибудь о правителе. Вместо этого он смущенно взглянул на меня и, поколебавшись, произнес: "Дело в том, что она среди тех немногих, кто не уехал". Последние несколько мгновений я едва мог сдерживаться, мне надо было скрыть свое волнение, надо было удостовериться в том, что я не ослышался. Я спросил, не интересовался ли ей кто-нибудь. "Нет", - сказал он безразличным тоном и, похоже, не врал. "Она по-прежнему живет здесь?" И снова последовал отрицательный ответ. "Мы используем холл под ресторан, но в самом здании небезопасно. Ремонт делать некому. Да и какой смысл?" Я согласился, что приближение льдов делает все попытки тщетными. Однако меня интересовала исключительно девушка. "Где она сейчас живет?" На этот раз его нерешительность длилась дольше и была заметнее. Вопрос явно привел его в смущение, и, когда он наконец ответил, я сразу понял почему. "Совсем недалеко. В доме на пляже". Я уставился на него. "Понятно". Теперь все прояснилось. Я хорошо помнил этот дом - там жил он со своими родителями. Он помолчал, а потом продолжил: "Ей там удобнее. У нее здесь кое-какая работа". - "Неужели? И что за работа?" - поинтересовался я. "Так, помогает в ресторане", - уклончиво ответил он. "То есть прислуживает посетителям?" - "Ну, иногда она танцует… - процедил он и, как будто желая сменить тему, произнес: - Очень жаль, что она не уехала в безопасное место, пока это было возможно. У нее были друзья, готовые взять ее с собой". На что я ответил: "Очевидно, у нее были друзья, с которыми она предпочла остаться здесь". Я пристально взглянул на него, но лицо его оставалось в тени, он стоял спиной к уходящему солнцу, и выражения его я разглядеть не смог.
Тут я потерял всякое терпение. Я уже и так потратил на него много времени. Ведь говорить мне нужно было с ней. Направляясь к двери, я спросил: "Не подскажете ли, где ее можно сейчас найти?" - "Полагаю, она у себя в комнате. Сюда она придет позже. - Он поковылял за мной, опираясь на палку. - Я покажу вам короткий путь через сад". Мне показалось, что он хочет меня задержать. "Благодарю, я найду дорогу". Я открыл дверь и вышел, захлопнув ее, прежде чем он успел что-либо сказать.
Пятнадцать
Как только я перешагнул через порог, ледяной поток воздуха ударил в лицо. Солнце садилось, ветер гнал поземку. Я не стал искать короткий путь, просто пошел по тропинке, которая, как я знал, вела к пляжу. Мороз погубил высаженные вдоль нее экзотические растения: пальмовые листья ссохлись, почернели, свернулись в тугие, как сложенные зонтики, трубочки. Я уже должен был привыкнуть к изменениям климата; но снова почувствовал, что выпадаю за пределы обычной жизни и попадаю в совершенно неизведанные сферы. Это тоже была реальность, и все происходило на самом деле, но как-то уж очень необычно. Реальность была абсолютно новой.
Пошел густой снег, арктический ветер бросал его в лицо. Мороз обжигал кожу, стеснял дыхание. Чтобы снег не попадал в глаза, я надел тяжелую каску. Пока я добирался до пляжа, по краям каски, непомерно утяжелив ее, наросла толстая ледяная корка. Сквозь белую пелену проступали неясные очертания дома; но я не мог различить, что за ним - волны или неровный край огромной дрейфующей льдины. Идти против ветра было очень тяжело. Снег, став еще гуще, шел не переставая, сеял без передышки, покрывая агонизирующий мир простыней стерильной белизны, погребая насильников и их жертвы в общей могиле, стирая последние следы человека и его деяний.
Вдруг сквозь белесую круговерть я увидел девушку - она бежала от меня в сторону льда. Я попытался крикнуть: "Стой! Вернись!" - но полярный воздух раздирал горло, а голос мой вихрем унес ветер. Я побежал за ней, поднимая туманные облака снежной пыли. Я старался не упускать ее из вида, с трудом различал, что вокруг: мне пришлось остановиться и, превозмогая боль, стереть кристаллы льда, начинавшие сковывать глазные яблоки. Убийственный ветер не давал идти, снега навалило столько, что уже выросли снежные холмы, клубящиеся на вершинах, словно вулканы, ослепляя меня белым дымом. А я все шел по жуткому морозу, пошатываясь, спотыкаясь, поскальзываясь, падая, с трудом поднимаясь, и, наконец, настиг ее и схватил онемевшими пальцами.
