* * *
Сэмпл застонала и закрыла глаза. Ей хотелось лишь одного: чтобы это немедленно прекратилось. Всё происходило в окружении множащихся отражений её самой – её, распростёртой под песьеголовым богом. Ей это всё остопиздело уже давно, а Анубис все долбил и долбил её своим членом явно завышенных габаритов. Ей надоело, что он лижет ей грудь своим шершавым собачьим языком, но больше всего надоело выдавать сладкие стоны и одобряющие банальности, чтобы этот придурок ощущал себя половым гигантом:
– О, мой господин, он такой большой, мне больно, мне так больно, пожалуйста, сейчас он меня разорвёт. О, мой господин! Мне больно, но не останавливайтесь, только не останавливайтесь…
Поначалу ей ещё удавалось сдерживать отвращение, волевым усилием отрешившись от происходящего, – сперва оттого, что она делала Анубису, а потом оттого, что он делал с ней. Она как бы вышла из своего физического тела и заняла позицию стороннего наблюдателя. С такой точки зрения вся эта сине – лиловая спальня в клубах ароматного дыма и могучее, жадное и неуёмное существо с собачьей головой, склонившееся над распростёртым покорным телом, которое стонет под ним, задыхаясь, пока он вертит его, как хочет, – была исполнена определённого порнографического очарования с налётом эстетики прерафаэлитов. Абзац наступил, когда Сэмпл вдруг поняла, что в этой своей отстраненности она испытывает некое извращённое удовольствие – что ей это нравится. И тут она вспомнила, какой он на самом деле мудак, этот Анубис, а как только вспомнила, блаженная отрешённость развеялась, и Сэмпл охватило гадливое отвращение.
А потом, когда её терпение было уже на пределе, случилось что-то совсем уж непонятное.
* * *
А потом, когда Джим подумал, что он сейчас просто сойдёт с ума, случилось что-то совсем уж непонятное. Хотя он и так перестал понимать, что происходит. Эпифания, казалось, была одновременно повсюду, под ним, над ним, впереди, сзади, она обвивала его живой лентой Мёбиуса, взвихрённой галактикой плоти, бьющейся в ритме вселенского пульса. Голубая комната то исчезала совсем, то вновь появлялась. Вперёд-назад, вперёд-назад. Два тела – синхронно. В эротическом ритме сфер. В одно мгновение – комната, а уже в следующее – свободное падение сквозь атмосферу Сатурна, сквозь аммиак и метан. Кольца Сатурна вздымались над ними гигантскими дугами, и они задыхались в безвоздушном пространстве, свободные от капризов своенравной реальности. Всё расплывалось, теряло плотность. Единственной постоянной величиной оставалась Девора в её чёрном, с металлическим отливом костюме. Всегда – у Джима за спиной. Всегда – на периферии его искажённого зрения. В какой-то момент он почувствовал, как в него проникает какое-то инородное тело. Но ему не было больно или неприятно. Наоборот. Это проникновение только усилило то пронзительное, сводящее с ума наслаждение, которое он уже получал с Эпифанией. Если подружке его неожиданной любовницы захотелось трахнуть его своим хромированным лучевым ружьём, кто он такой, чтобы ещё выражать недовольство?
Потом была вспышка света, почти ослепившая Джима. Он испугался, что это Девора в какой-то момент своего холодного инопланетного возбуждения непроизвольно – а может быть, даже нарочно (маленький богомол сидит в каждом) – нажала на спусковой крючок лучевого ружья. Да, Эпифания довела его до исступления, но он всё-таки был в сознании и понимал, что если не ошибся насчёт лучевого ружья, то это чревато серьёзными неприятностями. Ощущение было такое, что позвоночник сейчас переломится пополам, а мозги вскипят и потекут из ушей. Он уже не различал, где наслаждение, а где боль. А затем он вдруг оказался в каком-то совсем другом месте.
