Меня трясло уже при мысли о клинике. На точках часто рассказывали, какие там жесткие и трудные порядки. В первый месяц это было даже хуже, чем в тюрьме. В "Синаноне", например, нужно было обривать голову наголо. Ну, для того, чтобы доказать, что ты готов начать новую жизнь… Я думала, что не позволю остричь себя, не буду бегать там, как зэк. Мои волосы были для меня самым важным! За ними я прятала своё лицо… Я думала, если они меня там обкорнают – покончу с собой.
Женщина из консультации, впрочем, от себя добавила, что вряд ли у меня есть шансы попасть в "Нарко-Инфо" или в "Синалон" – мест там нет. Условия приёма тоже очень жесткие. Нужно быть ещё физически более или менее здоровой, и добровольной самодисциплиной доказать им, что у тебя есть силы бороться с героином. Она сказала, что я ещё слишком молода, – ещё нет и пятнадцати, то есть почти ребёнок, – и мне будет сложно выдержать все их условия. Специальных клиник для детей не было…
Я сказала, что хочу в "Нарконон". "Нарконон" – клиника сайентологов. По точкам бегали некоторые побывавшие там нарки и рассказывали, что в Наркононе всё нормально. Никаких условий приёма – если ты, конечно, платил заранее. Тебе оставляли твою одежду, можно было брать с собой пластинки и даже домашних животных.
В консультации сказали, что я должна подумать, отчего это многие рассказывают, какая шикарная там терапия, и при этом бодро продолжают колоться. Они, по крайней мере, не знали ни одного успешного случая в "Наркононе"…
Дома я опять накапала этой гадости коту в пасть. Пришла мама, и я сказала ей: "Всё – я окончательно откалываюсь в "Наркононе!" Я пробуду там пару месяцев или даже год, если потребуется, пока всё не получиться".
Моя мама сказала, что уже не верит ни одному моему слову, но потом сразу села на телефон и попыталась найти какую-то информацию о "Наркононе".
Мною завладели теперь терапевтические фантазии. Я чувствовала себя, как заново родившийся. Уже в этот день я не сделала ни одного клиента и сидела без героина.
Хотелось выйти ещё прежде, чем пойду в "Нарконон". Мне совсем не улыбалось попасть там в ломочную. А так, если бы я пришла туда уже чистой, у меня было бы преимущество перед другими новенькими. Я хотела им всем доказать, что у меня ещё есть воля…
Положив кота, которому становилось всё хуже, рядом с собой на подушку, я рано легла спать. Я немного гордилась собой. Как же, ведь я бросаю одна и совершенно добровольно! Правда, когда я сказала маме, что хочу сейчас переломаться, она только недоверчиво улыбнулась, и не стала брать выходной, как обычно в таких случаях.
Эти выходы уже стали для неё повседневным и совершенно безнадёжным делом…
Так что, на этот раз, мне предстояло пережить это одной.
На следующее утро – началось! Это было так же жутко, как и при предыдущих отколах, быть может ещё хуже, но я даже не думала, что у меня не получится. Когда мне казалось, что ломка убьёт меня, я только говорила себе: нет, это только яд выходит из твоего тела. Ты будешь жить, потому что ты покончишь с героином, и он больше никогда не попадёт в твоё тело! Когда я засыпала, ужасы мне не снились. В голове мелькали только яркие картинки из моей прекрасной жизни после лечения.
На третий день боль стала терпимой, а я, как в кино, наслаждалась сценами из моей будущей жизни. Картинки становились всё отчётливее, обрастали конкретными деталями… Я снова ходила в школу. У меня была своя квартира. Кабриолет стоял у двери. Я часто ездила с поднятой крышей.
Квартира была в парке. В Рудове или даже в Груневальде. Такое старое здание. Но не такое, как все эти дома на Курфюрстендамм с высоченными потолками и лепниной, красными ковровыми дорожками, мрамором и зеркалами и золотыми табличками. У меня в доме не должно вонять богатством! Потому что богатство означает кидалово, лихорадку и стресс.