Я опоздал, я это сразу понял - шансов у нас не осталось. Вокруг, куда ни глянь, странные сооружения из льда - неземная архитектура, мираж, создаваемый арктическим сиянием. Гигантская зубчатая стена ледника со шпилями и башенками до неба, подсвеченная изнутри холодным огнем минералов. Мы попали в западню, нас окружали стены, и кольцо призрачных палачей медленно, но неумолимо сужалось, чтобы уничтожить нас. Я не мог ни шевелиться, ни думать. Дыхание палачей парализовало тело, затуманило мозг. Я чувствовал смертельный холод, исходящий от льда, услышал гром, смотрел, как льдина пошла сверкающими изумрудными трещинами. Высоко вверху загудела, задрожала готовая обрушиться блестящая вершина айсберга. На плечах девушки мерцала изморозь, лицо было белым, как лед, ее длинные ресницы касались щек. Я крепко прижал ее к груди, чтоб она не видела падающей ледяной громады.
Она стояла на веранде пляжного дома в своем сером пальто и кого-то ждала. Сначала я решил, что она видела, как я приближаюсь, но потом заметил, что она не сводит глаз с другой тропинки. Я тоже остановился и стал туда смотреть. Мне хотелось узнать, кого она ждет, я не думал, что парень из гостиницы решится прийти, зная, что я здесь. Она словно почувствовала чье-то присутствие, стала осматриваться и наконец увидела меня. Я был слишком далеко, чтобы различить ее расширившиеся зрачки, из-за которых глаза становились еще огромнее; но услышал, как она резко вскрикнула, видел, как закружились, заблестели ее волосы, когда она обернулась, как она натянула капюшон и двинулась в сторону пляжа. Как только она спустилась с веранды, я потерял ее из вида. Она хотела стать невидимой, раствориться в снегах. Ее охватил внезапный страх: она вспомнила о мужчине, чьи ледяные синие глаза имели над ней магнетическую власть, могли лишить ее воли и погрузить в кошмарные галлюцинации. Страх всегда был подле нее, прятался за фасадом ее привычного мира, и теперь он сконцентрировался в нем. С ним был связан еще кто-то, они были заодно, а, может статься, это был один и тот же человек.
Оба преследовали ее, она не понимала почему. Но принимала это, как данность, как принимала все, что бы с ней не происходило, заранее готовая к страданиям, готовая стать жертвой, и в конце концов быть уничтоженной неизвестными силами или людьми. Словно такая судьба суждена ей была от начала времен. Спасти ее могла только любовь. Но она никогда не искала любви. Ее удел - страдание; она это знала и принимала. За пониманием неизбежности шло смирение. Какой смысл идти наперекор судьбе. Еще не вступив в борьбу, она уже знала, что обречена на поражение.
Она сделала всего несколько шагов, когда я перехватил ее, и затащил обратно на веранду. Стерев снег с лица, она воскликнула: "А, так это ты!" - и с удивлением уставилась на меня. "А ты думала, кто?" Я вспомнил про форму, которая была на мне. "Одежда не моя. Пришлось взять на прокат". Опасения ее развеялись, она испытала облегчение и сумела быстро взять себя в руки. Мне были знакомы эти ее уверенность и независимость, появляющиеся, когда люди или обстоятельства позволяли ей чувствовать себя в безопасности. Должно быть, это заслуга молодого человека из гостиницы. "Давай поскорее войдем в дом. Чего мы стоим?" Она говорила спокойно и вела себя так, будто мое возвращение было запланировано и ожидаемо и ничего необычного в этой ситуации не было. После всего что мне пришлось пережить, это вызывало досаду. Я понял, что это она нарочно, чтобы унизить меня.
Она пошла к двери, открыла ее и церемонно пригласила меня войти. Небольшая, пустая и холодная комнатка, старомодный масляный обогреватель едва спасал ее от мороза. Зато все было чисто и аккуратно, видно, что комната убрана с любовью, орнаменты из найденных на берегу ракушек и выброшенного морем дерева украшали стены. "Боюсь, здесь не слишком комфортно, не твой уровень". Она хотела посмеяться надо мной. Я ничего не ответил. Она расстегнула пальто и сняла капюшон, встряхнув волосами. Они стали еще длиннее, блестели и переливались жизненной силой. Пальто скрывало дорогой серый костюм, сшитый, очевидно, на заказ - такого я раньше у нее не видел. Значит, в деньгах она не нуждалась. Она была хорошо одета и отлично выглядела, и это почему-то еще больше меня раздражило.