Сэмпл не на шутку перепугалась. Ощущение было такое, что позвоночник сейчас переломится пополам, а мозги вскипят и потекут из ушей. Она уже не различала, где наслаждение, а где боль. А затем она вдруг оказалась в каком-то совсем другом месте, с другим человеком – она не сумела его разглядеть как следует, но это определённо был человек. Молодой парень с тёмными волосами до плеч. Его лицо расплывалось словно в ускользающем сне. И они были вместе и любили друг друга с неистовой страстью, и сила перетекала из тела в тело, хотя ни он, ни она не знали, почему так.
Джим оказался в объятиях Царицы Нила, её чёрные кудри обрушились на него мягкой лавиной; она заглянула ему в глаза и как будто вцепилась в него взглядом. Она прижалась к нему всем телом, она держала его крепко-крепко, как будто знала, что они встретились в зыбком и мимолётном пространстве, которое могло появиться лишь в результате случайного отклонения космического потока. Он знал, что уже через долю секунды она исчезнет. Она прильнула губами к его губам: здравствуй и прощай. А потом Джим начал падать. Множественные оргазмы рвали его тело на части. Никогда и жизни он не испытывал ничего подобного. И он падал. Все падал и падал куда-то вниз.
Сэмпл кричала. Множественные оргазмы рвали её тело на части. И она кричала. Кричала, кричала.
ГЛАВА 4.
В принципе, люди съедобны – хотя тут все сложно.
Джим упал в грязную склизкую воду. Он даже успел разглядеть улетающий НЛО – густое скопление цветных огней в сером небе. Вот он мелькнул зигзагом, следуя какому-то странному нелогичному курсу, и растворился в хмурых облаках. В точности как в рассказах якобы очевидцев или на смазанных любительских видеозаписях. На миг его охватила злость. Выходит, использовали и выбросили за ненадобностью. Словно какую-то бабу, снятую на ночь. Он даже не потянул на межгалактическую проститутку, в смысле, что шлюхам хоть платят, а его просто трахнули в задницу, и единственное, что он с этого поимел, – жгучую боль в заднем проходе и мерзопакостное ощущение, что его наебали. Насколько он понял, его выбросили по спускному жёлобу из люка в нижней части тарелки, словно мешок с мусором, – даже не попрощавшись, даже не предложив метафорических денег на метафорическое такси.
Он погружался в липкую тину. Болотная вода уже затекла в рот, нос и уши. Сейчас было не время для негодующих обличений – сейчас надо было спасаться. Джим опустился на дно. По крайней мере на плотный слой ила. Он оттолкнулся и отчаянно забарахтался, пытаясь выплыть на поверхность. Злость вспыхнула с новой силой. Эти мудацкие пришельцы не только выкинули его из тарелки, как мусор, – его падение помешало осуществиться какому-то волшебству. Джим не помнил, что это было. Он помнил только, что это было по-настоящему важно, и вот теперь этого нет. Как будто чудесный воздушный торт вынесли остудить на крыльцо, и тут пошёл дождь, даже не просто дождь, а кошмарный ливень, и все – торт безнадёжно испорчен, а рецепт уже не восстановишь. Среди обрывочных воспоминаний одно было самым настойчивым – Клеопатра с роскошными волосами, но её образ уже ускользал. Словно занавес опустился в его сознании, отделив сновидение от яви.
Джим задыхался и отчаянно молотил руками, весь облепленный склизкой тиной. Он даже не сразу сообразил, что болото, где он тонул, было на самом деле ему по грудь. И вдруг откуда-то сбоку раздался голос:
– Давай ко мне, парень. Тут у меня пара ярдов сухой земли. Не знаю, чем тебе это поможет, но выбирайся сюда.
Голос был в точности как у лягушек из мультиков. С сильным британским акцентом, причём явно кокни, и с характерным упором на гласные, типа как у Мика Джагера, но не когда он поёт, а когда говорит. Голос лягушки, если это и вправду была лягушка, вполне заслуживал доверия. Впрочем, других предложений всё равно не поступало, так что Джим пошёл в направлении голоса, с трудом продираясь сквозь плотную тину.
– Скажи ещё что-нибудь. Ты там где?
