Бывали периоды, когда, выходя из дома, каждый внимательно оглядывался по сторонам. Дни после Хэллоуина таили в себе угрозу и походили на затянувшееся похмелье. Небо словно ложилось на крыши, свет тускнел.
Наступил ноябрь.
- Иди вон туда, - скомандовал Генри. Его последним увлечением и средством управления дворовыми мальчишками был футбол. Четверо ребят стайкой крутились вокруг него. Когда он запустил "крученый" мяч по улице, вся четверка бросилась следом. Что бы ни случилось, независимо от того, попадал ли мяч в чьи-то руки или ускользал от всех, выражение лица Генри оставалось неизменно кислым. И мяч тоже падал на землю как-то резко, грубо.
Дилан стоял на крыльце дома Генри, окутанный облаком безмолвия, и ждал. Он мог бы быть шестым и все надеялся, что его позовут играть. Сегодня в нем пробудился странный талант - быть незаметным, будто полупрозрачным. Рейчел прекратила его четырехдневное затворничество, вырвала из таинственного мира книг и карандашей, подслушивания шагов Авраама и ее телефонной болтовни, тоскливых фигур спирографа и волшебного экрана, но магия одиночества увязалась за Диланом на улицу и облаком оседала на нем, где бы он ни остановился.
Вглядись пристальнее в Дин-стрит, тогда и она увидит тебя.
Засунув руки в карманы, Дилан вышел на улицу и прислонился к машине у обочины. Потом, словно слизанный волной с берега, сорвался с места и принялся бегать за мячом вместе с остальными - не особенно пытаясь его поймать, просто делая вид, что тоже играет.
- Ты не видел Роберта Вулфолка? - спросил между прочим Альберто.
Дилан не удивился. Неизменная весомость имени Роберта давила на него. Он покачал головой.
Они с Альберто вышли из игры. Генри дважды подал мяч кому-то и оба раза тот снова возвращался к нему. На мяче чернел мазут: несколько минут назад он улетел под машину.
- Роберта побили, - сказал Альберто.
Лонни кивнул, за ним и Альберто, Эрл и Карлтон. Глаза у всех расширились, как от благоговейного трепета. Дилан ждал. Генри ударил мячом по земле, а Альберто и все остальные уставились на Дилана, словно он должен был объяснить им избиение Роберта Вулфолка. Разогнал всех Генри - с обычной своей легкостью, словно смахнул капли воды с руки. Он поднял глаза к небу и пробормотал:
- Зона защиты.
Четверо ребят тут же помчались в сторону, куда смотрел Генри, собираясь бросить мяч, - и каждый тайно надеялся его поймать. Сам Генри, едва мяч оказался в воздухе, потерял к нему всякий интерес и показал Дилану в сторону заброшенного дома. Они отошли. На улице появился автобус, закрыв их от остальных.
- Уши Роберту надрала твоя мать, прямо на Берген-стрит, - сказал Генри. - Он разревелся.
Дилан молчал.
- Тебе об этом, наверное, еще не рассказали, - добавил Генри.
Существует ли на свете какой-то отдаленный остров или потайная комната, в которой протекает часть твоей жизни, о которой ты ничего не знаешь? Дилан попытался нарисовать в воображении происшествие на Берген-стрит, нелепую стычку Рейчел с Робертом, но лишь унесся мыслями в свою комнату, из которой во мраке ночи до него, лежащего на кровати в полудреме, долетели звуки всхлипывания матери и сердитый шепот отца. "Тебе об этом, наверное, еще не рассказали". Дилан глубже погрузился в воспоминания той ночи.
Почему Рейчел плакала? Авраам побил ее?
Тогда кто кому надрал уши?
Выходило, что скопившийся в доме Эбдусов гнев выскользнул на улицу и обрушился на мальчишку. Хорошо хоть, что на Роберта Вулфолка - того, кто украл велосипед.
Внезапно Дилану показалось, что все на Дин-стрит отлично слышат по ночам, как Авраам и Рейчел возятся в постели и ругаются, и только он, Дилан, ничего не видит и не знает.
- У тебя сумасшедшая мамаша. - Генри произнес эти слова не насмешливо, напротив - с восхищением и уважением.
Дилан вдруг сообразил, что никакой он не полупрозрачный и был как мумия закутанный вовсе не из-за того, что в нем проснулся странный талант. Просто его накрывала тень материного поступка, дымка позора.
Кто рассказал Рейчел о Роберте Вулфолке? Неужели сам Дилан, затаивший свой страх, во сне болтал о бритве?
