Джим, как и все остальные, был настроен как следует погулять. Ни в чём себе не отказывая. Так что он сам удивился, когда ему вдруг захотелось уединиться и посидеть где-нибудь в уголочке. Может быть, это всё из-за воздуха; а может, запоздало сказались последствия чуть было не состоявшейся второй смерти, когда он едва избежал притяжения Большой Двойной Спирали. Или всё дело в количестве – качестве – неопознанных, но явно неслабых колёс, которые он съел на завтрак. Как бы там ни было, Джим прихватил с собой бутылочку виски и вышел на улицу, где и уселся, приватно выпивая, пока к нему не подошёл чёрный пёс с узкими, как у китайца, глазами. Пёс присел рядом и заговорил:
– А ты знаешь, что электрический стул в Парчменской тюрьме выкрашен в ярко-жёлтый цвет?
Джим покачал головой:
– Нет, не знаю.
Чёрный пёс степенно кивнул и вывалил язык.
– Об этом мало кто знает. Подобные вещи не афишируют.
Джима совершенно не удивило, что пёс разговаривает человеческим голосом. Он знал, что люди, которые выбирают для жизни в загробном мире облики животных: собак, лошадей, мулов, котов и т.д., – как правило, умеют говорить. Один парень выбрал себе обличье огромной морской черепахи размером с "фольксваген"; некоторые из рьяных поклонников Кафки воплощаются в гигантских жуков. Но этот пёс выглядел как-то странно. Взгляд у него был странный. Джим решил, что с ним лучше не спорить. По принципу: психам надо подыгрывать – так безопасней.
– Да, о таком лучше не распространяться.
Пёс взглянул на него с подозрением:
– Это ещё почему?
Джим на пару секунд задумался, но ничего конструктивного не придумал.
– Не знаю. Я всегда думал, что электрический стул должен быть таким солидным, монументальным, из красного дерева… да, из красного дерева, с медной фурнитурой… вроде как гроб или судейская скамья.
Пёс раздражённо щёлкнул пастью.
– А вот и нет. Во всяком случае, в Парчменской тюрьме. Уж поверь мне на слово. Он ярко-жёлтый. Такая дешёвая жёлтая эмаль, в несколько слоёв. И ещё и блестит.
– Кошмар какой.
– Точно. – Пёс резко сменил тему: – Ты Дока ждёшь, что ли?
Джим покачал головой:
– Нет, просто жду. Хотя, наверное, даже не жду. Просто сижу.
– Док в притоне. Ну, для курильщиков опиума. Обычно он не выходит, пока веселье не раздухарится по полной.
Джим встрепенулся:
– В притоне? Для курильщиков опиума?
Пёс обнажил клыки. Джим решил, что это эквивалент дружелюбной улыбки, а не злобный оскал. Пёс указал носом на дальний конец улицы:
– Ага. Вон там. Сразу за прачечной. Рядом с домом, где был бордель.
Джим подался вперёд, оторвав спину от перил. Всю жизнь он мечтал побывать в настоящем, старинном опиумном притоне. У него была такая возможность в Париже, и он туда собирался, но смерть нарушила планы.
– Нет, правда? Опиумный притон? Настоящий китайский опиумный притон, где всё как положено: койки, веера и парни с косичками курят трубки?
Пёс кивнул:
– Полный набор плюс печеньица с предсказаниями судьбы и Джон Колтрейн и Майлс Дэвис на стерео. А держит его один парень по имени Сунь Ят-Сен).
– Что, правда?
Пёс пристально поглядел на Джима:
– Может, сначала предложишь мне выпить, а потом будешь дальше расспрашивать?
Джим растерянно поглядел на бутылку в своей руке:
– Прости, пожалуйста. Я не знал, что собаки пьют.
– Лично я – пью.
Джим нахмурился:
– Никогда раньше не угощал виски собаку. Как это делается вообще?
– Это просто. Берёшь бутылку, суёшь мне в рот и льёшь. Только лей потихонечку, а то я захлебнусь.
Поить пса виски "из горла" оказалось не так уж и просто. Тут надо было приноровиться. А то получалась напрасная трата продукта – больше прольёшь, чем вольёшь. Наверное, половина виски вылилась из собачьей пасти, и ладно бы только на землю, а то ещё – Джиму на штаны. Впрочем, само по себе его это не напрягало. На эти штаны столько выпивки вылито – не счесть. Его напрягало другое: не хотелось, чтобы подумали, будто он так напился, что уже и бутылку ко рту поднести не может, всё на себя выливает. Хотя это даже не он выливал, а пёс. Когда же Джим наконец вынул бутылку у пса из пасти и кое-как стёр со штанов виски и собачью слюну, то обнаружил, что виски в бутылке существенно поубавилось. Пёс встряхнулся, и слюна вновь полетела Джиму на штаны. Потом он слегка пошатнулся и довольно зарычал:
– Чёрт, вот чего мне не хватало.
