В старших классах, Алиса познала первые прелести продажной любви, отдавшись хулигану Леве из железнодорожного техникума за двенадцать рублей-сумма по тем временам значительная. На следующий день после знаменательного события, в страну пришел кризис, и Алиса осталась ни с чем. Отсутствие денег, впрочем, не отбило у нее желания ими обладать. Времена были нелегкие- на фоне всеобщей нищеты зрел новый класс вальяжных и тучных нуворишей с облезлыми лицами.
Алиса тонко угадала момент и путем нехитрых уловок предоставила свой немаловажный зад в распоряжение одного из, в недавнем прошлом, политических бонз, а ныне кооператора по имени Онуфрий Ильич. Будучи любителем пышных задниц, Онуфрий Ильич, (чья фамилия слишком известна, чтобы быть названной), оказался в плену меж половинок задницы Алисы в считанные мгновения. Так вершатся судьбы.
Брак их был недолговечен. Через полгода после вышеописанных событий, Онуфрия нашли на рабочем месте с заточкой в глазу. По праву преемственности, Алиса перешла в собственность его заместителя, маленького волосатого армянина с невообразимо отвратительным носом.
Времена менялись, менялись и лица. Постепенно, зад Алисы стал сдавать. Впрочем, к тому времени, она накопила достаточно карманных денег для того, чтобы чувствовать себя необремененной заботами о завтрашнем дне. Созерцание собственного, уже не столь пышного и далеко не столь упругого зада, вызывало в ней смутную тоску по ускользающей молодости. Изредка, она украдкой гладила себя по покрытой пупырышками коже на попе, а после целовала ладошку, будто бы совершая некий ритуал.
И вот сейчас, сидя за рулем новенькой "Тойота Прадо", посреди оживленной Щукинской, она в очередной раз рефлектировала по поводу жопы. Что, впрочем, не мешало ей энергично проталкивать огромную тушу машины, сквозь плотно сомкнутые ряды автолюбителей, беспрестанно сигналить и, высовываясь из окошка, кричать срывающимся от злости голосом:
- Ну ты, мразь, куда лезешь? Понакупали права, блядь! А ну стой, старый пердун! На тот свет захотел? Мамаша, уберите своего огрызка с дороги, не ровен час размажу!
Водители раздавались в стороны-большей частью из инстинктивного страха перед женщиной за рулем, пешеходы испуганно льнули к обочине, даже милиция старалась не глядеть в сторону нахального "Прадо".
- Бляди! - злобно харкнула Алиса в сторону стайки детишек, что неловко пытались перейти дорогу на зеленый свет.
- Куда поворачиваешь? Я тут еду! И она, улучшив момент, пронеслась под носом у разбитого "Жигуленка".
- А ну в стороны! В стороны!!! - прибавляя скорость перед "Митсубиши Каризма", с испуганным молодым человеком в очках за рулем…
И в пустоту, эфемерно ощущая ежесекундное увядание зада - Гандоны! Скоты! Поздыхайте в говне!
Впрочем, как ни старалась Алиса проскочить Щукинскую быстрей, как ни осыпала проклятиями каждого из тех, кого подрезала или обгоняла справа, как ни норовила поддать под зад пешеходам… на переезд она не успела. Уже издалека, при виде большого скопления машин перед закрытым шлагбаумом, она пришла в неистовое волнение и от избытка чувств, забыла как управлять автоматической коробкой передач, приняв ее отчего то за механику. Остановившись так, что увесистый "кенгурятник" подтолкнул стоявший перед нею "Москвич", она истерично скрипнула зубами и потянулась за сигаретой.
- Разъездились, суки! - обратилась она к груженому улем поезду, - Пидарасы, пиздят зерно!
Мимо ее глаз, томительной вереницей тянулись вагоны. От скуки и раздражения, Алиса принялась сигналить, оглашая всю округу специальным милицейским ревуном, что по блату поставили ей на СТО.
- Давай! Двигай жопой! - вопила она, произнося слово "жопа" с особым оттенком.
Внезапно, в окошко справа постучали. Стук был вежливым, скорее даже вкрадчивым. Повернув голову в сторону, Алиса встретилась взглядом с елейного вида стариком, что глядел, казалось, прямо на нее, сквозь тонированное стекло.