Она сказала тоном добропорядочной хозяйки, поддерживающей разговор: "Собственный угол после стольких странствий - это так приятно". Я не сводил с нее глаз. Какой путь мне пришлось проделать, чтобы найти ее, сколько смертей, сколько препятствий и опасностей было на этом пути, и вот, когда я наконец добрался, она разговаривает со мной так, как будто мы едва знакомы. Я почувствовал себя уязвленным и обиженным.
Ее небрежность и, очевидно, твердое желание умалить важность моего приезда вывели меня из себя, и я возмущенно воскликнул: "Какого черта ты ломаешь комедию? Не для того я добирался сюда, за тридевять земель, чтоб ты меня принимала, как случайного посетителя".
"А ты ждал, что я красную ковровую дорожку постелю?" Ее резкий и легкомысленный ответ прозвучал, как оскорбление. Я начинал сердиться по-настоящему, понимая, что вот-вот перестану себя контролировать. Когда она, продолжая ломать комедию спросила все тем же притворным тоном, чем я занимался, я сурово ответил: "Встречался с одним твоим знакомым", - сопроводив это долгим, жестким, полным значения взглядом. Она тут же все поняла и снова встревожилась. "Когда я увидела тебя… я решила, что ты… он… я боялась, что он сюда приедет". - "Он будет здесь с минуты на минуту. Я это и пришел тебе сообщить. Предупредить, если у тебя, конечно, другие планы, что он собирается забрать тебя…" - "Нет, нет - никогда!" - перебила она и затрясла головой с такой силой, что ее волосы разлетелись, как блестящие брызги. Я сказал: "Тогда тебе нужно уехать. Немедленно. Пока он не явился".
"Уехать отсюда?" Это было жестоко. Она в смятении оглядела свою уютную комнату. В маленькой комнатке царил покой. Морские ракушки умиротворяли, она чувствовала себя здесь в безопасности, это было единственное место на земле, которое она могла назвать своим домом. "Но зачем? Он ни за что меня не найдет…" Ее полный тоски, жалобный голос не растрогал меня, я остался тверд и непоколебим. "Отчего же? Я ведь нашел". - "Да, но ты знал… - Она посмотрела на меня с подозрением, не зная, можно ли мне доверять. - Ты ведь не сказал ему?" - "Нет, конечно. Я хочу, чтобы ты поехала со мной".
Внезапно к ней вернулась уверенность, а вместе с ней и пренебрежительный тон, она посмотрела на меня с насмешкой. "С тобой? Ну нет! Только не надо начинать все сначала!" Она саркастически округлила свои большие глаза и подняла их к потолку. Это уже было преднамеренным оскорблением. Я был в ярости. Она насмехалась над всем, что я вынес, разыскивая ее, насмехалась над моими отчаянными усилиями. Взбешенный, я грубо схватил ее и с силой встряхнул. "Прекрати немедленно! Я не могу это выносить! Перестань оскорблять меня, черт побери! Ради тебя я прошел сквозь ад, преодолел сотни миль в жутчайших условиях, шел на невиданный риск, меня чуть не прикончили. А от тебя ни капли признательности… ни слова благодарности, после всего, что было… я даже элементарной вежливости не заслужил… лишь дешевые усмешки… Прелестно! Прелестное поведение! - Она безмолвно смотрела на меня черными зрачками. Гнев мой не утихал. - Даже сейчас тебе не хватает такта извиниться!"
Я все не мог угомониться и продолжал оскорблять ее, называл несносной, наглой, дерзкой, вульгарной. "Возможно, когда-нибудь ты научишься приличиям и поймешь, что людей, которые для тебя что-то делают надо благодарить, а не смеяться над ними, демонстрируя свою глупость, грубость и самоуверенность!" Ее как громом поразило, она онемела; стояла передо мной, молча свесив голову, былой уверенности как ни бывало. Она превратилась в замкнутого, напуганного, несчастного ребенка, страдающего от злых причуд взрослых.