Джим раньше не видел, чтобы собаку шатало от непомерного потребления алкоголя. И тут в конце улицы показался одинокий всадник, который медленно ехал в их сторону: некая измождённая фигура в истрёпанной форме Гражданской войны, и конь у него был под стать – измождённый и бледный. Джиму хватило одного беглого взгляда на всадника и его коня, дабы понять, что ему очень не хочется задумываться, кто они такие и зачем здесь. Он повернулся к псу и указал в сторону опиумного пригона:
– А что надо делать, чтобы туда попасть? Ну, в притон.
Теперь у пса заметно заплетался язык.
– Ну, войти в переднюю дверь – этого точно ещё недостаточно.
– Нужно, чтобы меня представили Сунь Яту?
– Всё не так просто.
– Вот как?
– Тут всё зависит от Дока. От его прихотей и капризов. И уж поверь мне на слово, капризов и прихотей у него хватает.
Джим вздохнул:
– Мне бы очень хотелось туда попасть. Полежать, покурить, помечтать, унестись в дальние дали.
Пёс ухмыльнулся:
– Я слышал, что Док в своих опиумных мечтах уносится обратно на Землю.
Джим задумчиво кивнул:
– Правда? Мне бы тоже хотелось.
Но пёс, кажется, не собирался его ободрять.
– Я бы на твоём месте не переживал понапрасну. Если ты Доку понравишься, он тебя сам пригласит. Если не понравишься – ты всё равно долго здесь не задержишься, так что и приглашение тебе уже будет без надобности.
Джиму совсем не хотелось знать, что происходит с теми, кто не нравится Доку, поэтому он поспешил увести разговор в сторону:
– Ты говорил, что притон располагается рядом с домом, где был бордель?
– Ага.
– То есть был раньше, а теперь его нет?
– Ага.
– А что с ним сталось?
Пёс рассмеялся:
– Ну, дом-то стоит, как стоял. А вот шлюхи все разбежались. Резко вдарились в религию, бросили ремесло и подались восвояси. Сам, наверное, знаешь, что это такое, когда шлюхи в религию вдаряются. Говорят, это всё потому, что они, когда на работе, по большей части все в Небо глядят.
Джим понятия не имел, что это такое, когда шлюхи вдаряются в религию. Все шлюхи, которых он знал, как были шлюхами, так ими и остались, за исключением тех, кто вообще бросил это занятие и крепко сел на иглу. Но он не стал развивать тему.
– И куда они все подались?
Пёс покачал головой:
– Точно не знаю. Ходили слухи, что сбежали к этой подруге, что святее, чем сам святой Боже. У неё свой экто-сектор где-то там, я не знаю. Она называет себя "сестра Эйми".
– Сестра Эйми?
– Ну, так говорят. У неё там что-то вроде небес в вариации воскресной школы.
Джим на пару секунд задумался:
– И как Док отнёсся к их массовому исходу?
Пёс нахмурился:
– Да никак. А чего Доку-то волноваться?
– А разве не он их создал, ну, шлюх?
Пёс посмотрел на Джима, как на законченного идиота:
– Нет, конечно. Док здесь почти ничего и не создал.
– То есть как – ничего? – удивился Джим.
– Ну, в смысле, он создал здания и вообще – обстановку. Но ты сам видишь, с каким "старанием" он к этому подошёл. Доктор Калигари и то проявлял больше заботы о своём кабинете. Джим огляделся по сторонам. Большинство зданий так и остались незавершёнными в той или иной степени; дома лепились друг к другу под совершенно невообразимыми углами.
– Эти хреновины держатся только на честном слове и упаковочной проволоке, – продолжал пёс. – Скажу тебе откровенно, я даже писать на них боюсь – ну, когда Док не видит, – боюсь, что они просто развалятся. Удивительно, как они держатся и не падают, и Док, похоже, не собирается их укреплять.
– А люди, которые тут живут?
– Док людей не создавал.
Джим вдруг понял, что он уже не въезжает в то, что ему говорит этот четвероногий любитель виски.
– Не создавал?
– Ну, тебя же он не создавал, правильно?
Джим по-прежнему мало что понимал.
– Да, но я как-то сразу предположил…
– А вот и не надо предполагать, – перебил его пёс. – Тут у нас предположений не строят, приятель. Док категорически не одобряет, когда кто-нибудь создаёт людей как массовку для воплощения своих фантазий. Он всегда говорит: "Если не можешь привлечь к себе настоящих людей, то иди, милый, на хрен". Док считает, что людей создают только законченные психопаты или садисты.