Обалдев от подобной наглости, Алиса на мгновение замерла, словно ее застукали за целованием собственного зада, но, уже через секунду, взяв себя в руки, набрала в грудь побольше воздуха и нажала указательным пальцем на кнопку стеклоподъемника. С тихим шелестом, стекло поползло вниз.
- Что тебе, отросток? - рыкнула Алиса, глядя на обросшего дикой белесой бородой старика.
Дедушка спокойно встретил ее взгляд, по-доброму, лукаво, зыркнул из под бровей, улыбнулся лучисто и, неожиданно раскатисто пробасил:
- Анатолия, Анатолия ищу!
Алиса оторопело глядела на старика.
- Что? - только и смогла выдавить она.
- Евгения, Иоанна, Виктора Палыча! - забубнил дед, постукивая костяшками пальцев по корпусу машины.
- Да ты что….что ты? Что ты, дед, бля! - совладав с временным параличом взвизгнула Алиса, - Что ты, что ты? Что ты стучишь бля, по машине? Я те щас настучу по еблу, старый гном!
- Хочу писять, - пробасил старик, нахально подмигивая. При этом, левая рука его вцепилась в оконный проем, правая же скрылась из виду.
Алисе отчего то стало душно. Самоуверенность ее уступила место вязкому страху, рука потянулась к ключу зажигания. "Уеду вбок", - пискнул кто-то в ее голове.
- А ты будешь писять? - радостно хохотнул старик, елозя правой рукой где-то в районе паха.
"Что он там….дрочит, что ли? Да что же это?"
Забыв о зеркале, Алиса оглянулась назад. Сзади ее припирал внушительных размеров "Фольксваген Туарег", за которым, караваном тянулись машины.
"Господи, да когда же откроют этот чертов переезд?"
Туарег подал неожиданно звонкий сигнал и мигнул дальним. Вздрогнув, Алиса повернулась и увидела, что поезд уж прошел, переезд открыт, и "Москвич", что стоял перед нею, тронулся. С вздохом облегчения, она повернула ключ, почувствовав успокаивающую вибрацию мотора, и только после этого, уже трогаясь с места, поглядела вправо.
И онемела.
Старик, по-обезьяньи уцепившись в борт, лез в машину через оконный проем. Его морщинистое лицо горело диким возбуждением, глаза выпучились настолько, что казалось вот-вот вылезут из орбит. Протиснув свое, на удивление юркое тело в салон, он упал на колени Алисе.
"Господи! Да ведь он же совсем крошечный!"
- Иисуса! Иисуса! Артемия! Кофе хочу! - заорал старик, становясь перед нею на колени и заслоняя обзор. Правая рука его снова нырнула в мошну и теперь медленно появлялась обратно. В кулаке было зажато нечто блестящее.
"Это не член"-только и подумала Алиса, слепо нажав на газ. В следующую секунду, что-то холодное и одновременно источающее жар, коснулось ее горла, уперлось в упругую кожу, разорвало ее, входя глубже…глубже…и в бок….и вверх…и снова…. снова…
- Устина ищу… - ревом отдалось в ее ускользающем сознании и ее сковало льдом.
Иван Бродкин по прозвищу "Биря", развалившись за рулем громадного "Фольксвагена", с удивлением наблюдал как шикарный "Прадо", выехал на встречную полосу, а после, набирая скорость - в кювет.
- Баба… - пробурчал он. Времени на проявление человеколюбия у него не было, желания останавливаться тоже. Хмыкнув, он проехал мимо, ловко подрезал ржавый Москвич и набирая скорость, понесся к эстакаде…
Еремей
Еремея, пожилого убийцу детей, занесло в городишко этот, пыльный, маленький, насквозь пропахший капустою и людскою пустотой, с оказией. Старик вошел в город с западной стороны, обутый в сапоги на размер меньше, пиджак школьный с оторванными рукавами и ушанку из псины. Вид он имел ухоженный, но дикий, борода топорщилась репейниками, а в волосах что-то пучилось и вздыхало.
Насупившись, Еремей шагал, широко расставляя ноги, то и дело приподнимая ворот пиджака, принюхиваясь чутко. В левой руке, старик крепко сжимал топор с резною ручкой, в правой была зажата цигарка, что не дымила.