– Тебя, стало быть, из тарелки летающей выкинули? Получили, что надо, – и пошёл, милый, вон? Прямо в болото? Эти пришельцы, скажу я тебе, те ещё мудаки.
Джим брёл по пояс в воде, пробираясь сквозь заросли камыша. Было почти совсем ничего не видно. Над болотом клубился густой туман. Похоже, лягушка-кокни вела его в правильном направлении. Главное, чтобы она не умолкала.
– А что, часто у вас тут выбрасывают людей из летающих тарелок?
– Да постоянно. – Теперь лягушачий голос звучал пресыщено и устало, мол, задолбали уже, бросают чего ни попадя.
– Постоянно?!
– Ну, может быть, и не каждый лень, но достаточно часто. Уже давно было замечено, что у пришельцев какая-то особая тяга к юрскому периоду. Может, это как-то связано с астероидом Немезида.
Джим окончательно растерялся:
– К юрскому периоду?
– Ну да.
– Ты хочешь сказать, мы сейчас в юрском периоде?
Лягушка кашлянула. Может быть, чтобы прочистить горло.
– Или в его реконструкции, максимально приближённой к оригиналу.
Джим резко замер на месте. Ни хрена себе.
– Что, удивился? Все сперва удивляются. В смысле – кто выпал из НЛО.
– То есть мы в юрском периоде?
– В юрском периоде.
– Быть не может. Не верю.
– Боюсь, что поверить придётся, сынок. Тем более что тут от тебя ничего не зависит. Всё, что ты можешь по этому поводу сделать со своей стороны, – попытаться не дать себя съесть. Что, кстати, очень непросто в здешней пищевой цепочке. Хотя я тебя понимаю. На твоём месте я бы тоже, наверное, расстроился. Ну ещё бы: в один миг опуститься от Царя Природы до ходячей закуски.
Словно в подтверждение его слов, туман расступился, и вдали показалось что-то большое и страшное. Больше пятидесяти футов ростом, с длинной змеиной шеей и таким же хвостом, с туловищем размером с небольшой холм и сморщенной, в корке засохшей грязи, зелёно-коричневой шкурой, похожей по расцветке на армейский камуфляж. Зверюга мирно щипала листья с верхушки средних размеров деревца; малейшее её движение поднимало волну на болоте, так что Джима едва не сбивало с ног. Джим Моррисон застыл, потрясённо разглядывая своего первого живого динозавра. Он вдруг пожалел о своём неосторожном решении назваться Королём-Ящером. В плане монаршего величия эта зверюга давала ему сто очков вперёд. Джим не был уверен, кто это – бронтозавр или диплодок. Он их всегда путал. Лягушачий голос услужливо подсказал:
– Да ты не бойся, приятель. Она травоядная.
– А то я не знал, – буркнул Джим, которому было стыдно признаться, что испугался до полусмерти.
– Знал, конечно.
В это мгновение зверюга вытянула свою бесконечную шею, запрокинула к небесам крошечную головку и издала громкий, но странно мелодичный вой, что-то среднее между песней горбатых китов и протяжным гудком туманного горна. В ответ раздался точно такой же вой – откуда-то из болот.
– Они любят петь по вечерам.
Хотя Джим не сомневался, что лягушачий голос – равно как и археологи из его времени – были правы в своём предположении, что эти динозавры вполне безобидны, он всё же дождался, пока зверюга не закончит свои песнопения, и только тогда решился сдвинуться с места. Рассуждал он примерно так: разъярённый бык тоже формально травоядный и безобидный, но никто в здравом уме не станет махать красной тряпкой у него перед носом, а он, Джим, понятия не имел, может ли сыграть роль красной тряпки в случае с диплодоком.
– Она всё же заставила тебя понервничать, да?
– Всё, что больше меня по размерам в несколько тысяч раз, заставляет меня сильно нервничать.
Впереди показался участок твёрдой земли, поросший жёсткой травой и какими-то чахлыми деревцами вроде плакучих ив. Он возвышался над уровнем воды на какие-то пару дюймов, но туман здесь был всё-таки не такой густой, и Джим разглядел вдалеке струйку дыма – надо думать, из действующего вулкана. Похоже, это и вправду юрский период. Доисторические времена. Джим огляделся в поисках говорящей лягушки – или, может быть, не лягушки, – но не нашёл ничего, что могло бы сойти за живое существо, наделённое речью.
– Ты где, дружище?
– Я здесь.
Голос исходил от растения, что торчало наподобие тройного столба между двумя ивами. Джим никогда в жизни не видел такого растения. Три зелёных ствола, похожие на вытянутые в длину тыквы-переростки с отрезанными верхушками, выхолили из чашечки мясистых зелёных и жёлтых листьев, а из "горлышка" каждой тыквы тянулись длинные и тонкие не то щупальца, не то ли побеги – вроде зелёных хлыстов. Джим, однако, не разглядел никакой лягушки – или, может быть, не лягушки. В общем, там не было никого, кто мог бы с ним разговаривать.
– А чего не покажешься?
– Так ты же прямо на меня смотришь. Не знаю, что мне ещё сделать, чтоб ты меня увидел.
Джим заметил, что всякий раз, когда голос с ним заговаривал, нижние листья растения тёрлись о землю синхронно со словами. Он недоверчиво покачал головой:
– Так ты растение?!
– А почему бы и нет?
Вполне резонный вопрос. Джим только плечами пожал:
– А действительно, почему? Просто раньше я никогда не встречал говорящих растений. И голос у тебя как у лягушки.
– Это чтобы лягушки меня не боялись. А то как же я буду их есть, если они ко мне не подойдут?
– Ты ешь лягушек?
– А ты никогда не встречал плотоядных растений?
– Ну, когда я был маленьким, у меня была венерина мухоловка, но…
– Мухоловки – это так, мелочь.
– То есть ты хищное, плотоядное растение?
– А у тебя с этим проблемы? Ты вегетарианец, что ли? Как ты, наверное, понимаешь, с моей, сугубо растительной точки зрения, вегетарианство – это совсем уже никуда не годится.
Джим отступил на пару шагов.
– Я не вегетарианец.
– Рад это слышать.
Джим отступил ещё на шаг.
– А откуда я знаю, что ты не собираешься меня съесть?
Одно из щупалец-побегов возмущённо качнулось – мол, очень обидные ваши слова.
– Ты правда считаешь, что я стану есть существо, с которым мы так душевно поговорили?
– Но ты же с лягушками разговариваешь, прежде чем ты их съешь. Ты мне сам только что это сказал.
– Да, но ты – не лягушка.
– Не лягушка.
– Ну, так подойди поближе и расскажи о своих приключениях с пришельцами.
Джим, однако, не сдвинулся с места:
– Я пока здесь постою.
Щупальце напряглось, будто его глубоко оскорбили.
– Ты мне не доверяешь?
Джим расправил плечи, выпрямился в полный рост и произнёс холодным, педантичным тоном:
– Большинство плотоядных растений, о которых я слышал, приманивают своих жертв, так чтобы до них дотянуться, либо приятным запахом, либо ярким красивым цветом, либо сладким нектаром.
– И ты думаешь, я коварно приманиваю тебя остроумной приятной беседой?
Джим кивнул:
– Я не исключаю такой возможности. В том смысле, что ты же не станешь меня винить за проявление излишней, с твоей точки зрения, осторожности, верно? Я, может быть, и не лягушка, но я такой же съедобный. Тем более что я явно сытнее лягушки, потому что крупнее. Меня тебе на неделю хватит. В смысле – чтобы переварить.
Голос растения звучал обиженно:
– То есть, по-твоему, выходит, что я ничем не отличаюсь от тираннозавра рекса?
– Можешь не сомневаться, если бы я увидел тираннозавра рекса, я бы бежал без оглядки, не задумываясь, что он обо мне подумает.
Щупальце изогнулось дугой. Джим мог бы поклясться, что растение надуло губки. Удивительно даже, как такой рудиментарный отросток может передавать такую обширную гамму чувств.