Нет, я бы хотела иметь квартиру в старом рабочем доме: две-три комнаты, низкие потолки, маленькие окна, лестница с протёртыми деревянными ступеньками, где всегда немного пахло готовкой. Соседи выходили из дверей и говорили: "Добрый день, как дела?" Лестница была такой узкой, что я всегда задевала соседей, стараясь разминуться с ними. Все в доме тяжело работали, но были довольны. Мои соседи просто даже не хотели зашибать больше, они не были завистливыми, они помогали друг другу и были совсем другими, чем буржуи, или чем рабочие в Гропиусштадте. У нас в доме была просто тихая и спокойная жизнь, без паники и напряжения.
Самым важным местом в моей квартире была спальня. У правой стены стояла широкая тахта, с каждой стороны которой – ночной столик. Один для Детлефа, если он ночевал у меня. По сторонам кровати стояло по комнатной пальме. Вообще в моей квартире было много цветов и растений. На стенах комнаты – обои, каких не купишь в магазине: пустыня и огромные дюны на них. Пальмы. Оазис. Бедуины сидят в своих белых платках и пьют чай. Полный мир был на моих обоях. Слева у окна, в нише под косой крышей, было моё место для сидения. Как у арабов или индусов. Много подушек и низенький круглый столик. Там я отдыхала по вечерам в полном покое, и не было у меня никаких желаний и никаких проблем.
Гостиная была похожа на спальню. Повсюду растения и ковры. Посредине стоял огромный деревянный стол и плетёные стулья вокруг. За столом часто сидели мои лучшие друзья, ели, что я им приготовила, и пили чай. На стенах – полки, заполненные книгами. Это все были очень крутые книги о людях, которые нашли себя в жизни, и знали природу и зверей. Полки я сделала сама из досок и канатов.
Почти всю мебель я сделала сама, потому что в магазинах не было того, что мне нравится. Там, в магазинах, вся мебель выглядит спесиво, показывает, что у хозяев куча денег… У меня в квартире не было никаких дверей, только занавески, потому что, когда люди хлопают дверьми туда-сюда, те страшно грохочут, и опять начинается какая-та лихорадка.
У меня собака – ротвейлер – и две кошки. Заднее сидение своего кабриолета я вытащила, чтобы собаке там было уютнее.
Вечером я готовлю, совершенно спокойно, без паники и суеты, не так, как мама. В двери поворачивается ключ – это Детлеф возвращается с работы. Собака прыгает вокруг него, кошки выгибают спины и трутся о его ноги. Детлеф целует меня и садится за стол ужинать…
Такая жизнь снилась мне. И я знала, что это – не сон. Для меня это было настоящей завтрашней жизнью! Так должно быть после терапии, и я не могла бы себе представить, что это окажется по-другому. Я была в этом уверена и вечером сказала маме, что после лечения переезжаю в собственную квартиру!
На четвертый день я смогла встать. У меня было ещё двадцать марок в джинсах, и они меня беспокоили. Потому что двадцать – это ровно половина от сорока. И подумала, что будь у меня ещё двадцать марок, то можно было бы в последний раз вмазаться, прежде чем завтра идти в "Нарконон".
Я говорила с моим больным котом. Сказала ему, что ничего не случиться, если я его оставлю его одного на пару часиков. Дала ему из своего шприца ромашкового чаю с сахаром – единственное, что он ещё ел, – и сказала: "Ты тоже не умрёшь!" Напоследок я вот только хотела круто пройтись по Кудамм, потому что знала, что из "Нарконона" меня одну не выпустят – только в сопровождении. И мне хотелось ширнуться, потому что без героина на Кудамм как бы и делать нечего. Короче, всё ясно – мне не хватает каких-то двадцати марок! Надо бы сделать клиента… На вокзал идти не хотелось. Я бы обязательно встретила там Детлефа и сказала ему: "Эй, чувак, я только что переломалась, чувствую себя чудесно, очень неплохо перенесла! А сейчас ищу фраера, потому что мне чисто на дозняк не хватает". Нет, Детлеф бы меня не понял! Только бы посмеялся надо мной и сказал: "Да ты всегда была и остаёшься старой наркушницей…" Нет, такая встреча мне ни к чему!