Поравнявшись с ранним прохожим, рабочим человеком лет сорока, Еремей улыбнулся лукаво и осведомился, есть ли в городе дети, а коли есть-слушаются ли? При этом глаза его играли светом, а густые брови то и дело взлетали верх, словно в сомнении.
Прохожий пьяненько попятился, замахал руками мельнично и проверещал, что детей, мол, в городе, число невиданное, все больше хулиганы да разбойники, отребье всех мастей. После чего, бросился было бежать, но споткнулся и упал на гравий, беспомощно вздыхая. Еремей поравнялся с ним, поднял было топор, но, чу… передумал и побрел в сторону центра, где как подсказывал ему многолетний опыт, обретались дети.
Еремей стал убийцей в возрасте нежном, будучи еще безусым юнцом. К профессии своей, относился с иронией, но без раздражения, родственникам не жаловался, о помощи никого не просил. Бродил по свету, исполняя свой долг.
Топая тесными сапожищами, старик подошел к детской площадке. Огляделся, матерясь тихо в бороду, привычно плюнул на руки и по леснически ухватив топор, двинулся к центру. На площадке, несмотря на ранний час, бестолково кувыркались малыши, бледные, упитанные, с блеском в серповидных глазах, ободранными коленками, оттопыренными ушами. Были они все покрыты пылью, а многие и струпьями, у некоторых не хватало конечностей. Одна девочка лет шести, ужом извивалась по песку, волоча за собою обглоданный таз. Мальчуган, что с бессмысленной улыбкою копошился на горке, то и дело разевал пасть, так, что виден был корень синего, разбухшего языка, и со щелчком захлопывал ее, заходясь в булькающем кашле. Две подружки-сестрички, сидя поодаль, рылись в жирной земле, сросшись плечами, а у пожилого уже бесенка лет девяти, на месте лица зияла мокрая пульсирующая рана.
При виде Еремея, дети прекратили свои занятия, застыли словно изваяния.
- Такова воля. - отчеканил старик, занося топор.
- Это- дедушка Еремей! - зашептали-зашелестели дети.
- Он пришел издалека..
- Он унесет с собой…
- Унесет с собой наши глаза…
- Наши души…
- Отберет хлеб…
- Отдаст мухам…
- Отдаст мухам,-
тенью повторил Еремей и распахнул пиджак. По заветному мановению тысячи мух вырвались из складок одежды старца, гудящим саваном наполнили площадку, ринулись к детям. Мальчик на горке было открыл рот, выгнулся всем телом и вот уже завыли собаки в округе, и потекла черная жижа из под карусели, но Еремей упредил, метнул топор в сорванца и через миг уж поймал его, в дымке алой крови.
- Не быть тьме, - глаголил он и рубил, рубил, расставив ноги, упершись в матушку-землю. - Не быть могилам.
С лица его стекала кровь, все тело покрылось багрянцем. Кругом бурлила угристая мгла.
- Ух! - с последним ударом топора, будто пелена спала с детской площадки. Еремей стоял в центре, глядел прямо вперед, улыбкою отстраненной приветствовал рассвет. Околицею слуха своего улавливал первые робкие хлопки-то приветствовала его толпа горожан, сдержанно выражая свою благодарность.
- Будете сегодня праздновать, - пробормотал он, - Будете гулять! Не быть здесь проклятию.
Город сей чист.
И побрел, загребая ногами, кутаясь в зябкий пиджак
Игра
- Алинка-малинка! - визжала босоногая девчушка, выплясывая подле седого как лунь старика в инвалидной коляске, - Дедушка, подпевай!
Старик, весь иссеченный морщинами слабо открывал и закрывал рот, глаза слепо мигали, брови находились в постоянном движении. Все лицо его, сморщенное, будто печеное яблоко, искрилось в смертной муке.
- А-а-алллонгоо, - булькнул он наконец и зашелся кашлем. Мокрота зеленым червем текла по подбородку.
- Маа - лоооогооооолооооо, - проскрежетал дед.
- Нет, дедушка, так неправильно! Ты некрасиво подпеваешь, не так нужно! Вот послушай! - девочка снова пустилась в пляс вокруг старика, притоптывая крепкими ножками, - Алинка-Алинка, во саду малинка, во саду ли в огороде ягода….ягода… А какая ягода, дедушка?
