Пошла, забрала вещи, но сил отдать ключ у меня уже не было. Детлеф был поблизости и передал ключ Атце.
Было уже почти два. Метро давно закрылось. Я стояла перед "Саундом" и просто не знала, куда деваться. Во мне росло непреодолимое желание чем-нибудь загрузиться. Да, да – теперь это было просто необходимо! Деньги давно закончились.
Мимо как раз проходил один кадр из нашей "Домашней" компании, Пантер. Я знала, что он приторговывает ЛСД, и что у него всегда очень качественный товар.
Выпросила у него кислоты…
Сожрав колесо, я сбежала вниз, на танцпол, и полностью разошлась в танцах. Я отплясывала, как сумасшедшая, где-то с час. У меня уже ноги подкашивались, а лепёшка всё не цепляла. Я подумала, что Пантер надул меня. К счастью, тут в "Саунд" подошли люди из "Дома", и я уцепилась за Пита. Его уже перло… Я сбивчиво рассказала ему историю с Атце, но Пита, конечно, мало волновали мои проблемы, его просто глючило. Он сказал мне только "А…, забудь, это, подружка – ерунда!" Утешил, короче…
Я съела ванильный пудинг, сказала: "Весь мир – безотрадное и ужасное говно", и пошла возвращать миску из-под пудинга, чтобы получить залог обратно. В "Саунде" нужно было за каждый стакан и миску вносить залог… Тут меня торкнуло, и как торкнуло! Это было как вспышка! Опрокинув скамейку, я грохнулась на пол. Потом танцевала до закрытия…
Снаружи я снова столкнулась с Атце и Мони. Это не произвело на меня никакого впечатления. Я просто отвела взгляд и уставилась на какую-то афишу. Мони собиралась к Атце домой.
Мы, оставшиеся, погнали к зоопарку. Кому-то в голову пришла идея заглянуть в Европа-центр – мы шли мимо как раз. Ночь была достаточно тёплой, и поверх подтаявшего льда проступала вода. Я скользила по льду и думала, что перехожу море, как вдруг услышала, как зазвенело оконное стекло… Парни были уже внутри.
Один пролез сквозь выбитую раму, сломал какую-то кассу и выбросил нам монеты.
Прежде чем я что-либо поняла, мы все уже бежали. В моих насквозь мокрых ботинках на высоких каблуках я, скользя по льду, стала отставать. На углу дожидался Детлеф. Он подхватил меня под руки…
На Курфюрстендамм перед памятником добычу поделили, и я снова почувствовала вкус жизни. Мне досталось десять марок. Все были страшно счастливы. Даже не из-за денег, а потому что круто кинули двух охранников. Они так и не догнали нас. Мы просто с ума сходили от радости. Мы шли и подбрасывали монеты, устраивая настоящий денежный дождь. Тротуар был засыпан деньгами…
* * *
В праздничном настроении мы залетели в какой-то кабак на Цоо; он ещё был открыт. Я в первый раз была на Цоо, и мне почему-то стало как-то не по себе. Там творилось что-то невообразимое… Повсюду, пуская пузыри в блевотине, валялись алкоголики, бродили какие-то бомжи. Разве я знала, что уже спустя пару месяцев я буду проводить здесь всё свое время…
Около шести я поехала домой. Уже лежа в кровати, я в первый раз чуть не напоролась на ужас. На стене у меня висел постер с негритянкой, курившей джойнт.
В верхнем углу плаката было маленькое синее пятнышко, и пятнышко это вдруг начало превращаться в страшную харю какого-то Франкенштейна. Слава богу, я смогла вовремя отвлечься от этого глюка!
На следующий день проснулась полностью мёртвой… Сил встать с кровати у меня не было, я лежала и медленно думала: "Какая же ты, Кристина, должно быть, страшная уродина, что твой первый друг и месяца с тобой не выдержал – убежал!" Я подошла к зеркалу, взглянула на себя… Кошмар! То лицо, которое ещё вчера казалось мне так хорошеньким, таким загадочным, выглядело как лицо настоящей задвиги.
