Она была в кровати, но не спала, ждала. Стоявший рядом ночник испускал слабый розоватый свет. Широкая кровать стояла на возвышении, как и ложе покрытое овчиной, напротив огромного зеркала почти во всю длину комнаты. Она была одна, никто ее не слышал и не должен был слышать; отрезанная от всяческих контактов, она была совершенно беззащитной, оставленной на милость того, кто входил сюда без стука, не говоря ни слова, и его холодные очень яркие глаза вонзались в ее отражение. Она неподвижно сидела на постели, уставившись в зеркало, словно зачарованная. Гипнотическая сила его глаз могла подавить ее волю, и без того ослабленную матерью, которая долгие годы непрестанно подчиняла ее себе. С детства вынужденная принять роль жертвы и в мыслях, и в поведении, она была беззащитна перед его агрессивной натурой, способной покорить ее, завоевать без остатка. Я видел, как это происходило.
Он неторопливо подошел к кровати. Она не шевелилась, пока он не наклонился к ней, она судорожно съежилась, будто пытаясь избежать удара, и уткнулась лицом в подушку. Он протянул руку, скользнул по плечу, сильные пальцы нащупали подбородок, схватили, потянули, силой подняли ее голову. Ужас охватил ее, бешено извиваясь, она стала яростно сопротивляться его превосходящей силе. Он же просто стоял, давая ей возможность побороться. Ее слабое сопротивление забавляло его, он знал, что долго это не продлится. Он молча, ухмыляясь, наблюдал, как она постепенно теряет силы, и медленно, спокойно, неотвратимо поднимал ее лицо к себе.
Вдруг она сдалась, выдохлась, признала поражение; она тяжело дышала, лицо было мокрым. Он слегка сжал ее подбородок, вынуждая смотреть прямо на него. Чтобы покончить с сопротивлением, он безжалостно вперил свой надменный сине-ледяной взгляд в ее расширенные глаза. То был момент ее капитуляции; она утонула в холодно-синих, гипнотических глубинах, сопротивление было сломлено. У нее больше не было собственной воли. Он мог делать с ней что угодно.
Он нагнулся, встал коленями на кровать, повалил ее на спину, схватив за плечи. Лишенная воли, она настолько подчинилась ему, что податливо подвинулась, чтобы ему было удобнее. Она была в полубессознательном состоянии и едва соображала, что с ней происходит. Его же интересовало только собственное наслаждение.
Потом она не шевелилась, не подавала признаков жизни, лежала обнаженная на скомканной постели, как на столе в морге. Сброшенные на пол простыни и покрывала прикрывали помост. В том, как ее голова свешивалась с кровати, было что-то ненатуральное, странный изгиб шеи предполагал насилие, белые волосы были скручены его руками в подобие каната. Он сидел, положив на нее руки, словно утверждая свое право на добычу.
Когда он прошелся пальцами по ее обнаженному телу, задержавшись на бедрах и груди, ее охватила долгая болезненная дрожь; и она снова затихла.
Он одной рукой поднял ее голову, секунду вглядывался в лицо, потом отпустил, голова упала на подушку и осталась лежать в том же положении. Он встал, отошел от кровати; нога запуталась в покрывале, он отшвырнул его и двинулся к двери. С тех пор как он вошел в комнату, он не произнес ни слова, и вышел он без единого звука, если не считать слабого щелчка закрывающейся двери. Больше всего ее ужасало именно молчание, каким-то образом связанное с его властью над ней.
Интересно, куда это меня ведут, гадал я. Здание было колоссальное, за одним коридором каждый раз открывался новый коридор. Мы миновали люки подземных темниц, камеры, высеченные прямо в скале. По стенам этих клетушек сочилась вода, смешанная с какими-то зловонными выделениями. Опасные ступени вели вниз к еще более глубоким темницам. Мы прошли сквозь несколько створов огромных дверей, одни охранники отпирали их снаружи, другие с треском захлопывали за нашими спинами.