- Огло, - застонал старик. Правый глаз его задергался, зрачок превратился в щелку, тело судорожно вздрагивало.
- Не огло, не огло, дедушка! Какое же огло, когда ягода! Ягода, ну подумай, подуууумай, - изловчившись, она прыгнула прямо старику на колени и принялась скакать на нем.
- Давай, дедушка! Как на войне! Давай же, беги! Я буду комиссар, а ты мой… - девочка на секунду задумалась, и тотчас же выпалила, - лошак! Мой сивко-бурко….кавурко!
- Мооооооооо….кто…кто… - хрипел старик. Ему явно не хватало воздуха. Под тяжестью внучки, он постепенно оседал, словно врастал в кресло. Пальцы его совершали беспорядочные движения, правый глаз закатился, левый казалось вот-вот выскочит из орбит.
- Ух ты, какой у меня лошак! - взвизгнула девочка. - Какой сильный, какой страшный! Мы с тобой…победим всех врагов! - и в пылу игры она, что есть силы ухватила дедушку за нос.
- А теперь погудим! - Игра в лошадь явно наскучила ей. - Ты будешь пароход, а я капитан! Полный вперед! Право руля! Гуди, дедушка, гуди!
Старик загудел. Из под крепко сжатых пальцев девочки текла слизь. Он задыхался, истошно разевая рот. Меж сгнивших до корней зубов показался синий язык.
- Кто ж так гудит, дедушка? Я и то лучше умею гудеть! Фу, намочил мне всю ладошку! Если не хочешь играть, так и скажи…. - Она мельком взглянула на старика и отпрянула от сведенного судорогой лица. - А ну не пугай меня! Я вырасту и побью, побью тебя! - опешив от собственной смелости, девочка несильно ткнула старика кулачком в щеку. Голова деда дернулась назад, на щеке тотчас же выступил багряный синяк.
- Лоо-прошептал дед, - Ло-ора….Ло-ора…. - Он выгнулся дугой и тотчас же опал, снова выгнулся. Его била крупная дрожь, слюна беспрерывным потоком текла с подбородка.
- Вот! Это другое дело, - сменила гнев на милость девчушка. - Чудный лошак! Нооо! Па-аехали! - она подтянулась, плюхнулась прямо на живот деду, и принялась прыгать, елозить на нем, уносясь в те божественные дали, что подвластны лишь детям.
- Мы едем-едем-едем, - напевала она, - едем…в Америку! - особенно высоко подпрыгнула и снова уселась на деда. Тело старика ответило слабой дрожью. Он глубоко, утробно выдохнул и откинулся на спинку кресла. Лицо его застыло в гримасе, зубы ощерились, левый глаз, доселе осмысленный, разом потеряв свою голубизну, теперь смотрел в никуда.
- Дедууушка! Дед! Поскакали! Давай! Скачиииииии! - несколько раз подпрыгнув на резиновом теле, девочка недоуменно посмотрела на старика.
- М-м….-пробормотала она… - неловко свесила ноги и спрыгнула на землю. Тело дедушки свесилось на бок, изо рта синим обрубком свисал язык.
Склонив голову на бок, девочка внимательно посмотрела на деда, обошла кресло кругом. Нахмурила брови, сжала губки …и попятилась, сначала медленно, потом быстрей, быстрей ….обернулась и побежала в сторону дома.
Алеша
АШ НАЗГ ГИМБАТУЛ
АШ НАЗГ ГАРГАТУЛУК
Дж. Р. Толкиен "Властелин Колец"
Звонок раздался незадолго до полуночи. Анна вскинулась всем телом, потянулась боязливо к трубке, отдернула руку, но все же решилась… С тихим полустоном-полувздохом обхватила трубку рукою, рванула на себя, прижала к уху:
- Алло… - прошептала в гулкую тишину…
- Мне нужно поговорить с Алешей…
- Алло, кто это? - Анна вцепилась в трубку мертвой хваткой. Упоминание имени больно резануло по сердцу, - Кто это?
- Мне нужно поговорить с Алешей, - интонация осталась прежней. Голос был холодным, морозным и, в то же время, неестественно веселым.