Под глазами, – как траурная повязка, – черная кайма, кожа рыхлая и жирная. А на носу я нашла прыщ!
Я сказала себе: "Всё, – с "Саундом" покончено! Ты просто не можешь показаться на глаза Атце и компании…"
Всю неделю я пыталась заставить себя не думать и не вспоминать ни о клубе, ни о ребятах. Полностью отказалась от пластмассы, весь день пила только чай с гашишем да забивала себе джойнт за джойнтом. Через пару дней я снова была довольна собой. Я добилась того, что мне, за исключением меня самой, никто не нравился, и я, уж конечно, не была ни в кого влюблена. Я думала, что теперь, когда все мои чувства под контролем, мне нечего бояться встречи с Атце. Я думала, что в "Саунд" мне уже не хочется…
Следующая ночь с субботы на воскресенье показалась мне самой длинной ночью в моей жизни. Я оставалась дома… Первая за многие недели суббота, когда я не пошла в "Саунд"… От телевизора меня тошнило, и я не могла заснуть. Дурь кончилась. В третьем часу пришлось признаться, что без "Саунда" и людей оттуда жить я не могу…
Моя жизнь без них становилась совершенно пустой и бессодержательной.
Прошла ещё одна неделя, близились выходные. Я радовалась наступающей пятнице… Ещё в прошлое воскресенье я решила, что непременно пойду в "Саунд".
Вот и пятница! В праздничном настроении я залезла в ванную, засуетилась вокруг прически и пришла к выводу, что волосы вообще не надо причесывать. Оказалось, что это придает мне ещё больше загадочности…
Я вышла из дому заранее, чтобы успеть купить валиума. Беленькие я запила пивом, забросила вдогонку мандракс, и только тогда двинула в клуб. Оглушенная колёсами, я могла не бояться встречи с Атце. Где-то я раздобыла себе джинсовую шляпу, села за стол, уронила голову на руки и так проспала всю ночь.
Очнулась я оттого, что Детлеф снял с меня шляпу и гладил мои волосы. Спросил, что случилось. Я ответила, что ничего не случилось. Я была настроена чертовски недружелюбно, но было приятно, что он обо мне заботится…
Уже все следующие выходные я провела с ним, и у меня снова появилась причина ходить в "Саунд" – Детлеф.
Это была страшно долгая песня с ним, – по крайней мере, такого взрыва чувств, как с Атце, не было. Сначала мы просто ходили в "Саунд". Вместе. Мы много разговаривали друг с другом. Я стала лучше понимать себя в разговорах с ним. Мы были с ним на равных, и я могла говорить обо всём, не боясь, что он захочет использовать мои слабости. С ним было интересно общаться. Если мы спорили, то он мог переубедить меня, а я его. Нет, конечно, – Детлеф понравился мне ещё в первый раз, когда мы встретились! Но всё же он не казался мне таким крутым типом как, например, Атце, – выглядел он слишком не по-мужски, что ли, как-то уж слишком изящно… Но понемногу я стала замечать, что дружба с Детлефом даёт мне гораздо больше, чем дружба с Атце. Я чувствовала, что влюбляюсь в него от субботы к субботе всё больше, хотя, наученная горьким опытом, сопротивлялась тому, чтобы зависеть от какого-то парня. Но скоро мне пришлось признать, что я влюбилась в Детлефа по-настоящему…
Но – ничего… Я была спокойна, как танк. Причиной этого спокойствия было ещё и то, что я жрала всё больше успокаивающих и только изредка закидывалась стимуляторами. Мне не нравились возбуждающие средства – я ведь и так всеми силами стремилась избавиться от окружающей меня нервозной обстановки. Я хотела мира и покоя! Только иногда, если не удавалось раздобыть валиума, я бодрила себя стимуляторами, – не сидеть же чистой, в самом деле!
