- Толстовец, не иначе! - искрой пронеслась мысль в голове Сермяжного. И верно, попутчик был невысок ростом, наполнен собой и вид имел божественно-крестьянский.
Не глядя на Сермяжного, круглый этот человек, втиснулся в купе и начал благоустраиваться, пихать чемодан под нижнюю полку, сопеть отчаянно носом. Через минуту буквально, на свет извлечена была курица, в промасленной бумаге, бутылка газированной воды и несколько яиц. Отдуваясь удовлетворенно, сосед присел на краешек скамьи и пробасил:
- А на "Мерсе" то поди лучше!
- Хм, - неуютно пробормотал Сермяжный и отгородился от человечка газетой. В глаза тотчас же полезли назойливые слова-жуки. Через несколько секунд, Сермяжный уже спал.
Проснулся он от хруста и чавканья, наполнивших сонный воздух купе. Газета валялась на полу, а сам он, привалившись к стене, осоловело глядел на калорийную вакханалию. Сосед жрал. Жрал он курицу, торопливо жуя влажное мясо, прикусывал яйцо, то и дело отпивал из бутылки. Рот и щеки его лоснились.
Почувствовав взгляд Сермяжного, сосед на секунду прекратил жевать, поднял на него тяжелые, мушиные глаза и сурово промычал:
- Я говорю, в нашем машиностроении, такой автомобиль как "Мерседес Бенц" принципиально невозможен. Не доросли технологиями.
Изо рта у него выпал кусочек желтка.
Молча, Сермяжный встал со своей полки и принялся стягивать с себя штаны. Близость соседа экзистенциально беспокоила его. Управившись, наконец, с одеждой, он юркнул на полку, накрылся пледом и притворно захрапел.
- Лишь бы продержаться, - буравила его мысль, - а там хоть кол на голове теши.
- Я капитан на Якорезаводчиках, - донеслось до него, сквозь чавканье и глотание, - Я в Саудовской Аравии работаю.
Сермяжный успокоился. Стук колес и привычные уже звуки, жующего соседа убаюкивали. Будто в колыбели очутился, вернулся в младенчество. И привиделось ему, что не курицу жрет сосед за спиной его, но пьет материнское молоко из огромной, невесть откуда взявшейся груди, что свешивается с потолка вместо люстры.
Вскорости, смутное подозрение охватило его. Звуки, что казались ему неотъемлемой частью поездки, чавканье и глотанье, сменились диковатым хрипом. Приоткрыв глаза, Сермяжный увидел, что на столе, перед соседом, осталась лишь горка разгрызенных костей, да скорлупа от яиц. Жалко и обеспокоено выглядел сосед. На носу его блестел пот. Глаза бегали по поверхности стола, в поисках еды. Приподнявшись со скамьи, он смущенно поглядел на Сермяжного, и заскулил.
- Послушайте, - не выдержал Сермяжный. - Ну нельзя же так убиваться! Позже, проводница принесет чай!
- Меня старший механик избил. - заплакал сосед. Ударил меня ногой. Плевался! Ты, говорит, сволочь, я приеду к тебе домой и оторву твоей жене жопу. И сына убью. Палкой!
В тоскливом смятении, Сермяжный отвернулся к стене. Близость соседа казалась теперь ему опасной, муторошной. Уж слишком внимательно глядел он на мясистый нос Сермяжного, слишком гастрономически облизывал жирные свои губы.
- Ну и черт с вами! - набравшись смелости, пробурчал Сермяжный. - Живите как знаете! Я буду спать.
И закрыл глаза решительно.
Некоторое время за спиной его было тихо. Только стук колес нарушал покой.
Как славно заснуть на тысячу лет. Не видеть снов. И солнце пусть заходит за горизонтом. И рассвет никогда что никогда не наступит, но и не станет тьма. И воздух пахнет липой и хмелем.
Как славно…
Сермяжного уносило вдаль, засасывало.