Идея пришла уже в метро: автопанель! Мне же нужно было только двадцать марок! На автопанели гонорары как раз составляли только двадцать марок. Бабси и Стелла уже давно тусовались там на углу Курфюрстенштрассе и Гентинерштрассе, а я всё ещё работала на вокзале – боялась! Мне не нравилось, что на автопанели клиенты не подходят к тебе, как на Цоо, где ты можешь всё спокойно проверить. На автопанели надо сразу залезать в тачку, если клиент только мигнёт, а за две секунды невозможно понять, что там за тип внутри.
И тут не дай бог напороться на сутенёра! Они часто маскировались под клиентов.
Если ты попадала к ним в машину, то всё – пиши пропало! Большинство сутенёров совсем не хотели работать с наркоманками, – слишком много денег уходило на героин. Они всячески старались разогнать всех нарков с Курфюрстендамм, потому что дети-наркоманы сбивали цену на профессиональных шлюх.
Вот Бабси как-то угодила в машину к сутенёру. Три дня её не выпускали. Замучили чуть ли не до смерти. Потом целая компания мужчин насиловала её. Черножопые, какие-то пьяные ублюдки и прочие, – все кому не лень. И всё это время её, естественно, кумарило. Бабси просто надломилась за эти дни. Но потом снова стала ходить на Курфюрстенштрассе. Она была там настоящей королевой со своим ангельским личиком, без груди и жопы.
Профессиональные путаны были так же опасны, как и их сутенёры. Потсдамерштрассе – отстойник самых страшных берлинских шлюх – была только в двухстах метрах от детской панели на Курфюрстенштрассе. Иногда шлюхи устраивали настоящую облаву на наркоманок. Если ловили кого, то просто исцарапывали лицо до мясного фарша.
Я вылезла на метро Курфюрстенштрассе. Мне было очень не по себе, но я помнила о советах, которые давали Стелла и Бабси: никаких молодых людей в спортивных машинах или американских санях – это сутенёры! Брать нужно только старичков с животом, галстуком – лучше в шляпе. Замечательно, если, например, видишь в машине детское сиденье. Вот он – отважный глава семьи, хочет разнообразия ради отвлечься на секунду от мамочки, и сейчас наверняка обсирается больше, чем сами девушки!
Я прошла ещё сто метров к перекрёстку с Гентинерштрассе, поближе к "Саунду".
Делала вид, будто просто прогуливаюсь, и никакие клиенты меня не интересуют, шла, прижимаясь к фасадам домов. Вот один фраерок появился. Но нет – смешной какой-то… Может, потому что у него борода. Нет – не то! Я показала ему фигу и двинула дальше.
Девушек не было. Всё-таки рано – и двенадцати нет. Из рассказов Стеллы и Бабси я знала, что фраеров очень злит, если они там ползают уже вечно, а девушек всё нет.
Иногда на Курфюрстенштрассе было больше фраеров, чем девушек. Вот ещё двое тормознули. Я сделала вид, что не заметила их.
Заглянув в витрину мебельного магазина, я вспомнила о доме, что снился мне ночью. И я сказала себе: Кристина, девочка, соберись! Тебе сейчас надо быстренько сделать эти смехотворные двадцать марок. Давай, надо собраться, возьми себя в руки.
В таком деле нужно просто думать о том, что через пять минут всё будет позади…
Остановился белый "коммодор". Никаких детских сидений сзади, но кадр выглядел вроде ничего. Я влезла, не раздумывая. Договорились за тридцать пять…
Поехали к Асканишен-плац. Там находятся старые вокзальные строения, принадлежащие "Железным дорогам ГДР". Всё прошло очень быстро. Клиент был очень мил со мной, и у меня снова настроение улучшилось. Я даже забыла, что это фраер. Сказал, что хочет ещё раз со мной увидеться. Но не сейчас. Потому что через три дня с женой и детьми уезжает в отпуск в Норвегию.