А дома мне всё ещё приходилось играть пай-девочку для мамы и её дружка… Я перестала спорить с ними, вела себя в высшей степени прилично. Я просто прекратила бороться – мне стало ясно, что дома ничего не изменишь. И заметила, что жизнь от этого стала только проще…
Рождество семьдесят пятого года – мне было тринадцать с половиной. Почему-то мне показалось, что мои отношения с мамой настолько разрядились из-за моей тупой покорности и обречённости, что я могу доверить ей часть правды. Так я сказала ей, что вовсе не всегда сплю у Кесси, что иногда я провожу ночи в "Саунде", если не успеваю на последний поезд. Такая правда ей, конечно, не понравилась, и она стала читать мне свои обычные морали. Я ответила ей, что это, наверное, не так плохо, если я провожу ночь в дискотеке, а утром прихожу домой вместо того, чтобы как многие дети в Гропиусштадте бухать и бродяжничать. И добавила, что пусть лучше она знает правду – я не хочу ей больше лгать! Она проглотила это…
Честно говоря, у меня уже давно не было желания искренне разговаривать с матерью – мне просто это было не нужно… Но постоянная ложь утомляла меня.
Становилась всё сложнее изобретать правдоподобные истории как бы прилично проведённого вечера. Настоящая причина моей неожиданной искренности была проста, – просто я хотела и Рождество и Новый год встретить в "Саунде", но всё никак не находила под это подходящей легенды… Но я, конечно, рассказывала матери, какое солидное и безобидное место этот "Саунд", и что туда ходят все мои подруги! Кроме того, я поставила ей на вид то, что она и сама может заметить, насколько спокойнее я стала с тех пор, как раз в неделю могу перебеситься…
Тем временем сцена в "Саунде" становилась всё тяжелее и тяжелее. Героин разорвался бомбой… И в нашей компании теперь только и было слышно: героин, героин… Собственно, все были против – перед нашими глазами было достаточно примеров того, как героин ломает людей. Ну а потом наши один за другим стали пробовать. Редко кто останавливался… Так получалось, что героин окончательно разрушил компанию. Те, кто пробовали героин, принадлежали уже к высшей касте…
Я испытывала ужас перед героином. Когда речь заходила о героине, я внезапно вспоминала, что мне ещё только тринадцать. С другой стороны, меня влекло к тем компаниям, в которых кололись. Для меня игловые были настоящими олимпийцами, настоящими богами… Игловые смотрели на нас, анашистов и глотарей, с нескрываемым презрением… Сверху вниз. Гашиш они называли детским наркотиком, и меня страшно удручало, что мне никогда не попасть к игловым, на настоящую сцену. Мне казалось, что этот мой глупый детский страх отрезает мне все пути наверх – я ведь действительно страшно боялась героина. Я точно знала, что дороги назад не будет…
Впрочем, то, что наша компания разваливалась, меня не особенно тревожило – у меня был Детлеф, и всё остальное было для меня не так уж важно. С Детлефом мне всё было нипочем… В следующее воскресенье я пригласила его к себе домой. Я знала, что мамы и Клауса не будет, приготовила ему настоящий обед, и мы сидели за столом, прямо как муж и жена.
Всю неделю я думала о Детлефе и радовалась приближающейся пятнице и "Саунду". В ту пятницу я пришла в клуб ещё чистая, но уже счастливая… Детлеф уже сидел там с какой-то совершенно разваленной подругой. Я подсела к ним. Странно – Детлеф почти не обращал на меня внимания, я заметила, что он зациклен на чем-то другом. И я подумала на секундочку, ну вот, история повторяется, – всё пошло как с Атце! Но нет, конечно, чепуха – эта подруга была уж слишком отвратительна…
А они всё говорили, перебивая друг друга, и до меня долетали только отрывки, из которых я не могла понять настоящего смысла беседы. Речь шла о героине – это я всё-таки расслышала… Вдруг я неожиданно поняла: то ли Детлеф хочет от чувихи героин, то ли она собирается ему его всучить! Меня охватила паника. Я прямо заорала: "Человек…, старик…, да ты… ты просто тронулся! Тебе же только шестнадцать, какой героин, тебе нельзя!!!" Детлеф и ухом не повёл… Я сказала: "Эй, я достану тебе кислоты сегодня вечером. Я тебе много достану! Но, пожалуйста, не делай говна, я умоляю тебя, не делай!" Э, да я просто унижалась перед ним…
Он всё не реагировал, и тут я сделала огромную ошибку, о которой часто потом вспоминала. В панике я крикнула ему: "Детлеф, если ты берёшься за героин, то я больше не хочу ничего с тобой иметь! Всё, вали! Больше не хочу тебя видеть!" И убежала на танцпол.
Да, я всё сделала неправильно… К чему было это цирковое представление? Мне нужно было просто поговорить с ним. Один на один… Я уверена, он послушался бы меня. И мне нельзя было ни на секунду оставлять его одного, потому что он был совершенно обторчен, ещё когда говорил с этой дурой…
Уже через два часа кто-то сказал мне, что Детлеф вмазался. Вместе со своим другом Берндом. Они даже не нюхали! Они просто вот так сразу взяли и вмазались!
Я видела Детлефа ещё несколько раз в ту ночь. Он улыбался мне откуда-то издалека. Он выглядел очень счастливым. Нет, у меня не было желания говорить с ним! Я не хотела к нему. Это была ещё одна по-настоящему кошмарная ночь. Как та суббота, когда я потеряла Атце… Детлеф ушёл! В тот мир, к которому я не принадлежала. Одним ударом, одним уколом всё общее между нами было разрушено!
Я продолжала ходить в "Саунд", а Детлеф скоро нашёл себе новую подругу. Её звали Анги, она была уродливая и бесчувственная. Я знала, что между ними вообще ничего нет. По-моему, они даже не разговаривали друг с другом… Но она была игловой, и в этом было её преимущество. Иногда Детлеф подходил ко мне. А мне было всё равно – он стал мне совершенно чужим. Обычно он стрелял марку или пятьдесят пфеннигов. Не хватает на дозу, понятно… Если у меня были деньги, то я давала.
Воскресные утра были по-настоящему омерзительны. Я ползла разбитая к метро и думала: "Боже, да что же это за говно со мной!" Я потеряла всякие ориентиры в этой жизни. Я не знала, зачем я хожу в "Саунд", зачем вяжусь с наркотой, я не знала, что мне делать, не знала вообще ничего! Гашиш мне уже давно осточертел. Обкуренная хэшем, я полностью уходила в себя и даже говорить не могла. Но мне же нужно было с кем-то говорить, я же так хотела общения! Я хотела кого-нибудь, потому что Детлефа у меня уже не было, стала принимать больше стимуляторов…
Если в субботу я была при деньгах, а на сцене были колёса, меня невозможно было остановить. У меня было плохое настроение, и я вбрасывала два каптагона, три эфедрина, еще пару коффи, то есть кофеиновых таблеток, и заливала всё это пивом.
Если после этого я была слишком взвинчена, мне это тоже не нравилось. Тогда я принимала мандракс и валиум…
Я уже не понимала, как я вообще добираюсь домой. По пути от метро к дому я падала по сотне раз, наверное. Доползала до какой-нибудь лестницы около магазина, садилась там и отдыхала, скорчившись. Потом поднималась и направлялась к следующей точке, где можно было остановиться. От фонаря к дереву, и снова до следующего фонаря. Это был бесконечный путь. Я думала, что так и умру в дороге.
Хуже всего была боль в груди – как будто кто-то буравил у меня в сердце.
На следующее утро, в понедельник, мама не будила меня. Когда она возвращалась с работы, я ещё лежала трупом в кровати, она отпаивала меня чаем с мёдом. Только днём во вторник я могла встать. Я говорила, что простудилась или давление поднялось. Давление у меня и в самом деле часто пошаливало… Я говорила маме, что у других в классе то же самое – переходный возраст, организм растёт и всё такое.
Главное, чтоб она не вызвала врача! Я боялась, врач заметит, что со мной на самом деле… Впрочем, мама и не собиралась вызывать никакого врача. Она всегда выглядела довольной, если я сама предоставляла ей какое-то объяснение своей болезни.
Ну ладно – хватит! После одного из таких воскресений я решила отказаться от аптеки. До следующей субботы я сидела совершенно чистой и чувствовала себя мерзко.