- Алешенька в больнице, - ровно произнесла Анна, - Ему… очень плохо. Он в реанимации… Могу я узнать…
- Ах, как забавно! - с веселым удивлением произнес голос. И гудки.
Некоторое время, Анна тупо смотрела на трубку… Забавно… Забавно? Он действительно сказал - забавно??? Он сказал…
Позади нее залился полифонией новенький мобильный телефон сына. Она не помнила, когда в последний раз заряжала батарею, но судя по всему, не так давно. Или давно? Машинально потянувшись рукой она подняла черную трубку, резиновым пальцем нажала на кнопку, поднесла к уху.
- Алеша? Мне нужно поговорить с Алешей… - тот же голос, холодный, насмешливый.
- Кто это?
Связь прервалась, словно и не было ее…
Анна некоторое время сидела, вцепившись в трубку рукой, не понимая, что происходит. Ведь… это был взрослый, не так ли? Ее сыну звонил чужой… взрослый человек, незнакомец с холодным голосом… Быть может-преподаватель из школы? Хотя нет, чушь, звонок… скорее всего ошибка.
Она съежилась в мягком кресле, снова ощутив безмерное одиночество, пустоту окружающего ее мира. Чувство это пришло к ней пять дней тому, в то самое утро, когда простой визит к врачу обернулся кошмаром, и не отпускало ее ни на секунду.
Звонок раздался снова, злой, отрывистый как лай. Анна взглянула вниз, на крошечный мобильник в руке, даже потянула палец к кнопке и тут только сообразила, что звонил домашний телефон-большой, черный аппарат на тумбочке у дивана.
- Да?
- Анна Сергеевна? Это Марк…Марк Петрович, из больницы…
Сердце остановилось. По пустому голосу, мгновенно посеревшей квартире, по ледяному взгляду сыновьих глаз на фотографии, Анна поняла, что Алеша только что умер.
Следующие несколько дней пронеслись в болезненной кутерьме, в белесом тумане, словно кто укрыл мир простыней и забыл снять. Анна лишь изредка угадывала очертания событий, происходящих с нею и с ее участием, механически совершала определенные действия, с трудом воспринимая их смысл. Технически, она была в здравом уме, но суть происходящего оставалась от нее скрытой.
Алексей Крелов, восьми лет от роду, скончался от столбняка в 1-ой городской больнице 12-го Декабря 2004-го года. Смерть наступила в результате продолжительных судорог, приведших к параличу сердца и остановке дыхания. Агония тела продолжалась более 48 часов.
Лечащий врач, Марк Петрович Сонярский - отец троих детей, примерный семьянин, констатировал момент наступления смерти в 01 час 16 минут. Вскрытие, хотя и предусмотренное правилами, не производилось, всилу абсолютной неоспоримости диагноза. Статистика свидетельствует о том, что ежегодно около 300 000 человек умирают в результате столбнячной инфекции. Таким образом, в смерти Алеша обрел относительное бессмертие, присовокупив свою жизненную единицу к статистическому легиону. Тело мальчика оставалось в больнице еще на протяжении 6 часов, после чего было передано Анне Сергеевне Креловой, матери покойного.
Тело было передано… Доктор Сонярский, торжественно, с глубоким почтением передал мягкое, словно пластилиновое тело Алеши матери, снабдив ее надлежащими инструкциями по содержанию и уходу за сыном post mortem. Крелова поблагодарила сухо, исполненная ощущением невероятной важности момента.
Конечно же, все было не так.
Анна смутно, вязко передвигаясь в бесцветном пространстве, встретилась с Сонярским в его кабинете, краем уха услышала приговор, вяло кивнула в ответ на серые соболезнования, корявыми пальцами не отказалась от визитной карточки похоронного агентства. Сына ей не показали. Сонярский был любезен настолько, насколько позволяли правила больницы. Алешу оставили в больничном морге до прибытия агента. Словно, Алеша теперь принадлежал не ей, а больнице, моргу, гробовщикам, запаху фармальдегида и колючим глазам ламп дневного света. Словно и не было у нее сына.
В похоронное бюро, она, позвонила уже вернувшись домой, рано утром. В ответ на казеное "Добрый День", исполненное столь же казеной печали, почему то развеселившись, брякнула в трубку: