Дилан разыскал в траве упавшие очки, Мингус отряхнул куртку и брюки, будто Джеймс Браун, смахивающий с костюма воображаемые пылинки. Он улыбался, глаза блестели. В жестких курчавых волосах застрял обрывок зеленого листика.
- Вставай, сынок, мы на земле! - Забавляясь, Мингус называл его "сынком" - низким голосом, подражая не то Редду Фоксу, не то Фогорну Легорну.
Он протянул Дилану руку, помог подняться.
Было что-то особенное в этом физическом соприкосновении - вся накопившаяся в тебе тайная нежность как будто нашла выход. Она не имела ничего общего с сексуальностью и являлась естественной реакцией на смешную ситуацию. И была полезна. Как взаимные тычки - детям-итальянцам с Корт-стрит.
Дилан хотел было убрать лист из волос Мингуса, но не решился.
Они направились по дороге к безлюдному месту - склону, заросшему кустами и деревьями, которые здесь, в конце Бруклин-Куинс, буквально задыхались от выхлопных газов. Машинам, шумевшим внизу, не было до растительности никакого дела. Несчастный клочок земли покрывали сигаретные окурки, бутылки и старые шины. Еще один островок запустения, заброшенный дом, где правят тайные силы. Даже Хайтс окружала мусорка - это было привычно, без этого уже никуда.
Мингус и Дилан вновь занялись исследованием. Изучили шестифутовые буквы на каменной стене, поднимавшейся снизу почти на высоту парка. Буквы были тщательно вырисованы и наиболее эффектно смотрелись с дороги. Приятели направились в ту сторону, чтобы оценить искусство художника по достоинству. "МОНО" и "ЛИ": таинственная парочка побывала и здесь.
Мингус прижался спиной к расписанной стене, вытащил синюю зажигалку и поднес пламя к курительной трубке - тоже извлеченной из-за подкладки куртки. Наклонив голову и сосредоточенно сощурив глаза, Мингус втянул в себя дым и плотно сжал губы. Из носа поплыли сизые струйки. Он кивнул и выдохнул.
- Травки хочешь?
- Не-а. - Дилан постарался произнести это слово непринужденно, так, будто с легкостью мог ответить и "да".
Внизу, на дороге ревели грузовики - плотная, движущаяся стена. На них тоже пестрели надписи, сделанные в других районах города, - послания, разносимые не имевшими о них понятия курьерами, словно вирус.
- Я взял траву у Барретта. Он хранит ее в морозилке.
Теперь Мингус называл отца Барретт. Для Дилана, возможно, наступал решающий момент, ему вдруг показалось, что где-то близко разгадка. Позже, оставшись один на один с собой, он шепотом повторит много-много раз: "Авраам, Авраам, Авраам…"
- А твой отец об этом знает? - спросил он.
Мингус покачал головой.
- У него этой штуки так много, что он ничего и не заметит.
Мингус опять щелкнул зажигалкой, и чашечка трубки осветилась оранжевым, а трава негромко затрещала. Дилан постарался скрыть свою зачарованность.
- Ты когда-нибудь пробовал курить травку?
- Конечно, - солгал Дилан.
- В этом нет ничего особенного.
- Знаю.
- Каждый кайфует по-своему - так говорит Барретт.
"Ка-аждый кайфует по-сво-оему", - прозвучало в голове Дилана музыкальным отголоском той фразы, нараспев произнесенной Барретом: "Ма-ать ушла-а, а парень держится молодцо-ом".
- Да я ничего и не говорю, сам часто курил, просто сейчас неохота.
- Часто? - осторожно переспросил Мингус.
- Ну да. Мать любила марихуану. - Едва слова слетели с губ, он понял, что предал Рейчел, выбросил ее, как старую крышку для скалли, которую совсем не жалко.
Подыскивая подходящие выражения, притворяясь безразличным, ты открывал для себя истины, которые давно знал. Все было сплошным каламбуром.
Бегущий Краб любит травку.
- А моя мать ушла от Барретта потому, что он курил марихуану, - сказал Мингус. Еще чуть-чуть, и он заговорил бы о своей личной трагедии, но внезапно умолк. Наверное, заводить речь о матери, даже о своей собственной, было ошибкой, которая могла безнадежно испортить остаток дня.
Ты с блеском все провалил. С губ слетела коротенькая фраза, и небо над головой застлал мрак. А вот слова "школа № 293", "белый" или "черный" ты никогда не позволял себе произнести вслух, считая это законом - может, зря.
Наверное, людям следовало бы изобрести еще один язык. На котором можно разговаривать, например, о таких вещах, как избиение Роберта Вулфолка Рейчел - о чем ты как будто и не помнил. С чем сталкивался вновь и вновь. И чувствовал себя припертым к стене.
Белый мальчик, шестиклассник, поеживающийся под злобными взглядами. Тяжкое бремя унижения.
Мама.
Мингус убрал трубку. Они поднялись в гору, перебрались через ограду и в хмуром молчании направились по Пьеррепонт домой. Дилан чувствовал, что теперь с удовольствием взял бы у Мингуса "Эль Марко", отвинтил крышку, выбрал бы среди миллиона слов свою метку-граффити и, пачкая пальцы фиолетовыми чернилами, вывел бы ее на всех столбах. Но Мингус больше не доставал "Эль Марко". Он шел, засунув руки в дырявые карманы, сжимая в кулаках их содержимое, чтобы не гремело при ходьбе.
Он шагал чуть впереди. В курчавых волосах все еще зеленел листик.
А вообще-то Дилан ничего не сумел бы придумать. Пока.
Наверное, Мингус ловил кайф и размышлял о чем-нибудь запредельном, о какой-нибудь Негативной зоне. Переживал очередную омерзительную стадию развития, как выразился бы Бен Гримм, более известный как Существо.
До возвращения сына из школы он решил не заглядывать в почтовый ящик, позволить мальчику вытащить открытку от Бегущего Краба, если она пришла, и спрятать у себя в комнате. Корреспонденция пролежала в ящике до самого обеда. Авраам, спускаясь из студии вниз, на кухню, чтобы выпить кофе и перекусить, сдерживал себя, не желая знать, лежит ли среди писем и других бумаг очередная открытка. Только после того, как Дилан принес содержимое почтового ящика, разбросал по полу и ушел к себе, Авраам взял счета, письма, объявления о выставках и все прочее, что пришло ему в этот день.
Вечером, когда Дилан пришел на кухню с намерением заняться здесь уроками, Авраам заметил в ящике небольшой пакет. Посылка от его нового работодателя. Авраам сразу догадался, что в пакете, и долго стоял с ним в руках, одурманенный гордостью и жгучей злобой, вглядываясь в желтую бумагу сквозь туман в глазах. Когда он наконец разорвал пакет, его окатило волной ненависти к себе, он ощутил неодолимое желание разорвать эту чертову книжку, даже не посмотрев на нее.
"Волнующий цирк" Р. Фреда Вандейна - первая книга, изданная в серии "Нью Белмонт Спешиалс", с мудреной характеристикой "Расплавляющая мозги фантастика для поколения "рок-н-ролл"". Художник Авраам Эбдус. На обложке - изображение планеты или луны, или мозга, раскрашенные в кричащие цвета биоморфные существа с внешностью, позаимствованной частью у Миро, Танги, Эрнста и у самого Питера Макса. Художественный отдел "Белмонт Букс" определенно переборщил с ярко-желтыми буквами, которые читатель должен был воспринять как надпись на экране электронно-вычислительной машины. Авраам вдруг пожалел, что не придумал себе какой-нибудь псевдоним для этой работы, что-нибудь вроде А. Зануда или "Убить идиота". Цвета, положенные на бумагу его собственной рукой, резали глаза.
Авраам отнес книгу на кухню, собираясь мимоходом положить ее на стол перед Диланом, но в порыве раздражения разжал пальцы немного раньше. Книга упала на пол и скользнула к ногам Дилана. Тот повел бровями, заглянул под стол.
- Что это? - спросил он.
- Моя первая изданная книга, - ответил Авраам, не в силах справиться с досадой.
Дилан молча поднял книжку и направился в гостиную. Авраам вытащил из холодильника упаковку замороженных бараньих стейков, положил в раковину, включил воду. Достал несколько луковиц и непонимающе уставился на них. Через несколько минут, не выдержав, вышел из кухни и заглянул в гостиную. Дилан сидел в углу дивана, склонясь над "Волнующим цирком", и даже головы не поднял. Он читал книги так, будто участвовал в какой-то тайной операции, - сосредоточенно хмуря брови, пропуская несущественные описания, видя лишь основное, разделяя содержание на голые факты и броскую чушь. Дилан не читал книги, а проглатывал.
Авраам вернулся на кухню. Порезал лук, положил мясо в сковороду. Когда ужин был на столе и Авраам уже собирался позвать сына, тот пришел сам, держа в руке кричаще яркую книжку.
- Неплохо, - сказал он. По интонации Авраам понял, что ему попадались и намного более ужасные книжки. Дилан вдруг наклонился и, издеваясь, положил книжку на то место, куда она отлетела, брошенная Авраамом. Затем кашлянул в кулак и сел ужинать.
Книга пролежала под столом, между ногами отца и сына все время, пока они ели. Поужинав, Дилан отправился смотреть по телевизору "Человек на шесть миллионов долларов", а Авраам поднял книгу, отнес в студию и положил на полку, заставленную баночками с краской. Вскоре у "Волнующего цирка" должна была появиться компания: Авраам успел оформить еще три книжки той же серии, а сейчас работал над четвертой. На столе у дальней стены лежал набросок картинки. Но сосредоточиться на ней он сейчас не смог бы.
Авраам взял тонкую кисточку, обмакнул в краску и устремил взгляд на кусок целлулоида с прерванной любимой работой. В цветовом плане развитие сюжета фильма подошло к мистическому моменту очищения души в аду. Мельчайшими черно-серыми черточками, мазками и затенениями он выделил небо нал, горизонтом - центральной линией кадра; ниже этой линии царили белый и серый. Картинка отличалась приглушенностью красок, как будто пала духом, потеряла надежду, узнав, какой ей вынесен приговор. Она знала, чем занимался теперь Авраам. Сначала от него потребовали обилия кроваво-красного, потом - коричневато-желтого…
"Нью Белмонт, Спешиалс" было адом. Авраам решил, что вложит в оформление этих книжек все самые низменные свои чувства. Это было вызвано необходимостью развлечься, заняться чем-то другим, а не только сотворением фильма и созерцанием в нем обнаженной правды, - фильму же это будет только на пользу, он станет чище. Рисование книжных обложек - от осознания этого у него невыносимо дрожали руки - кара за отказ от карьеры художника. Похоже на поднявшегося из фоба мертвеца. И в то же время это могло помочь усовершенствовать его незаконченный, скрываемый от всех фильм.
В этот летний день мальчик-крот, отважившись на привычный риск, появляется на улице один. Его доллар, свернутый в несколько раз, спрятан в ременной пряжке, а в кармане лежат две отвлекающие монеты по двадцать пять центов. Еще пятьдесят центов он запихнул в носок. Найдут так найдут. Все как обычно. Если не считать поселившегося в кармане брюк пишущего существа и волнительного покалывания в руках. Он завел собственный "Эль Марко", черный, как непроглядная ночь, еще ни разу не опробованный. Купил его в прошлую субботу на Кенел-стрит в "Перл Пейнт" вместе с набором бумаги для эскизов и длинной металлической коробкой цветных карандашей. Авраам ничего не сказал по этому поводу.
Суббота, пятое июня, еще нет и десяти утра. Шестой класс позади - как и филиал школы № 293. Год в черепашьем панцире, в неестественной позе, сплошная ошибка. Какой смысл переходить в другую школу, если проучишься в ней один-единственный год? А впрочем, это уже не имело никакого значения. Ты думал только о будущем, о седьмом классе в основном корпусе на Корт-стрит, в одной школе с Мингусом, который был на год старше. Там тебе должны были представиться отличные возможности. Наверное. Седьмой класс. Еще немного терпения. Скорее бы. Как глупо со стороны мальчика-крота, уже начинающего думать о девочках - белых девочках, как незабвенные Тея и Ана Солвер, - надеяться на избавление от унижения. Бедное создание без опоры под ногами!
Он готовился к принятию в компанию Мингуса. Мечтал заработать репутацию, сделать себе имя. В десять часов субботнего утра большинство школьников Дин-стрит еще сидели в пижамах перед черно-белым экраном, смотрели "Мерри Мелодис". В этот час о себе давал знать лишь химзавод на Берген, распространявший по всей округе жуткое зловоние. Даже пуэрториканцы еще не собрались у магазина Рамиреза. Автобус, залитый летним солнечным светом, ехал совершенно пустой. Это утро прекрасно подходило для объявления миру своего нового имени.
Но мальчик-крот передвигается с обычной осторожностью. Утро на дворе или ночь - какая разница? Он не знает, как объяснит наличие в кармане "Эль Марко", если столкнется с хулиганами. Эта штука все равно что украденный паспорт - вещь, до которой он еще не дорос.
Оглядываясь по сторонам, мальчик-крот шагает в сторону Невинс. На Пасифик-стрит, между Невинс и Третьей, находился небольшой парк. Даже не парк, а просто кусок земли, не засаженной деревьями, с глубокой песочницей, турникетом из покрытых толстым слоем лака брусьев, традиционными качелями и горкой. Детскую площадку покрывали квадраты черной резины, соединенные петлями, напоминавшие фрагменты паззла. Всюду было битое стекло, окурки, засохшие лужи мочи - немые свидетельства настоящей жизни парка. На горке, качелях, валявшихся урнах и трех кирпичных стенах, огораживавших территорию, пестрели нанесенные распылителем и маркером тэги. Если кто-нибудь, пусть даже обутый в кеды, отваживался войти в это царство хаоса или хотя бы приблизиться к нему, ему было по меньшей мере не по себе. Но мальчик-крот решает, что это его шанс, и, оглянувшись по сторонам, отваживается проникнуть сюда.
Достав "Эль Марко" из кармана брюк, он ищет свободное место. Не исписана в этом парке лишь нижняя сторона горки, у самой земли - залезть туда не то чтобы сложно, но почти невозможно. Мальчик-крот опускается на колени, втискивается в щель под горкой и открывает свой "Эль Марко". Свежие черные чернила пахнут одуряюще. Мальчик-крот знает, что сейчас напишет. Целых две недели он упражнялся, выводя заветные буквы - ручкой на школьной парте, маркером "Шарпи" на папке для бумаг, пальцем в воздухе.
Нет, ничего не получится.
Потому что именно сюда с крыши упадет сегодня летающий человек.
Первое, что замечает боковым зрением мальчик-крот, - чья-то черная тень у кирпичной стены, тень огромной птицы или крысы. Что-то падает, точнее, кто-то - человек. Тяжелое дыхание, шумный выдох, похожий на стон.
Мальчик вздрагивает, выпуская из руки "Эль Марко". Лежащий в тени под горкой, он лихорадочно соображает, сможет ли остаться незамеченным.
Нет, не сможет.
- Белый мальчик, - доносится до него. - Что ты тут делаешь?
Летающий человек огромен, он всего в нескольких шагах. Сидит на резиновом квадратике, прислонившись к стене спиной, согнув ноги в коленях, потирая обеими ладонями правую лодыжку. Темная кожа узловатых крепких рук и щиколоток - на нем нет носков, только красные стоптанные кеды - чешуйчатая, псориазная. Он в серых от грязи джинсах и рубашке, когда-то белой. Манжеты порваны, одна пуговица висит на нитке. За спиной у него накидка из простыни, завязанная узлом на шее, прямо как у мальчика из "Где прячется дикость", только в желтых пятнах. Естественно, ребенок-крот думает: кто-то на эту простыню помочился. И пахнет летающий человек мочой - сильнее, чем сам парк.
Человек опять издает стон, продолжая потирать лодыжку. На лице щетина и оспины - глубокие ямки. Нос сломан и смотрит вбок, белки глаз тоже желтые, и кажется, будто он странным образом помочился себе в глаза.
Дилан не произносит ни звука - молча таращит глаза. Летающий человек кивает на упавший "Эль Марко".
- Изгаживаешь стены каракулями? Я все видел.
- Ты упал сверху, - сказал Дилан.
- Не-ет, дружище, я прилетел сверху, - ответил летающий человек. - Вывихнул чертову ногу, мать ее так. Совсем разучился приземляться.
- А… как ты летаешь?
- Ну, конечно, не с помощью этой ерунды. - Летающий человек показывает на простыню, развязывает узел на шее, комкает ткань и бросает в сторону, на кучу битого стекла. - Из-за нее я только запутался, ногу повредил, черт. Только испортила все.
Дилан выбрался из-под горки и нерешительно приблизился к маркеру, откатившемуся по резиновым квадратам в сторону.
- Не бойся, поднимай. Мне эти ваши каракули без разницы. Плевать мне на них.
Дилан схватил маркер, завернул колпачок и убрал в карман. Летающий человек что-то бормотал самому себе.
- Эй, мальчик, у тебя не найдется доллара?
Дилан снова вытаращил глаза. Летающий человек обнажил в усмешке зубы - мелкие и редкие. Десны - коричнево-красные.
- Ты что, онемел, парень? Я спросил, нет ли у тебя доллара.
Мальчик-крот чувствует нечто схожее с облегчением. Дело принимает привычный оборот. Он машинально засовывает руку в карман, одновременно раздумывая, что же все-таки происходит, и вспоминая звук падения человека. Взгляд устремляется вверх, на крышу трехэтажного дома. Он прилетел оттуда?
Если бы не летающий человек, смотреть сегодня было бы не на что. В парке пусто, по Пасифик-стрит никто не идет в твою сторону с намерением поизмываться.
Летающий человек поднялся на ноги, Дилан протянул ему пятьдесят центов и тут же отшатнулся, подальше от нестерпимой вони.
Человек зажал монеты в руке и повернул серебряное кольцо на пальце, пристально глядя Дилану в глаза. В складках на шее у него что-то белое, как будто он купался в соленой воде.
- Когда-то я здорово летал, - сказал летающий человек.
- Я видел тебя, - почти шепотом ответил Дилан, внезапно все поняв.
- А теперь не могу, - гневно произнес летающий человек и облизнул губы. - Черт, как же их там… - Он пытался вспомнить какое-то слово. - Воздушные волны - они все время сбивают меня.
- Воздушные волны?
- Да. Теперь я не задерживаюсь в воздухе. Вот в чем беда, приятель. - Он посмотрел на блестящие монеты в руке - будто осколки зеркала на грязной дороге.
- И это все? Все, что у тебя для меня нашлось?
Дилан расстегнул ремень, достал доллар и, не разворачивая, бросил на грубую, всю в трещинах, ладонь летающего человека.
- Ха! Ты в самом деле видел, как я летал?
Он головой показал на далекие крыши Пасифик и Невинс, муниципальную школу № 38 и возвышающиеся за ней верхушки домов Уикофф. В светло-голубом небе кружили чайки, живущие на Кони-Айленд или Ред-Хук.
Дилан кивнул и направился прочь из парка.
Глава 7
Очередную открытку от Бегущего Краба снова проштемпелевали в Блумингтоне, штат Индиана, дата - шестнадцатое августа 1976 года. Это была черно-белая фотография Генри Миллера на пляже в Биг-Сур - голого, лишь с полотенцем на бедрах, улыбающегося, с дряблыми мышцами груди и выгоревшими бровями. Чуть в стороне стоит величественная черноволосая женщина в бикини и прозрачном платке. На камеру она и не глядит.
не позволяй себя дурачить
ребенок с улиц бруклина никогда не сдается
мечты о стикбольных триплах
яичный крем и комиксы
он воображает себя диком трейси
она суперзвезда
не просто венгра на раковине
с любовью тихоокеанский краб