– Скажу тебе честно, приятель, твои подозрения очень меня огорчают. Особенно после того, как я помог тебе выбраться из болота на твёрдую землю.
Это сработало. Джиму стало стыдно. Типа, обидел хорошего человека. В смысле – растение. Он уже почти решился подойти ближе – в знак доверия, – но тут у него за спиной раздался другой голос:
– Не верь ни единому его слову. Этот сорняк-переросток – тот ещё обманщик. А уж артист каких поискать. Он меня тоже пытается охмурить, уже не первый год.
Джим оглянулся и увидел небольшого зверька, размером с енота, сидевшего на задних лапах на кочке жёсткой травы. Зверюшка была непонятная – нечто среднее между хомяком, луговой собачкой и пузатеньким поросёнком.
– Ты правда считаешь, что он собирается меня съесть? – спросил Джим.
Зверюшка кивнула:
– Дай ему только возможность. Сожрёт – не подавится. Он пытается тебя обмануть своим фальшивым британским акцентом. Он хочет, чтобы его все жалели, но на самом деле он такой же, как все, кто здесь есть, – кроме динозавров. Ещё один мёртвый придурок, на шаг впереди от плохой реинкарнации. Я в том смысле, возьмём, для примера, меня. У моего вида даже названия нет. От нас даже окаменелостей не осталось. Вернее, ни один хрен не удосужился их отрыть.
Джим убрал волосы с глаз и почесал шею. Ил начал уже застывать, и все ужасно чесалось.
– Прошу прошения.
Зверюшка изобразила унылое смирение.
– Да ладно. Я хотел стать гигантским ленивцем, но промахнулся на парочку миллионов лет и получился их далёким предком. Иногда я задумываюсь, может быть, дать им себя сожрать и начать все по новой, но потом думаю: да ебись все конём, я лучше дождусь астероида, который их всех уничтожит. Пусть себе благополучно вымрут. На самом деле охота на это посмотреть.
– Динозавры?
– А кто же ещё?
Тут плотоядное растение решило вмешаться:
– Я уверен, у вас, у млекопитающих, есть о чём поговорить, и всё же…
Странный маленький зверёк сурово взглянул на растение:
– Ты уже сделал свою попытку, теперь заткнись. – Он опять повернулся к Джиму. – Я предлагаю тебе сходить до большого дома.
– До большого дома?
– До большого и старого дома на болотах, в окружении деревьев и бородатого мха. Ходят слухи, что там какое-то время жил Элвис.
– Так тут живут люди?
– Конечно, живут.
– Какие люди?
– Ну, такие… со странностями. Из тех, что обычно живут в старых полуразрушенных особняках с привидениями, на болоте в юрском периоде.
Джим не был уверен, что его привлекает подобное описание. Но с другой стороны, первое впечатление часто бывает обманчивым. Например, маленький городок Дока Холлидея выглядел очень даже привлекательным и сулил многие радости, пока не явились эти вудушные божества и Док его не прогнал. Может быть, этот малопривлекательный дом на болоте на деле окажется очень приятственным местом. Пока Джим раздумывал, что ему делать, плотоядное растение снова подало голос:
– Слушай, все это очень мило, но…
– Заткнись, блядь, кому говорю, – рявкнул маленький зверёк. – Ты знаешь прекрасно, что ни его, ни меня не получишь. Щупальца коротки. Так что умолкни. – Зверёк посмотрел на Джима. – Конечно, если ты сам не хочешь, чтобы тебя сожрали… ну, чтобы вернуться в Большую Двойную Спираль и начать всё сначала. Но я бы тебе не советовал. Жертву такого размера, как ты, эта хрень будет день переваривать, если не больше. Будешь ты в сознании или нет – это уже другой вопрос. Я, конечно, не знаю по опыту, но…
Джим быстро его перебил:
– Мы уже обсуждали вопрос переваривания пиши.
Зверёк поглядел на растение:
– Значит, я всё-таки прав.