– Тогда как они здесь оказались? В смысле – все эти люди, которые тут живут?
Пёс взглянул на него с раздражением:
– Слушай, если я тут у тебя подрядился говорящим путеводителем, тогда дай ещё выпить.
Джим приподнял бутылку. Виски в ней оставалось дюйма на полтора.
– Если я дам тебе выпить, ты прикончишь бутылку. Ты, блядь, половину пролил.
– Ну и прикончу, какие проблемы? Встанешь, перейдёшь через улицу и возьмёшь в баре ещё бутылку.
– Проблема такая: я не уверен, что смогу встать и перейти через улицу.
Пёс выразительно поглядел на него:
– Все ты сможешь. Просто ломает тебя вставать.
Джим подумал, что этот пёс уже начал его напрягать.
– А чего бы тебе самому не сходить за бутылкой? У тебя, блядь, четыре ноги. Тебе легче.
Похоже, что и пёс тоже начал потихонечку напрягаться на Джима. Теперь его голос звучал обиженно:
– А того, блядь, что неудобно нести бутылку, когда у тебя только ноги и нету рук.
Джиму совсем не понравилось, что на него рычит какой-то пёс-алкоголик.
– Может, тогда тебе стоит подумать насчёт бочонка на шее, ну, с коньяком, как у этих… как их… сенбернаров.
Пёс сердито оскалился:
– Да пошёл ты, блядь, в жопу. А я тоже пойду куда-нибудь – туда, где народ хоть и пьяный, но всё-таки не хамит.
Джим подумал, что сейчас пёс его укусит. И что тогда делать? Драться с ним, что ли? Но пёс просто пошёл себе восвояси. Джиму вдруг стало стыдно. Может быть, он и вправду вёл себя по-хамски? Он окликнул пса:
– Эй, погоди. Можешь допить, что есть.
Пёс обернулся и посмотрел на него с холодным собачьим презрением:
– Сам, блядь, допивай. У меня есть друзья, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Сделав это двусмысленное заявление, пёс развернулся и направился в сторону бара.
Джим проводил его взглядом. Пёс зашёл внутрь. Джим был почти уверен, что через пару минут пёс вернётся и приведёт с собой целую свору говорящих собак и они просто разорвут его на куски – такое собачье возмездие за обиду, нанесённую их сородичу. Хотя Джим ни разу такого не видел и даже не слышал истории "из первых рук", по загробному миру ходили слухи, что если тебя разорвут собаки, или разнесёт на куски при взрыве, или твоё квазитело будет расчленено как-то иначе, тогда ты, как говорится, попал, причём попал крупно. Средоточие твоего существа – та составляющая твоей личности, которую некоторые называют душой, – почти гарантированно вернётся в Спираль.
Но это ещё полбеды. А беда в том, что остальные твои части попробуют соединиться, причём результат чаще всего получается в рамках от нелепого до ужасного. Мало того: не исключён и такой вариант, что этот самый "нелепый ужас" потом ещё станет тебя искать.
И найдёт.
Джим с трудом поднялся на ноги – опасность надо встречать стоя. Но прошло время, и никакие разъярённые псы, алчущие мщения, так и не появились. Джим уселся обратно и снова предался блаженному безделью. Долгоиграющий Роберт Мур начал новую песню. Джим расслабился, закрыл глаза и погрузился в волну чистого звука.
Если я завтра проснусь,
Я даже не знаю, где это будет.
Может, совсем в другом времени,
Может, в печали.
И тут над ухом у Джима раздался ещё один посторонний голос. Кто-то ещё пришёл, чтобы нарушить его уединение. Джим открыл глаза, поднял голову и увидел дородного мужика в ярком дашики – красном с зелёным и золотым – и с причёской в стиле "афро". Мужик улыбался во все тридцать два зуба, сверкая инкрустациями из драгоценных камней, по сравнению с которыми одинокий бриллиант Долгоиграющего Роберта Мура смотрелся просто жалко.
– Я Саладин.
Джим кивнул.
– Саладин?
– Ага.
Джим с трудом оторвал взгляд от сверкающих каменьев во рту растаманского султана и протянул руку:
– Очень рад познакомиться.
Саладин не стал важничать и просто пожал протянутую руку.
– А ты Джим Моррисон, да?
Джим напряг ноги, готовый в любую секунду вскочить и броситься наутёк или в драку – смотря по обстоятельствам.
– Ну, вроде как был с утра.
– Я тебя видел однажды.
Джим малость расслабился. Похоже, он не должен этому Саладину денег и он не сотворил ничего ужасного с его сестрой.