В субботу в "Саунде" я кинула кислоты. Полный ужас. Это был первый раз, когда я напоролась на ужас… Снова появилась франкенштейнова морда на моём плакате.
Мне казалось, что я истекаю кровью. Это длилось часами… Я не могла ни говорить, ни ходить. В воскресенье как-то добралась до клуба, села и пять часов просидела там, думая, что кровь так и хлещет из меня.
После этого глюка я поторопилась спрыгнуть. Никаких таблеток, никакого ЛСД!
На гашиш меня уже совершенно не тянуло. Я глотала только валиум и была совсем чистой. Я думаю, где-то три недели. Это было, прямо скажем, говённое время. Мы как раз переехали в Кройцберг, и жили теперь совсем рядом со стеной. Кошмарный райончик, но аренда там меньше. Теперь у меня уходило полчаса в метро, чтобы добраться до школы в Гропиусштадте – но зато до "Саунда" стало ближе. "Саунд" был кошмарен без наркотиков. Там не происходило вообще ничего, но я упорно продолжала ходить…
* * *
Вдруг, когда в очередное воскресенье я ползком возвращалась домой, город оказался весь завешен яркими плакатами. Огромными буквами – "Дэвид Боуи приезжает в Берлин". Я не могла в это поверить! Дэвид Боуи был нашей общей звездой – крутейшим из всех! Он, его музыка были нашей жизнью! Мы все хотели выглядеть, как Дэвид Боуи. И теперь он в Берлине!
Мама достала мне через свою работу два билета на Боуи. Я уже знала с кем пойду: с Франком. Тут не нужно было и думать – с ним, только с ним! Франк, парень из старой "Саунд"-компании, выглядел копейка в копейку как Боуи. Он даже красился хной под рыжего, и может быть поэтому я решила взять его с собой.
Франк стал первым игловым в нашей компании, и сейчас он плотно сидел на героине. Раньше его называли "Курочкой", ну а теперь просто "Трупом". Потому что выглядел он как настоящий живой труп. Ему, как и всем мальчикам из компании, было где-то около шестнадцати. Для этого возраста у него были совсем уж сумасшедшие понятия. Да – он просто величественно возвышался над миром! Он был настолько крут, что ему уже не приходилось вести себя высокомерно с такими бедными гашишницами, как я. Кроме того, я непременно хотела пойти на Боуи именно с кадровым нарком.
Приближающийся концерт казался мне самым значительным событием моей жизни, и, отдавая Курочке билет, я даже не знала, насколько значительным он окажется. Видно, всё было уже решено за меня… Но, надо сказать, что в последние недели, когда кислота и гашиш уже не волочили как следует, моё отношение к героину несколько изменилось. По крайней мере, все те непреодолимые барьеры между мной и игловыми уже не казались столь непреодолимыми…
В день концерта мы встретились с Курочкой на Герман-платц. Узнать его в толпе было несложно. Второго такого долговязого и одновременно такого тощего человека, как Курочка, не было, наверное, во всём Берлине. Я спросила, что это с ним. Он сказал, всё в порядке – он ещё весит шестьдесят три килограмма. Только что взвесился на донорском обследовании. Курочка зарабатывал на ширево, сдавая кровь.
Несмотря на то, что он выглядел так, как будто недавно умер, и что его руки были полностью исколоты, на сдачу крови его брали постоянно, хотя игловые часто болели желтухой… Ещё в метро я вспомнила, что весь мой валиум остался дома, и сказала Курочке: "Чёрт возьми, старик, мне надо сгонять домой, я забыла валиум! Вдруг я рассыплюсь на концерте!" Честно говоря, я уже и так еле передвигала ноги от колёс, но тут… Всё-таки концерт Боуи!
Курочка сразу увлекся этой идеей. Да, да, надо ехать, сказал он, надо ехать! Я спросила: "А чего это тебя так тянет?" Он всё твердил – давай, погнали, надо ехать. Я посмотрела на него внимательно – всё ясно! Его руки дрожали. Понятно – Курочку ломает! Тут не до шуток.