Комната, в которой принял меня правитель, выглядела не казенно. Она была просторной и правильных пропорций, деревянный пол отражал потускневшие старые канделябры. Окна смотрели не в город, а на напоминающие парк просторы, спускавшиеся к далекому фьорду. Его идеально скроенный мундир был сшит из великолепного материала, высокие сапоги блестели как зеркало. Он носил цветную нашивку какого-то не известного мне ордена. На этот раз у меня создалось более благоприятное впечатление; его надменный взгляд, который мне так не понравился, был не столь очевиден, хотя ясно было, что он рожден повелевать, что он сам себе закон и судить его обычной меркой нельзя. "Чем могу?" Он приветствовал меня с официальной вежливостью, смотря синими глазами прямо в лицо. Я поведал ему заготовленную историю. Он тут же согласился выдать и подписать все необходимые разрешения, заверив, что я получу их завтра же. По собственной инициативе предложил добавить пункт, обязующий оказывать мне всяческую поддержку в исследованиях. Мне это показалось лишним. Он сказал: "Вы не знаете этот народ. Беззаконие у них в крови, плюс врожденная неприязнь к иностранцам, они живут по суровым древним обычаям. Я приложил много усилий, чтобы внедрить более современные отношения. Но это бесполезно, они замурованы в минувшем, как жена Лота в соляном столбе; их не отделить от прошлого". Я поблагодарил его, думая об охранниках - вряд ли они соответствовали его просвещенным взглядам.
Он заметил, что я выбрал странное время для визита. Я спросил почему. "Лед будет здесь очень скоро, гавань замерзнет, мы будем отрезаны от внешнего мира. - Он метнул на меня синий взгляд. Что-то осталось недосказанным. У него был трюк: он как-то так щурил свои очень яркие глаза, что казалось, они испускают языки синего пламени. Он продолжил: - Вы можете сесть здесь на мель и задержаться дольше, чем рассчитывали". И снова резкий взгляд, как будто он подразумевал нечто большее. Я ответил: "Я проведу здесь не больше недели. Не слишком рассчитываю найти что-нибудь новое. Мне, скорее, нужно ощутить здешнюю атмосферу. - Несмотря на первоначальное неприятие, я вдруг ощутил, что между нами наладился контакт, что нас связывает что-то личное. Это чувство было настолько неожиданным и необъяснимым, что, смутившись, я добавил: - Пожалуйста, не поймите меня превратно", - сам толком не понимая, что имел в виду. Ему это, по-видимому, доставило удовольствие, и он тут же стал более дружелюбным. "Значит, мы говорим на одном языке. Отлично. Я рад, что вы приехали. Нашей стране необходимы связи с более развитыми народами. Это только начало". По-прежнему не совсем понимая, о чем мы с ним говорили, я встал, чтобы идти, и снова поблагодарил. Он пожал мне руку. "Приходите как-нибудь отужинать со мной. Если смогу быть чем-то еще полезен - дайте знать".
Я ликовал. Удача сопутствовала мне. Казалось, я уже почти добрался до цели, я был уверен - мне удастся увидеть девушку. Если у меня не будет возможности воспользоваться его приглашением на ужин, я всегда смогу прибегнуть ко второму предложению.
Четыре
Подписанные разрешения принесли на следующий день. Инициалы правителя стояли и под дополнительным пунктом, предписывающим оказывать мне всяческую поддержку. На хозяина кафе бумага произвела большое впечатление, и я решил, что с распространением данной информации он справится самостоятельно.
Я стал делать записи: мое поведение не должно было вызывать подозрений. Когда-то я смутно подумывал описать очаровавших меня поющих лемуров; теперь у меня появилась превосходная возможность сделать это, пока не стерлись воспоминания. Каждый день я понемногу писал о том, что меня окружало, но большую часть времени уделял лемурам. Поскольку делать больше было нечего, меня целиком захватило это увлекательное занятие, без которого я бы непременно затосковал. Время шло на удивление быстро. В некотором смысле я чувствовал себя даже лучше, чем дома. Становилось все холоднее, но в моей комнате было тепло, я наладил ежедневный подвоз дров. Здесь, вблизи обширных лесов, проблем с топливом не существовало. Думать о приближающемся с каждой минутой леднике было нестерпимо. Однако гавань по-прежнему была открыта, и время от времени туда заходили корабли, на которых мне иногда удавалось раздобыть какие-нибудь деликатесы в дополнение к моим обильным, но однообразным трапезам в кафе. По моей просьбе мне накрывали в нише, отделенной от основного зала, где меня не доставал шум и дым и где я мог рассчитывать на уединение.