Я вдруг заметил пульсирующую жилку в том месте, где плечо переходит в шею; она билась так часто, будто что-то хотело вырваться из-под кожи. Я видел это и раньше, когда она бывала напугана. Теперь эта пульсирующая жилка возымела на меня то же действие, что и прежде. Я громко сказал: "Какой же я дурак, что так о тебе беспокоился. Небось, к своему ухажеру побежала, как только я за дверь вышел". Она подняла голову, бросила на меня быстрый испуганный взгляд и спросила: "О чем ты?" - "Только не надо притворяться, что не понимаешь. Меня тошнит от этого! - Голос мой звучал агрессивно, я кричал все громче и громче. - Конечно же, я имею в виду хозяина этого дома. Парня, с которым ты живешь. И которого ждала на веранде, когда я пришел". Я уже сам слышал свой крик. Он вселял в нее ужас. Она задрожала, губы заходили ходуном. "Я ждала не его… - Заметив, что я направился к двери, она взорвалась. - Не запирай дверь…" Но я ее уже запер. Все обернулось железом, льдом, тяжелым, холодным, жгучим нетерпением. Я схватил ее за плечи, притянул к себе. Она сопротивлялась, кричала: "Не прикасайся ко мне!" - брыкалась, вырывалась, смахнула рукой блюдо с хрупкими ракушками, оно разбилось, и мы стерли ракушки в радужный порошок ногами. Я навалился на нее, подмял ее под запятнанный кровью китель, поранив ей руку острой форменной пряжкой. На мягкой белой плоти показались капельки крови… железный вкус крови во рту…
Она лежала молча, не шевелясь, отвернувшись от меня к стене. Может, оттого что мне не видно было ее лица, казалось, что это кто-то, кого я совсем не знаю. Я совершенно ничего к ней не испытывал. Все чувства покинули меня. Когда я сказал, что больше так не могу, это была правда. Я не мог идти дальше; было слишком больно и унизительно. Когда-то я уже хотел порвать с ней, но не смог. И вот момент настал. Пришло время встать, и уйти, и покончить с этой вызывающей лишь жалость историей. Я слишком все затянул, хотя эта история никогда не приносила мне ничего, кроме боли. Когда я поднялся, она не пошевелилась. Никто не проронил ни слова. Мы были как два незнакомца, случайно попавших в одну комнату. Я ни о чем не думал. Все, чего мне хотелось, это сесть в машину и ехать, ехать, пока где-то совсем далеко не смогу забыть обо всем. Ничего не сказав и даже не взглянув на нее, я вышел из комнаты на арктический мороз.
На улице уже стемнело. Я остановился на веранде, чтобы глаза привыкли к темноте. Постепенно стал различим падающий снег, едва заметное, будто флуоресцентное мерцание. Глухо ревели неровные порывы ветра, снежные хлопья бешено кружились, заполняя ночь призрачным хаосом. Такое же лихорадочное мельтешение и хаос я ощущал и в себе, в своем бессмысленном метании по планете. В безумном танце снежинок виделась мне вся моя жизнь. Промелькнул и ее образ с развивающимися серебряными волосами и так же быстро скрылся в бешеной сумятице. В этом экстатическом танце невозможно было отделить злодеев от жертв. Никакие различия уже не имели значения в этой пляске смерти, где танцоры кружатся на краю небытия.
Я привык к ощущению приближающейся казни. Но до сих пор это было нечто отдаленное, с чем я постепенно сживался. А тут вдруг это ощущение набросилось на меня, схватило за локоть, и это уже было не просто что-то отдаленное, а реальность, которая вот-вот наступит. Это потрясло меня, как удар под дых. Прошлое исчезло, стало ничем; в будущем - непостижимая пустота полного уничтожения. Единственное, что осталось - это беспрерывно сокращающийся отрезок времени именуемый "сейчас".
Я вспомнил темно-синее небо между полуднем и полночью, а внизу стену льда, переливающуюся всеми цветами радуги, стену, рассекающую океан. Смутно вырисовывались бледные скалы, источавшие смертельный холод, призрачные мстители, пришедшие покончить с человечеством. Я знал, что ледяной круг сужается, собственными глазами видел приближающуюся гигантскую стену. Знал, что с каждым мгновением она подходит все ближе и не остановится, пока жизнь на земле не будет истреблена.
Я подумал о девушке, которую оставил в комнате; она же еще ребенок, несозревшая девочка из стекла. Она ничего этого не видела, не осознавала. Она знала, что обречена, но не понимала ни природы своей судьбы, не понимала, как встретить ее с достоинством. Никто не научил ее быть независимой. Сын владельцев отеля не произвел на меня впечатления надежного человека, едва ли можно положиться на этого слабосильного парня, к тому же увечного. Я не мог доверить ему заботу о ней, когда станет совсем скверно. Я видел ее, беззащитную, в ужасе замерзающую меж рушащихся ледяных гор; сквозь треск и грохот слышал ее слабый жалкий крик. Зная все, я не мог оставить ее - одинокую и беспомощную. Слишком жестоко она будет страдать.