Банкет
День рожденья удался. Гости ели шумно, выпивали по шесть и более, смеялись и танцевали… В сигаретном тумане, что повис над столом носились искры веселья. Гвалт, звон тарелок и особый запах, что присущ празднику выступали аккомпанементом к постоянным "алаверды" в сторону виновника торжества-Василия Федоровича Небывалого, крупного специалиста в области приватизации земли, отца 7-х детей, судя по слухам-масона.
Профессору Небывалому в этом году исполнялось 64 года. На его красном лице блуждала веселая улыбка, глаза смотрели на гостей по доброму, с прищуром. То и дело, он отпивал глоток из необычного бокала на деревянной ножке, одобрительно крякал и закусывал соленым огурчиком.
- А мы вот так! - приговаривал он, хрустя огурцом, - Вот мы как!
Гости уже несколько раз порывались качать Небывалого, а одна юркая старушка, про которую никто ничего толком не знал, украдкой поцеловала его в плечо.
- Песню! - кричал подвыпивший слесарь Банников, - Василий Федорович, поэму!
- Онегина пусть прочтет, - заливалась Агафья Любомирц из аграрного отдела.
В довершение всего, в банкетный зал вихрем ворвалась семилетняя Ира, внучка профессора, в белом платьице и с огромным бантом на голове. Подбежав к деду, она от души чмокнула его в пахнущую одеколоном щеку и прошепелявив стишок, убежала.
Небывалый даже всплакнул от умиления.
- Голубы вы мои!.. - шептал он гостям, - Красавцы!
Вахтера Триумфатова развезло так, что он несколько раз порывался уговорить гостей поймать и выпустить белых голубей в честь юбиляра. Налито вперившись в сидящего слева электрика Жору, он, то и дело сплевывая, вещал:
- Значиться, поймать белых сетью, пяток, а то и боле, опосля всем миром их в небо-Швырь! И салют из пушек! Так, шоб уши заложило!
Его с трудом утихомирили.
Застолье казалось, должно было продолжаться вечно, но вот настало время прощаться. Последний тост, по традиции, оставался за юбиляром.
Небывалый тяжело поднялся с места и постучав вилкой по бокалу, призвал гостей к тишине.
Враз смолкли все разговоры за столом-сорок пар глаз уставились на профессора.
Обведя гостей немного грустным, но таким добрым взглядом, старик улыбнулся в бороду и пробасил:
- Дамы и Господа! Друзья мои! Мои любезные родственники и сослуживцы! Мои соратники!
Многих из вас я знаю вот уж полвека, кое-кого с самого рожденья! Вы-моя семья! Вы клан мой! И в этот день, и в любой другой, мне радостно видеть вас в добром здравии и чувствовать вашу поддержку! Спасибо вам за то, что пришли поздравить меня сегодня! Спасибо вам… - голос его сорвался, - …просто, за то, что вы есть…
Я люблю вас всех… - всхлипнув, он сел.
И тотчас же, стол взорвался аплодисментами. Гости шумели, хлопали, улюлюкали и непрерывно кричали: Слава! Слава!
Как вдруг, в шуме голосов кто-то четко произнес:
- Расскажите-ка нам о том, что было в Черновцах(!), любезный Василий Федорович.
И тут же все стихло.
Старик зыркнул угрюмо по столу, однако никто и виду не подал. Гости сидели прямо, словно аршин проглотив. Двое дипломированных специалистов из Средней Азии притворились, будто играют в нарды, а юркая старушка, про которую никто ничего толком не знал, быстро перекрестилась.
Кажется, кто-то из гостей потерял сознание, а может и не было этого, не буду врать.
- Г-гады! - просипел Небывалый, - Подонки!
Плечи его тряслись.
Гости угрюмо смотрели прямо перед собой. В воздухе повисло напряжение.
- Боже. Какие скоты, - хрипел старик, елозя рукой по столу в поисках опоры, - Дарья, перцу мне, живо!
Тотчас же подали красный перец. Дрожащей рукою старик сунул его в рот, и некоторое время сосредоточенно жевал.
Затем резко кивнул, решившись и встал, прямой и грозный как скала.
- Хотите знать, что было в Черновцах? - с презрением рыкнул он. Гости молчали. На лицах одних было написано замешательство, на других-плохо скрываемое отвращение. Внезапно, импозантная Любомирц, одетая в тончайшего шелка платье, издала булькающий звук, и зашлась в безудержной рвоте. Никто даже не посмотрел в ее сторону.
- Чтож, расскажу вам, что было в Черновцах… Раз уж сами напросились!
Что тут началось! Гости всполошились, повскакивали со своих мест и в голос молили старика не бередить прошлое. Многие падали на колени и бились головами об пол. Один малоизвестный художник нарисовал на полу пентаграмму и танцевал в ней неистово, хлопая себя по груди и напевая разудалые частушки.
Но Небывалый был неумолим.
- Так тому и быть. - прошипел он.
Время пришло.
Несколько раз плюнув через левое плечо, Небывалый обратил свой взгляд на Танюшку, что сидела подле него. Девушка покраснела и забилась вся конвульсивной дрожью. Под прицелом цепких стариковских глаз, она привстала со стула, непослушными руками потянулась к белоснежной блузе и рванула в стороны, истерично, дико притоптывая.
Небывалый одобрительно крякнул.
- А теперь давай, шальная!
Танюшка ухватилась большим и указательным пальцем левой руки за сосок правой груди и с силой дернула дважды, затем повернула против часовой стрелки. Тотчас же на заросшем светлой шерстью животе ее открылся тот самый проход.
Опустив глаза долу, девушка села на место и принялась безучастно поглощать салат-оливье, зачерпывая пригоршнями из судака.
Небывалый оскалился и принял позу РО. По этому знаку, двое дюжих молодых специалистов из Средней Азии, подхватили обмякшую Агафью Любомирц и разбежавшись ударили ее макушкою о мраморный столб с начертанными на нем знаками Тота. Голова женщины раскололась, подобно спелому арбузу. Молодцы, чеканя шаг, подошли вплотную к Василию Федоровичу, волоча за собой тело женщины.
- Неплохо, - отметил Василий Федорович и гости восторженно ахнули. - Не хватает, впрочем, выправки.
Обратив голову к потолку он застонал от внезапного анального спазма.
- Ведь не простит же, - пронеслась в его голове мысль, - Не даст забыть!
Он громко хлопнул в ладоши отгоняя морок и уставился на слесаря Банникова. Но последний и так уже, подчиняясь звукам флейты, остервенело выл, комкая в руках салфетку.
Несколько человек взобрались на стол. Одна женщина предсказала будущее на сто лет вперед и тут же сгнила заживо, оставив после себя лишь дымящуюся лужу зловонной жидкости. Кое-кто, небезызвестный в деловых кругах организовал крысиные бега, но на эту неслыханную вольность никто не обратил внимания. Вахтер Триумфатов, согнувшись в три погибели, ел собственный пенис-из окровавленного рта его доносились жуткие звуки, в которых с трудом можно было узнать замогильное слово "Голуби".
- Хватит! - рявкнул внезапно Небывалый. Гости застыли в нелепых позах.
Василий Федорович приветливо улыбнулся и жестом указал на стол. Все тотчас же заняли свои места. Тело Агафьи Любомирц тоже усадили на стул. Голова ее, вся в черно-красных трещинах и расколах нелепо болталась из стороны в сторону.
- Споем, - заявил Небывалый. Гробовая тишина была ему ответом. Этого не ожидал никто.
- Василий Федорович, - робко дотронулась до его руки Анечка Тихонова, - может не стоит?.. Зачем вы так?
- Милая моя! Вам бы все по луна-паркам шляться! А как до дела доходит, так голову в песок! Я вас уволю завтра же!
Тихонова побледнела и не произнесла боле не слова. На затылке ее, под тугим пучком волос, нечто дышало и ухало.
- Итак, господа, - Небывалый поморщился, - споем на последок.
- Чтож, споем. - дружно ответили гости и закрыли глаза.
Тотчас же раздался гул и пол под стариком провалился, исторгая из себя миллиарды мух. Василий Федорович был мгновенно съеден без остатка. Мухи разлетелись по залу, а гости без устали ловили их и глотали, запивая крепким чаем.
Само собой разумеется, никого из семьи Небывалого не пощадили.
Атональная пубертация
Евгений Степанович Мазур, почетный пенсионер, воспитанник Нахимовского училища, заболел. Заболел неожиданно и страшно, болезнью редкой, если не уникальной, мало того-позорной.
Дело в том, что в свои 73 года, Евгений Степанович, уж давно не живущий с женой своею, Марфой, половой жизнью, вдруг ощутил в себе небывалый прилив мужских сил. Каждое утро теперь, он просыпался с мощной эрекцией, что не спадала, но возрастала в течении дня. Под вечер, часов эдак к девяти, наступала развязка, гнусная в своей откровенной пошлости. В такие минуты, Евгений Степанович суетливо бежал в туалет, повизгивая, где и запирался часа на полтора.
- За что же это мне? - пищал он, стирая трусы, - что же это, как же так?! Неприлично все же! Какое, однако, безобразие!
Безобразие, тем временем становилось все более и более очевидным для домочадцев. Уже и внучка Дуняша посматривала на деда с большим недоумением, сын Артем несколько раз порывался поговорить по-мужски, а жена, жена….
- Послушай, Женек… - приперла как-то она старика к кафельной стенке туалета, - Что то ты разошелся не на шутку, на старости лет! И не совестно тебе?
- Не понимаю даже о чем ты говоришь… - фальшиво кипятился Евгений Степанович, заливаясь краской.
- Все это нужно прекратить! Перед детьми совестно! Как подросток прыщавый, ей богу!
- Что такое? - заискивающе лебезил старичок. Штаны его при этом предательски надувались в районе ширинки.
- Значит так! Не хочешь к доктору обращаться-дело твое, но семью позорить перестань! Давай, лучше по старинке, раз на то пошло.
И, привалившись к нему дряблым своим венозным телом, она принялась задирать подол халата.
- Давай же, Женек, давай! - пыхтела Марфа, елозя по лицу его жирными губами, - Как в молодости!
К сожалению, как в молодости Евгений Степанович не хотел, а посему и не мог. Семяизвержения его носили регулярный и мотивированный характер, однако вызваны были вовсе не жаждой женского тела, а желанием, чудовищным и непостижимым, что поселившись единожды в его сознании, не оставляло его боле ни на секунду.
Дело в том, что Евгений Степанович, с самого начала вышеописанного "казуса", в мыслях своих видел Марфу, как она есть, одетую в старый ее халат, однако без панталон, сидящую у него на лице, в самой что ни на есть тесной близости. И не просто сидящую, а, пардон, справляющую большую свою нужду прямо ему, Евгению Степановичу, на выдающийся, крючковатый нос. Он при этом, всенепременнейше мнил себя в деловом костюме, да при галстуке.
Просыпаясь по утру с этой мыслью, он отходил ко сну с нею же, каждодневно страдая от оргазма..
Просто так, заняться с Марфой стариковским непотребством он не желал, ибо нечто черное, гадкое и голодное, в глубине его сознания, просило исключительно одного.
Постепенно, посредством сублимации, Евгений Степанович, узрел возбуждающие факторы не только в жене, за которой с некоторых пор подглядывал каждый раз, когда она справляла свои естественные физиологические потребности, но и в своем костюме. Так, по утрам, он стал появляться за столом к завтраку, исключительно при параде, с красным лицом, глазами навыкате и мощной эрекцией. Пялясь на седую, полную жену, он нелепо шутил и то и дело оглядывался, словно представляя себе, что все уже ВСЕ ПРО НЕГО ЗНАЮТ. Поллюции его участились-теперь он пропадал в туалете часами, совершенно забыв и о стариковской привычке посидеть на завалинке и неизменном полуденном сне. Все чаще, ошалевшая Марфа, слышала доносящиеся из туалета утробные звуки, а когда однажды ночью, проснувшись, обнаружила старика, лежащим на полу, в галстуке и жалобно поскуливающим, окончательно уверилась в том, что муж ее сошел с ума.
Отпрыски Мазуров постепенно перестали посещать чудаковатого дедушку, соседи уж не заходили на чаек как прежде, даже окрестные кошки не жаловали Марфу, когда она выходила поутру в магазин.
Развязка наступила неожиданно и скоро.
Как-то ранним воскресным утром, Евгений Степанович вышел к столу в пижаме, что в последнее время было для него нехарактерно, и веселым, приветливым голосом, сообщил, что чувствует себя превосходно. Бросив подозрительный взгляд на пижамные штаны мужа, Марфа не обнаружила и следа былой эрекции (ах, если б она знала, что хитрый старик примотал свой неугомонный орган к ноге изолентой!). В честь своего выздоровления, Евгений Степанович, предложил жене приготовить праздничный ужин, и пригласить на него все семейство. С радостью, старушка согласилась.
К вечеру собрались гости. Артем, сын Мазуров, пришел не один, но с рыхлой своей женою и дочкой Дуняшей. Брат Евгения Степановича, Борис Степанович, человек большого ума, также прибыл с супругою, и с бутылкой дешевого коньяку. Также присутствовала соседка Варя и еще несколько человек, чьи имена в этой истории слишком незначительны, а потому и называть их не следует.
Гости собрались в назначенный час. Евгений Степанович встречал каждого из них у порога, жал руку, обнимал и даже несколько раз прокатил брата на закорках как в былые времена. Одет он был в футболку с растянутым воротом и тренировочные штаны.
За столом много шутили и пели. О былом недомогании Евгения Степановича, старались не упоминать.
Хозяин же стола без устали балагурил. Смех его, веселый и такой молодой разносился по квартире, вселяя в сердца гостей задор и бодрость.
Ближе к концу застолья, старик, впрочем, помрачнел и о чем-то задумался…. Вскоре, встал, и похлопывая родственников по плечу, принялся бочком семенить к своей комнате.
- Ты куда, Женек? - забеспокоилась Марфа.
- Надо. - сурово ответил муж и потусторонняя улыбка озарила его уста.
Ужом проскользнув в спальню, он закрылся изнутри на ключ, но вскоре вышел, красный как помидор.
Марфа ахнула! Старик переоделся в костюм, нацепил зачем-то пенсне в золотой оправе, взгляд имел блуждающий и дикий. Нос его находился в постоянном шевелении, лицо искажала глумливая гримаса.
- Загляну-ка я в СОРТИР! - заявил он, глядя при этом на Марфу, - Авось, найду кой-чего, - и гадко подмигнул.
- Женек… - прошептала старушка, сползая со стула, - Ты чего, Женек?..
- Авось найду! - упрямо буркнул старик, - Найду или нет, я тебя спрашиваю?!
- П-папочка, тебе пло-охо? - растягивая слова на Прибалтийский манер, пискнул сын с другого края стола.
- Евгений! - взвизгнула соседка Варя.
Лишь внучка Дуняша, не мигая глядела на деда. Ей виделся Апокалипсис.
- Так что там, с какашками? - ехидно спросил Евгений Степанович. Штаны его грозно раздувались.
Раздался звон. Это жена Артема гулко упала в обморок, мордою прямо в тарелку.
За столом наступила тишина.
Старик поглядел на гостей с горечью.
- Вот, оно, значит как. - произнес наконец он. На глазах у него выступили слезы, - Значится так… Так вот, живешь с человеком всю жизнь… и ведь не допросишься! - и ровным голосом, не мигая, вперив взгляд в жену.
- Проститутка!
Развернулся по солдатски и бросился в туалет.
Секунды, показавшиеся многим вечностью, за столом царила немая сцена. И вот уже, зароптали, загомонили гости, вскакивали со стульев, бросали салфетки в недоеденные салаты, гурьбой неслись к запертой двери туалета, тесня друг друга, стучали, бухали кулаками в неподатливое дерево, сиплыми голосами молили старика одуматься…
Лишь молчанье было им ответом.
В конце концов дверь вышибли.
И остановились как вкопанные.
Ибо Евгений Степанович повесился.
По брюкам его расплывалось зловещее пятно, а лицо искажала гримаса утробного блаженства небытия.
И тогда, вдалеке, за тридевять земель раздался скорбный вой. То выла Дуняша-ведь ей одной была ведома истина.