Исследования, которыми я якобы занимался среди руин, позволяли мне наблюдать за Большим Домом, не привлекая излишнего внимания. Я ни разу не видел девушку, хотя несколько раз наблюдал выход правителя, всегда в сопровождении телохранителя. Как правило, он быстро садился в машину и отбывал куда-то на огромной скорости. Я объяснял подобные предосторожности угрозой со стороны политических оппонентов.
Через несколько дней терпение мое кончилось. Я ничего не мог узнать, а времени было в обрез. Она, по-видимому, никогда не покидала стен Большого Дома, а значит, мне следовало проникнуть туда самому. Однако приглашение все не приходило. Я уже начал придумывать повод снова обратиться к правителю, когда за мной явился один из его телохранителей с приглашением на обед. Он перехватил меня в полдень, на улице, когда я шел в кафе. Мне не понравилось, ни то, что меня не предупредили заранее, ни само приглашение, более походившее на высочайшее повеление, особенно если учитывать способ доставки. Не приглашение - приказ. Я чувствовал себя обязанным воспротивиться и сказал, что у меня едва ли получится присоединиться к правителю - нельзя же отменить обед, который уже приготовлен и ждет меня. Не удостоив меня ответом, охранник кого-то окрикнул. Откуда ни возьмись, появилось еще два черных мундира: одного послали объясняться с хозяином кафе, второй остался стоять рядом. Теперь у меня не было выбора, оставалось лишь проследовать с двумя конвоирами к правителю. Я, конечно, был рад, именно этого я и ждал. Но все же я предпочел бы более любезное обращение.
Правитель сразу повел меня в просторную столовую залу с длинным, на двадцать персон, столом. Он величественно занял место во главе, меня усадили одесную. Напротив меня стоял еще один прибор. Заметив мой взгляд, он сказал: "У меня гостит одна молодая особа, ваша соотечественница; я подумал, что вам было бы небезынтересно с ней познакомиться", - и пристально поглядел на меня, я же спокойно отвечал, что почту за честь. Внутри меня все ликовало; это казалось сном, невероятной удачей, избавляющей меня от необходимости просить встречи с нею, что, полагаю, было весьма рискованным предприятием.
Подали сухой мартини в замороженных стаканах. Сразу после этого вошел человек и, прошептав что-то, передал правителю записку. Когда он прочитал несколько слов, лицо его изменилось, он разорвал листок пополам, и еще пополам, и еще - на мельчайшие кусочки. "Молодой особе, оказывается, нездоровится". Пробурчав что-то вежливое, я постарался скрыть разочарование. Он сердито хмурился, никак не мог смириться с малейшим несоответствием его планам и желаниям. Его гнев накалил атмосферу. Он приказал убрать лишний прибор: бокалы, вилки и ножи исчезли со стола. Подали еду, однако он и не думал к ней прикасаться, молча сидел и перемалывал в сжатом кулаке обрывки записки. Чем откровенней он меня игнорировал, тем больше я раздражался, учитывая безапелляционность, с которой было передано приглашение, его грубость за столом особенно возмущала. Мне хотелось встать и уйти, но я понимал, что разрывать отношения на этой стадии было бы безумием. Чтобы как-то развлечь себя, я стал думать о ней и решил, что сам, возможно, и стал причиной ее отсутствия; она, должно быть, догадалась, кто я, если не знала с самого начала. Я старался представить ее в одиночестве, в бесшумной комнате наверху. Но она рисовалась далекой, как мечта, недосягаемой и нереальной.
Правитель стал постепенно успокаиваться, хотя грозное выражение лица сохранилось. Не желая заговаривать первым, я ждал, когда он вспомнит о моем присутствии. Подали великолепное каре ягненка, и пока мы ели, он вдруг поинтересовался ходом моих исследований. "Я заметил, вы проводите их исключительно на руинах в непосредственной близости от моей резиденции". Я был обескуражен. Я не знал, что за мной следят. К счастью, у меня был заготовлен ответ. "Как вы знаете, в этом районе всегда располагались административные здания, поэтому и вероятность найти что-либо интересное именно здесь намного больше, чем где бы то ни было". Он ничего не сказал, но издал звук, какой можно услышать от шахматиста, когда его соперник делает сомнительный ход. Я так и не понял, удовлетворил ли его мой ответ.
Когда подали кофе, к моему удивлению все покинули столовую, оставив нас наедине. Мне было тревожно, я представления не имел, что он хочет сказать мне с глазу на глаз. Настроение его как будто еще больше испортилось; выражение лица было пугающе холодным и отстраненным. Сложно было даже представить, что когда-то он проявлял ко мне дружелюбие. И тут он произнес зловещим голосом: "Те, кто пытается обвести меня вокруг пальца, потом горько об этом сожалеют. Меня не так просто облапошить". Говорил он сдержанно и спокойно, но угроза, которую я почувствовал еще во время нашей первой встречи, теперь прозвучала открыто. Я сказал, что не понимаю, о чем он; что его подозрения беспочвенны. Он пронзил меня долгим пристальным взглядом, и я выдержал его с хладнокровием, которое далось мне с заметным усилием. Вокруг него сгущалась аура опасности и двусмысленности. Я был начеку.
Отодвинув чашку в сторону, он облокотился на стол, приблизил ко мне лицо и, не говоря ни слова, уставился на меня. Взгляд его был на удивление ясным, я чувствовал, что он старается подчинить меня своей воле, и мне стоило большого труда не отвести глаз. Он, наверное, практиковал когда-то гипноз: сопротивление ему требовало непрерывного напряжения всех сил. Я с облегчением вздохнул, когда он слегка отстранился и сказал напрямик: "Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали". - "Что же я могу для вас сделать?" Я был поражен. "Послушайте. Это маленькая, бедная, отсталая страна, не имеющая никаких ресурсов. В критической ситуации без помощи крупных держав мы погибнем. К сожалению, мы для них слишком малозначительны и особого интереса не представляем. Я хочу, чтобы вы убедили свое правительство, что мы можем оказаться полезны хотя бы с точки зрения географического положения. Полагаю, вы обладаете необходимым влиянием?" Влияние, положим, было; но своей просьбой он застал меня врасплох, ничего подобного я не ожидал. Интуитивно я был против этого. Я начал: "Такого рода консультации совершенно не мой профиль…" - но он нетерпеливо прервал меня: "Я всего-навсего прошу указать вашим политикам на преимущества сотрудничества с нами. Это не так уж сложно. Им нужно всего лишь посмотреть на карту. - Не успел я придумать, что ответить, как он снова принялся давить на меня с возрастающим нетерпением: - Так что, поможете?" Привычка повелевать и магнетизм его личности практически исключали всякую возможность отказа; и я, можно сказать невольно, хмыкнул утвердительно. "Хорошо. Это деловое соглашение. Вы, конечно, получите адекватное вознаграждение. - И словно скрепляя сделку, он встал, протянул руку и добавил: - Лучше бы вам написать немедленно, чтобы подготовить почву". Он схватил маленький серебряный колокольчик, энергично позвонил, в комнату толпой ввалились люди, он пошел им навстречу, отпустив меня небрежным кивком. Мне было тревожно, он озадачил меня, и я был рад ретироваться. Такой поворот событий мне не понравился, складывалось впечатление, что удача от меня отвернулась.
Через пару дней его большая машина затормозила возле меня, он был в потрясающем меховом пальто. Он хотел поговорить со мной; не соглашусь ли я проехать с ним в Большой Дом? Я сел в машину, и она понеслась к главному входу.
Мы вошли в комнату, где было полно людей, и все хотели с ним поговорить: охрана раздвинула толпу, чтобы мы могли пройти в следующую комнату. Я расслышал, как он пробурчал, прежде чем отпустить своих людей: "Через пять минут я от него избавлюсь". Обращаясь ко мне, он произнес: "Полагаю, вы уже написали куда следует о нашей с вами сделке?" Я пробурчал что-то уклончивое. Резко переменив тон, он рявкнул: "Почтовая служба сообщает, что вы ни с кем не связывались. Я принял вас за человека слова; похоже, я ошибся". Чтобы избежать ссоры, я пропустил оскорбление мимо ушей и миролюбиво ответил: "Я по-прежнему не знаю, какую выгоду мне сулит эта сделка". Он коротко попросил меня выдвинуть свои условия. Я решил говорить откровенно, надеясь, что это несколько умерит его враждебность. "После подобного вступления моя просьба может показаться просто пустяшной", - и я улыбнулся, как мне казалось, обезоруживающей улыбкой. "Все до банальности просто: я полагаю, ваша гостья - моя старая знакомая, и я хотел бы с ней встретиться, чтобы окончательно прояснить этот вопрос". Я постарался не проявлять слишком большой заинтересованности.
Он ничего не сказал, но за его молчанием чувствовалась внутренняя борьба. Его отношение к нашей встрече явно изменилось, с тех пор как он предложил познакомить нас за обедом. Теперь я был почти уверен, что он не согласится на эту встречу.
Я вдруг вспомнил о времени и посмотрел на часы. Пять минут почти истекли. Мне совсем не хотелось дожидаться, пока охрана, выполняя приказ, выкинет меня вон, и я стал пробираться к выходу. Он дошел со мной до двери и взялся за ручку, не давая мне выйти. "Она неважно себя чувствует, любая встреча ее волнует. Я спрошу, готова ли она с вами увидеться". Теперь-то я уже был уверен, он не допустит этой встречи. Я снова посмотрел на часы. Осталась одна минута. "Мне действительно пора. Я уже и так отнял у вас слишком много времени". Его неожиданный смех застал меня врасплох; он, должно быть, понимал, что происходит у меня в голове. Настроение его изменилось, он стал вести себя непринужденно. Я снова на мгновение испытал смутное чувство некой внутренней близости между нами. Он открыл дверь и что-то приказал стоящим за ней солдатам, те отдали честь и зашагали по коридору, стуча ботинками по полированному паркету. Он повернулся ко мне и, как бы демонстрируя свою добрую волю, произнес: "Если хотите, можем пойти к ней прямо сейчас. Но сначала мне нужно ее подготовить".
Он отвел меня в переполненную приемную, где на него тут же нахлынула толпа ожидающих аудиенции. Тем, кто поближе, он улыбался и говорил что-то доброжелательное, потом, повысив голос, извинился перед всеми за то, что заставил ждать, попросил потерпеть еще несколько минут и пообещал, что всех примет и должным образом выслушает. После чего прогремел на всю комнату: "А почему не слышно музыки? - и строгим тоном добавил, обращаясь к подчиненному: - Вам известно, что эти люди - мои гости. Уж если им приходится ждать, мы, по крайней мере, должны постараться их развлечь". Звуки струнного квартета начали заполнять пространство и, когда мы вышли, последовали за нами.
Он вел меня мимо стоящих вдоль стен охранников, быстро шагая по извилистым коридорам, бегом преодолевая лестничные пролеты. Я изо всех сил старался поспевать за ним. Он был в значительно лучшей форме, нежели я и, оглядываясь, посмеивался, ускорял шаг, явно получая удовольствие от демонстрации физического превосходства. Я не слишком доверял его неожиданному добродушию. Но его крепкое, атлетическое тело, широкие плечи и гибкая узкая талия вызывали во мне восхищение. Коридоры, казалось, не кончатся никогда. Я выдохся, в итоге ему пришлось меня ждать, стоя на верхней площадке очередной короткой лестницы. Площадка была в глубокой тени, я смог различить прямоугольный проем двери и сообразить, что ступени ведут только в одну комнату.