Я попросила подкинуть меня на Ханденбергерштрассе к Техническому университету. У Технического университета по утрам была точка…
Это был прекрасный тёплый день восемнадцатого мая. Я помню эту дату так точно, потому что через два дня у меня был день рождения: мне исполнялось пятнадцать. Я прогуливалась по точке, болтала с ребятами. Долго ласкала какую-то собаку. Я была совершенно счастлива. Как было здорово знать, что спешить тебе некуда, и ты можешь вмазаться тогда, когда захочешь. Я ведь физически не сидела уже…
Какой-то тип, проходя мимо, спросил, не нужен ли мне героин. Я сказала да, нужен. Мы дошли с ним до Эрнст-Рёйтер-Плац, и там я купила у него четверть за сорок марок. Зашла в женский туалет на площади – там они достаточно чистые. Стала готовить – но только половину, потому что сразу после выхода я не могла вдуть всю четверть. Вмазалась очень торжественно… Знала, что сегодня я в последний раз на точке…
Только через два часа я очнулась… Сидя на очке. Игла торчит. Мои вещи валялись, разбросанные по полу крошечного клозета, но я снова была вроде ничего – могла ходить. Подумала, что, пожалуй, правильно выбрала последний момент, чтобы расстаться с героином. Впрочем, отпадно фланировать по Кудамм на негнущихся ногах я уже явно не могла – об этом пришлось забыть. Хорошее настроение как рукой сняло. Съела в столовой порцию картофельного пюре с пореем за два пятьдесят, но, конечно, сразу же выблевала всё это. Собравшись с силами, доковыляла до вокзала, чтобы попрощаться с Детлефом, но снова облом – его там не оказалось. Надо было домой, там ведь мой кот, и я ему нужна…
Котик всё ещё лежал там, где я его и оставила. На моей подушке. Я почистила шприц и снова вкатила ему ромашку с сахаром. Честно говоря, я как-то иначе представляла себе свой последний наркоманский день. Я начала подумывать о том, чтобы ещё денёк погулять и только потом пойти в "Нарконон".
Пришла мама и спросила, где я была днём. Я ответила: "Где, где – на Кудамм!" Она сказала: "Ты же собиралась зайти в Нарконон, там всё разузнать!" Тут у меня сорвало башню, и я закричала: "Чёрт, оставь меня в покое, наконец! У меня…, у меня не было времени! Понятно?!" Она неожиданно окрысилась и заорала в ответ: "Да ты сегодня же вечером пойдешь в Нарконон! Складывай манатки! Там и переночуешь сегодня!" Я сделала себе пюре с котлетой, взяла тарелку и пошла в туалет. Закрылась там и ела, сидя на толчке. Нормально, да? – последний вечер у мамы! Я злилась, потому что мама просекла, что я опять наширялась, и потому что сама себя уболтала вмазаться. Я сама уже хотела в "Нарконон"…
* * *
Я закинула какие-то шмотки в свою плетёную сумку и спрятала шприц, ложку и остатки порошка в трусы. На такси мы домчались до Целлендорфа, где находился "Нарконон". Типы из "Нарконона" не задавали мне вопросов. Туда действительно принимали всех и каждого. У них были даже специальные тягачи, которые бегали по точкам и приставали к наркам, уговаривая их лечиться в "Наркононе".
Вопросы они стали задавать маме… Они хотели видеть деньги, прежде чем возьмут меня. Полторы тысячи марок предоплаты за первый месяц. У моей мамы, конечно, столько не оказалось, и она пообещала забросить им деньги на следующий день. Она собиралась взять кредит. Она сказала, что банк, конечно, без проблем даст ей такой маленький кредит. Она просила и умоляла, чтобы мне разрешили остаться.
Типы, наконец, согласились.
