4
Creedence Clearwater Revival. Up Around the Bend. Нашего друга Романа отправили в экспедицию. Он был историком, раз в год, летом, они все ездили в экспедицию, жили в полевых условиях и пытались что-то выкопать. Обычно руководство старалось нашего друга в экспедицию не брать - уже в первые дни он выпивал все доступные ему запасы алкоголя и переходил на парфюмерию, но тут дела сложились совсем плохо, очевидно, копать вообще было некому, поэтому его тоже взяли. Он позвонил через неделю и попросил приехать на выходные. Хорошо, сказал я, жди нас на уикенд. Привезите хоть что-нибудь, попросил он в самом конце, хотя бы одеколона. Хорошо, сказал я, тебе какого? О чем я вообще говорю, подумал я, и на этом разговор закончился.
С весны до осени 92-го мы жили дружной веселой семьей. Мы уже тогда выглядели плохо, но нам это не мешало. Среди нас всех только Роман занимал нормальную социальную позицию, иначе говоря - у него была девушка. Девушка эта возникла у нас совершенно случайно, она нашла в свое время Романа где-то в городе, привезла его к нам домой и осталась с ним. Их семейная жизнь нас напрягала. Особенно нас напрягало, когда они начинали трахаться, как бы это правильно назвать - прямо у нас на глазах, наверное так, ну, именно так - прямо у нас на глазах, непринужденно и неутомимо, их любовь была долгой и грустной - для нас грустной, имеется в виду - мы все хотели девушку, но она принадлежала нашему другу. Началось лето.
Через знакомых гопников я брал спирт. Они не обязаны были мне помогать, по определению, мы - не были друзьями, но часто коммерция - первый шаг к нормальным мужским отношениям, я им опять заплатил и получил три литровых бутылки чистого спирта рояль по смешным расценкам, мне всегда нравился демпинг, он оправдывал в моих глазах существование капиталистической модели как таковой, это был именно тот случай.
Дорога была летней и веселой, все три часа в пустом вагоне, за окном которого становилось все больше солнца и зелени, мы кричали и доставали друг друга, рассматривали разморенные жарой вокзалы и ходили из тамбура в тамбур в поисках табака и тишины. Девушка ехала с нами, она всю дорогу молчала, несколько настороженно улыбалась, ее мы доставали больше всего. Она не выдержала, вытащила из рюкзака плеер и выпала из разговора. Что ты слушаешь? спросил я ее, когда все побежали за папиросами. Что? не услышала она. Что ты слушаешь? громко повторил я. Она сняла наушники и надела их на меня. Криденс? спросил я, где ты взяла? У вас нашла, в чьих-то джинсах. Ты лазишь по нашим джинсам? не поверил я. Ну, вы же таскаете постоянно мое белье. Ладно, не обижайся, сказал я. Соскучилась по Роману? Соскучилась, ответила она. Он тоже по тебе соскучился, заверил я ее и осторожно переложил наверх пакет со спиртом.
Экспедиция находилась над берегом реки, берег резко обрывался, река лежала внизу, панорама с берега открывалась серьезная - до горизонта тянулись луга и различные затоки, а непосредственно на горизонте стояла какая-то электростанция. Светило солнце, и меньше всего в этой ситуации хотелось копать. Экспедиция жила в нескольких деревянных домах, в центре была кухня, на сосне висел репродуктор. Мы нашли Романа. Он увидел свою девушку, подошел к ней и долго что-то ей говорил. Выглядел он уставшим.
Начальник экспедиции отнесся к нам настороженно. Кто это? спросил он у Романа. Мои друзья, ответил тот. Историки? спросил начальник. Историки, заверили мы. Нумизматы, добавил я зачем-то. Ладно, начальник сразу потерял к нам интерес и повернулся к своему заместителю, уже полпервого, я в город, давай организовывай обед, и на вторую смену. Он сел в служебный автобус и поехал. Историки накрыли стол. Пригласили нас. Мы достали бутылку спирта и вылили ее в компот.
На вторую смену экспедиция не вышла. Зато историки принесли вторую кастрюлю компота. Мы, в свою очередь, достали еще спирт. Где-то в шесть вечера, когда обед набирал обороты, историки достали велосипед и поехали на ближайшие хутора за самогоном. Их не было минут сорок, все напряженно ждали, даже выключили музыку, которая все время гремела в лесной чаще, и включили зачем-то радио, как будто по радио могли сообщить что-то о судьбе наших друзей. Ровно через сорок минут послышались веселые переливы велосипедного звонка - заместитель начальника сидел за рулем и крутил педали, на багажнике сидел завхоз и крепко держал в каждой руке по банке самогона. У историков началась эйфория, радио выключили. В девять вечера появился лесник. Его пригласили к столу, он поблагодарил, сел. Плохие новости, сказал он, перебивая пьяные голоса историков. На соседней базе гуляют охотники, сообщил он, это прозвучало так, словно на соседней базе началась великая отечественная война. Они еще не в таком состоянии, как вы, продолжил лесник, выпив, но свое дело знают. Им кто-то сказал, что вы тут, так что ждите гостей. У них что, спросил я, есть оружие? Нет, ответил лесник, оружия у них нет, и водка у них заканчивается. Какие же они охотники? сказал кто-то. Они пьяные охотники, ответил лесник, я так думаю, что их на какое-то время задержат болота, там есть болота, а потом уже сами смотрите, я вас предупредил. Мы налили ему компота.
Еще через час, уже по темноте, заместитель решил снова ехать за самогоном. Его долго отговаривали, он не послушался, сел на велосипед, сделал круг по лагерю и свалился в раскопки. Все бросились его вытаскивать. Потом историки разбрелись по домам пить одеколон, среди ночи еще раз приходил лесник, сказал, что охотников, очевидно, не будет - застряли на болотах, достал еще бутылку, и мы долго сидели с ним за пустым столом, в домах громко пели историки, над столом горел яркий свет, лес был темным и полным призраков, лето приближалось к своей середине.
Под утро я пошел искать кровать. Стояла тишина. Лагерь был разгромлен, о компоте больно было даже думать. Я подошел к ближайшему дому и заглянул в окно - на спальнике лежал Роман со своей девушкой. Я долго стоял возле окна, вдруг она повернулась и посмотрела на меня внимательно и сосредоточенно. Колючее армейское одеяло спадало с ее плеч, но она даже не прикрывалась, смотрела на меня долго и спокойно, словно видела меня во сне. В тот момент я больше всего и хотел, чтобы она видела меня во сне. Вдруг воздух пронзил чей-то хрип, я вздрогнул, динамик просто взорвался, криденс, сразу узнал я, это же наш криденс, музыка, которую она вытащила из наших карманов, - заместитель начальника проснулся и отчаянно пытался восстановить состояние приподнятости и эйфории, которое еще несколько часов назад царило в лагере и которое еще до сих пор переполняло его сознание и горло. Он зашел в радиорубку, нашел там кассету нашей девушки и врубил, вообще-то, в этой ситуации он мог слушать что угодно, но судьба подбросила ему именно криденс, он добавил громкости и сел за длинный пустой стол, что стоял посреди леса, и один, один на весь лес, ну, если не считать меня и охотников, если они выжили конечно, слушал этот дикий утренний криденс, который разрывал динамик и наши головы, но не мог ни до кого, кроме нас с ним, докричаться, в общем, как всегда - тишина объединяет нас всех, тишина держит нас вместе, и только время от времени, случайно, диким и хриплым мужским голосам удается вырвать кого-то из нас наружу, из кругов, очерченных для нас смертью и забвением, и тот, кому удается хотя бы один раз из этих кругов вырваться и оказаться среди слепящего звука, посреди крика смертельно раненных, слабых и вечно накачанных чем-то мужчин, летним утром, между влажных деревьев, понимает, как на самом деле много значит его одиночество, его напряженный слух и неразделенная любовь. Я достал заначенную бутылку спирта и сел за стол.
В это время она отвернулась от окна, осторожно убрала руку Романа, все еще чувствуя на своем теле ее тепло, завернулась с головой в армейское одеяло и попыталась заснуть. Даже не знаю, что ей снилось.
5
Buddy Guy. Done Got Old. Эта история про радио, она не дает мне покоя. Я снова и снова к ней возвращаюсь. Что он говорил о деятельности этой радиостанции? Он лично каждый год перечислял деньги на их счет, немного, баксов сто-двести. Сколько их таких было - засекреченных, которые финансировали общий и открытый для всех радиоэфир? Можно примерно посчитать - с лицензией, арендой, налогами, техническими затратами, - сколько нужно в год для жизнедеятельности такой станции, сколько в одном городе должно жить подпольных и безымянных героев с безупречным художественным вкусом, способных понять, что за собственное аудиопространство - даже не так, за собственное пространство - нужно бороться, его нужно выдирать из вражеских рук, из чужих динамиков, за него нужно башлять, живыми бабками, из своих личных сбережений, иначе его обязательно выкупит кто-то другой, а ты между тем утратишь еще один кусок своей территории, еще один из каналов поступления музыки, дыма, дождя. У такой анонимности - все признаки церкви, какой-нибудь раннехристианской секты, которая функционирует на коммунистических началах: с полным отказом от посредников, с обостренным чувством принадлежности к идеальному радио, которое формируется благодаря твоему непосредственному участию, которое для твоего участия и было придумано. Ты платишь двести баксов и получаешь эту музыку, ты знаешь, что таких как ты в этом городе, на этих улицах достаточно большое количество, ты не знаешь лично ни одного из них, но если и на следующий год твоя станция продолжает работать, значит, они и дальше остаются рядом с тобой - твои братья и сестры, которые поддерживают тебя в твоем великом противостоянии неизвестно кому.
Каким должно быть идеальное радио? Как любая коммунистическая модель, как любая структура, связанная с понятием веры и религии, идеальное радио требует абсолютной простоты. Идеальное радио вряд ли долго протянет в густом, набитом коммерческим попсом эфире мегаполисов, все равно не получится договориться со спонсорами, эти фашисты задавят его форматом, оттрахают за каждый вложенный ими цент, так что придется до конца жизни отрабатывать инвестиции, которые они предоставят, понимая под коммунизмом бесплатные блоки рекламы. Идеальное радио вряд ли сможет долго продержаться за счет добровольных взносов, рано или поздно каждая добрая христианская душа теряет остатки терпения и самаритянства и подается на луга, где трава более изумрудная и сочная, а налоги низкие и отрегулированные. Должен существовать другой механизм.
Когда ко мне придут неофиты, группа неофитов, не отягощенных общими обязанностями и ритуалами, когда они ко мне придут и скажут - чувак, мы не можем дальше так жить, нужно что-то менять, чувак, давай, например, сделаем идеальное радио, сделай нам радио, чувак, мы поддержим тебя, я поступлю примерно таким образом - я выведу их на абсолютно нетронутые территории, я уверен, что такие территории еще существуют, нужно их только хорошо поискать, я буду вести их сорок лет, приманивая при помощи портативного транзистора на батарейках, чтобы они все время понимали, от чего именно мы бежим, от чего мы вместе с ними хотим избавиться, и вот когда Господь обломается подавать нам ориентиры и спасать нас при помощи манны небесной и прочей гуманитарки и освободит наконец для нас кусок воздуха, когда наш траханый транзистор однажды замолчит, не в состоянии поймать что бы то ни было, я скажу - это здесь, братья и сестры, мы пришли, разжигайте огонь, доставайте консервы.
Все большая изолированность, все более сильная отчужденность, все более глубокие разломы в воздухе, раз от раза все меньше собеседников, раз от раза все более откровенное игнорирование со стороны давних знакомых; коммуникация - жестокая и неблагодарная штука, которая теряет свою актуальность, которой уже никто не может научить, выбирайся сам из этой пустой черной шахты, из этих тесных и запаянных снаружи канализационных люков, в которые тебя загнали время и твои попытки сквозь него протиснуться. По какому принципу, по каким незаметным на первый взгляд признакам ты отыскиваешь единомышленников, потенциальных братьев и сестер, которые пока что не догадываются о твоем существовании? Может ли таким принципом быть принцип отбора музыкальных треков, громкость их прослушивания, степень зависимости от них? Очевидно, может. В этом есть свой достаточно убедительный механизм - мы слушаем с тобой одну музыку, наша с тобой зависимость развивается в общем направлении, нам с тобой пропишут одни и те же лекарства, мы с тобой разочаруемся в тех же самых героях, для нас с тобой все закончится в равной мере печально, и главное, что никто этого даже не заметит, не обращая внимания и не придавая особого значения нашим с тобой музыкальным пристрастиям. А зря.
Идеальное радио может быть формой жизни общества. Или церковной жизни, что, в общем, много в чем совпадает с жизнью общества. У общества свой формат, у общества достаточное количество приемников дома, общество слушается постоянно обкуренных диджеев, которые используют глубокие разломы в воздухе для прохождения в другую геометрию, с лучшей музыкой; то, что нас с тобой разъединяет, что лишает нас с тобой всякой надежды, для них лишь дополнительная возможность выскользнуть из окружающего ландшафта, пробежаться по узкой и опасной дорожке, которая тянется в черной пустоте их памяти и воображения, пройтись по натянутому канату, под оранжевыми и сиреневыми солнцами, которые мы не можем видеть даже во сне и которые для них нечто настолько обычное и естественное, как косметика или метрополитен. Они возвращаются сквозь разорванный воздух к обществу, которое ждет их, поскольку не может долго протянуть без своей музыки, без своего коммунистического радио, которое его объединяет и отдаляет от остального мира, избирается им и делает его избранным. Диджеи надевают наушники, подключаются к единой звуковой сети и начинают внимательно - шаг за шагом, минута за минутой - прослушивать Небеса над собой, вслушиваясь напряженно в их перетекание и дыхание, касаясь осторожно длинными сухими пальцами, что пахнут кровью и марихуаной, небесной поверхности, проводя ладонями по небесной обшивке - выпуклой и твердой, словно живот беременного животного, постепенно приближаясь к эрогенным небесным зонам, вокруг которых и формируется музыка, создаются самые лучшие и самые прозрачные радиоволны, радиоволны, в которых так нуждается общество, без которых задыхаются в своих теплых и запыленных комнатах их братья и сестры, их дети с черными татуировками на предплечьях и их родители с искусственными клапанами в сердцах; они не могут ошибиться в своих поисках, они ищут музыку, словно подземные источники, чтобы общество не умерло от обезвоживания своих организмов, потому что музыка делает их организмы и их тела влажными и пластичными, как молодая капуста, из их тел после этого можно делать музыкальные инструменты, но кто бы взял эти инструменты в руки, кто бы сумел их настроить?
Однако снаружи это выглядит примерно таким образом - радиостанция определяется со своим форматом, подключает спонсоров и запускает мощную промокампанию. Постепенно у нее появляются постоянные слушатели, постепенно ее ведущих начинают узнавать по голосу и приглашать на разные ток-шоу. Станцию все чаще слушают водители такси и продавцы в уличных киосках. Не догадываясь о количестве таких же слушателей, как они, и более того - просто об этом не думая, сообщники платят каждый год определенную сумму на существование своего любимого радио, не заботясь об общих концепциях, часто даже не зная, что их любимые диджеи живут с ними в одном подъезде; они просто включают радио и сразу же подсоединяются к Беременному Животному Неба, впуская в свое жилище его нервное дыхание и думая, что это и есть Бадди Гай, да-да, именно это и есть Бадди Гай.