– Ты меня видел?
– Ага. В Окленде, в 1968-м. Ты-то, понятно, меня не видел. Ты на сцене стоял, в свете прожекторов, а я в толпе зрителей тусовался, косяки продавал помаленьку.
– Надеюсь, тебе понравилось, как мы пели.
– Я подумал, что ты совершенно отвязанный распиздяй.
Джим решил, что это комплимент. Драки вроде бы не намечалось. Бежать тоже вроде не надо. Он приподнял бутылку:
– Спасибо. Я бы предложил тебе выпить, но тут почти ничего не осталось.
Саладин покачал головой:
– Мне пока хватит. Тем более у меня тут своя эвтаназия. – Он достал из складок своего дашики толстый косяк размером с хорошую сигару и кивком указал на крыльцо. – Не возражаешь, если я тут присяду? Я ведь тебе не мешаю? Не нарушаю границы личного пространства и всё такое?
Джим сделал приглашающий жест:
– Садись, приятель. Мне много места не надо.
Саладин тяжело осел на крыльцо.
– Я смотрю, этот придурок Эвклид раскрутил тебя на дармовую выпивку.
Джим озадаченно нахмурился. Похоже, он что-то упустил.
– Эвклид?
– Ну пёс, с которым ты тут болтал.
– Это Эвклид?
– Так он себя называет.
– Эвклид, который математик?
Саладин раскурил косяк прямо от пальца. На мгновение дым окутал его растаманские дреды густой пеленой, так что было вообще непонятно, где кончаются волосы и начинается дым.
– Да нет, блядь, Эвклид, который пёс. Эвклид, который математик, уже давно обретается где-нибудь с Эйнштейном и Стивеном Хокингом, помогает управлять Вселенной.
– Он, похоже, расстроился, когда бутылка закончилась.
– Да он вообще псих ненормальный. И хам, каких поискать. Но к нему тут терпимо относятся, всё-таки казнили его и всё такое.
Джим уже ничего не понимал. Бред какой-то.
– Собаку казнили?
– Думаешь, он и в той жизни был собакой?
– Нет, но…
Саладин передал Джиму косяк.
– Он тебе говорил, что электрический стул в Парчменской тюрьме выкрашен в ярко-жёлтый цвет?
Джим глубоко затянулся и сразу почувствовал себя, будто его подсветило солнышком.
– Ага, говорил. Собственно, с этого он и начал.
– И откуда, ты думаешь, он это знает?
– Да я особенно не озадачивался. Я же беседовал с пьяной собакой, причём явно с большим прибабахом.
Улыбка Саладина померкла.
– Ты что-то имеешь против собак? Думаешь, ты чем-то лучше собаки?
Джим уже начал терять терпение. Он честно пытался избегать конфликтов, но этот парень его напрягал. Он вернул Саладину косяк.
– Ты, наверное, не поверишь, но бывают такие мгновения, когда я действительно думаю, что я лучше собаки. В смысле – я, например, не ловлю фрисби зубами.
Он снова напрягся в ожидании вероятной негативной реакции. Но к его удивлению, Саладин рассмеялся:
– То есть ты на мой бред не купился?
Джим покачал головой:
– Сегодня я не в покупательском настроении.
Драгоценные камни на зубах Саладина поблёскивали в свете огней из окон бара.
– Просто проверка, если ты понимаешь, о чём я.
Долгоиграющий Роберт Мур все ещё пел эту песню:
Если я завтра проснусь,
Я даже не знаю, где это будет.
Саладин покосился на Джима:
– Охренеть как поёт, правда?
Джим кивнул:
– Точно.
– Я так думаю, Роберт Мур – это ненастоящее его имя.
– Нет?
– А ты послушай, на кого похож голос?
Джим задумался, хотя у него было чувство, что ответа от него не требуется. Тем более что Саладин снова заговорил про Эвклида:
– Если бы ты встретил Эвклида там, в той жизни, когда он был человеком, ты бы, наверное, тоже подумал, что ты лучше него.
– Да?
Саладин серьёзно кивнул:
– Да.
– Совсем мерзавец?
– Совсем.
– То есть абсолютно?
– Мерзее уже не бывает. Законченный отморозок, белая шваль. Звали его Уэйн Стенли Сакстон. Убил троих человек, застрелил за какие-то сраные тридцать пять баксов. Вооружённое ограбление какой-то там бакалейной лавки. В Тунике, штат Миссисипи. Приговорён к смертной казни. Я так думаю, это была не большая потеря для общества. Но наверное, он был не совсем уж дерьмом. Раз он вышел из Спирали в облике пса, значит, какое-то чувство стыда испытывал.
– Ты так думаешь?