Я спросила, можно ли зайти в туалет. Можно. В "Наркононе" не обыскивали, как в других клиниках, и не заворачивали с порога, если находили наркоманские принадлежности. Я пошла в сортир и быстренько вмазалась остатками порошка. Они, конечно, видели, что я вышла оттуда вся сама не своя, но ничего не сказали. Отдала им свой шприц, и один из них пропел: "Очень мило, что ты отдаёшь нам это совершенно добровольно!" Мне пришлось проследовать в ломочную комнату, потому что они, естественно, видели, в каком я состоянии. Там было ещё двое в комнате. Один из них на следующее утро отвалил…
Это был неплохой бизнес для "Нарконона". Многие ведь платили за месяц вперед, а потом сразу клеили ласты.
Мне выдали гору книг с учением церкви сайентологов. Да, классное чтиво: бульварный роман прямо! Мне показалось, что это очень крутая секта. У них там были такие истории, в которые можно было верить, а можно было и не верить. Я искала что-нибудь, во что можно верить…
Через два дня меня выпустили из ломочной, потому что с двух доз меня почти не долбило, и я попала в комнату к Кристе. Это была совершенно оторванная женщина.
Лечить её уже не собирались, она только смеялась над терапией и над терапевтами.
Смешно: она только вошла в комнату и сразу же осмотрела плинтуса в поисках кислоты. Предполагала, что, может быть, кто-то спрятал там колесо. Обычная поискуха. Потом втащила меня на чердак и сказала: "Подруга, тут можно развернуть два матраса и закатить отличную оргию с винчиком и дурью!" Я тащилась от неё, потому что, с одной стороны, действительно находила её совершенно оторванной. Но с другой стороны, она всё время болтала о ширеве и говорила, что эти козлы-терапевты – полное говно. Ерунда какая – я же всё-таки была здесь, чтобы стать чистой!
На второй день позвонила мама и сказала, что мой кот умер. Это был мой пятнадцатый день рождения. Она поздравила меня только после того, как сказала про кота. Ей тоже было нелегко. Весь день я просидела на кровати на корточках и проплакала.
Когда эти типы заметили, что я только хнычу там, они сказали, что мне нужна сессия, срочно. Меня заперли в комнате с одним кадром – бывшим наркоманом – и он принялся отдавать мне совершенно бессмысленные приказы. Мне нужно было только говорить "да" и выполнять.
Тип говорил: "Ты видишь стену. Подойди к стене. Коснись стены. Развернись". Я разворачивалась, и всё начиналось заново. Я часами бегала по этой комнате от одной стены к другой. Когда мне это окончательно надоело, я закричала: "Чел, что это за бред! Да ты, наверное, совсем спятил! Всё, – с меня хватит, оставь меня в покое!" Но он со своей улыбочкой, которая никогда не сходила с его глупого лица, заставил меня продолжать дальше. Когда идея со стенами себя явно исчерпала, мне надо было касаться других вещей. Этот кошмар продолжался несколько часов, и скоро я уже вообще не могла тронуться с места. В изнеможении упала на пол и только подвывала во весь голос.
А он всё улыбался, и когда я успокоилась, пришлось продолжить с начала. Ух, как меня бесила уже одна эта улыбочка! Я впала в полнейшую прострацию и касалась стен ещё прежде, чем он приказывал. Я надеялась только, что когда-то же это должно было закончиться!
Ровно через пять часов он сказал: "Окей – достаточно на сегодня". Я сказала, что да – пожалуй, я себя просто отлично чувствую! Теперь мы пошли в другую комнату, где стояло такое самодельное устройство с маятником между двумя металлическими банками. Мне нужно было прикоснуться к нему, и тип спросил: "Ты себя хорошо чувствуешь?" Я ответила: "Я чувствую себя хорошо. Я думаю, что теперь буду сознательнее".
Тип уставился на маятник и сказал потом медленно: "Он не шевельнулся! Ты не солгала. Терапия прошла успешно!"
Нет, смешная вещь был этот детектор лжи! Это был прямо культовый предмет этой секты… Но я, по крайней мере, была счастлива, что маятник не шелохнулся.
Наверное, это доказывало, что я себя действительно хорошо чувствовала! Я же была готова поверить во всё что угодно, лишь бы избавиться от героина!