Ему захотелось сказать Генри, что он обо всем знает, но язык отяжелел, отказываясь произносить ложь. Альберто вернулся с мячом, опередив остальных, и снова швырнул его в воздух. Мяч взвился над пологом из оголенных веток, над крышами домов и на фоне нависших над землей облаков несколько мгновений казался бомбой. Генри шагнул назад, поймал его пальцами и, чуть наклонившись вперед, внезапно бросил Дилану - будто заверение в дружбе. Дилан прижал мяч к плечу. Холодный, очень твердый.
Глава 4
"НИКСОН УХОДИТ В ОТСТАВКУ", гласил заголовок прикрепленной к стене "Дейли ньюс". Огромные черные буквы идеально соответствовали настроению Изабеллы в это лето - ее семьдесят восьмое, и пятьдесят второе после удара веслом. Ей представлялся другой заголовок: "ВЕНДЛЬ УХОДИТ В ОТСТАВКУ". Страшный момент приближался, это было как маленькая косточка от кислой сливы, что застряла между зубами и сама не знала, чего желает: быть выплюнутой или проглоченной. Отставка, отставка, отставка. Глотать было больно. Брать в руку трость - тоже. Ладонь Изабеллы ныла, пальцы ослабли, запястье отказывалось работать. Глаза, останавливаясь на книжной строчке, слезились. Читать тоже было больно - каждое слово причиняло страдание. Однажды она пришла в такое отчаяние, что схватила шариковую ручку и, нарушая запрет, словно обезумев, исчеркала несколько страниц "Китайского ресторана Казановы" Энтони Поуэлла. Ей почудился голос отца, донесшийся из глубин памяти. Отец требовал относиться с уважением к его библиотеке. Повреждение книг приравнивалось к преступлению, но теперь Изабелле страстно хотелось выбросить их все из окна в заросший сорняками сад. Однако для этого потребовалось бы опять напрягать запястья и ослабевшие пальцы. Она знала, что скоро угаснет - выронит книгу из дряхлых рук и умрет, так и не дочитав двенадцать романов Поуэлла из цикла "Танец под музыку времени". Поуэлл написал чересчур много, отнял у нее целую пропасть времени, за это она и наказала его, изрисовав "Ресторан Казановы" кривыми росчерками, будто иероглифами. Куда ей хотелось бы вернуться? На озеро Джордж? Неужели в конце жизни ее манят все те же волны? Их плеск и биение о широкие доски лодки? Поцелуй за несколько минут до удара веслом?
У нее нет больше сил. Она чувствовала себя никчемной развалиной. Неудивительно, что ее увлекали дома из бурого песчаника - безнадежные калеки, беспорядочно обживаемые людьми, которые не способны осуществить задуманное ею. К примеру, тот чернокожий певец, что поселился в соседнем доме. Какой от него мог быть толк? У этого человека водились деньги, но он выглядел так, будто все время пребывает под кайфом. Его сын-мулат в одежде бойскаута каждый день выходил на поросший сорняками задний двор, смотрел на Изабеллу, сидящую у окна, и отдавал ей честь, словно командиру. Дин-стрит выбрасывала гнилые споры, и Изабелла не могла знать, что из них вырастет. Пасифик заселяли гомосексуалисты; в доме с террасой на Хойт-стрит обосновалась кучка наивных коммунистов, расклеивавших на фонарных столбах афиши шоу, посвященного Красному Китаю, или объявления с призывом жертвовать деньги для нелегальных эмигрантов. Изабелла помогала деньгами только богеме. "Скоро у них не станет придирчивой Изабеллы Вендль". А вообще-то они и понятия не имели, что это она собрала их всех на Дин-стрит.
Они направлялись к "Пинтчик" на Флэтбуш-авеню у Берген-стрит - комплексу магазинчиков, где торговали краской, мебелью, скобяными и прочими товарами домашнего обихода. Когда-то в прошлом эти магазинчики, вероятно, располагались в одном помещении за общей витриной, теперь же занимали первые этажи в домах целого квартала. Все они были выкрашены в желтый цвет, как школьный автобус, слово "Пинтчик" выведено красным. Реклама длиной во всю улицу, жилые дома в клоунском гриме. Какая-то особенная атмосфера "Пинтчик", его явно преклонный возраст неизменно угнетали Дилана. Но здесь чувствовалось, что далеко не весь Бруклин настойчиво пытается выдать себя за что-то иное, не весь пребывает в напряжении и тревоге, тыча в Манхэттен пальцем, как Дин-стрит, Берген, Пасифик. Какая-то часть Бруклина была вполне довольна собой - грязной и оживленной. "Пинтчик" если что-то и демонстрировал, то лишь свое сомнительное происхождение. Он был берлогой, кишащей жильцами, а продавцы, торговавшие здесь запыленными кольцами для занавесок душевой и стеклянными дверными ручками, - кроликами, вроде Баггза Банни или Мартовского Зайца, которые засели за своими кассами, обклеенными вырезками из газет, как в норах, и забавлялись или раздражались, когда в их мирке появлялись клиенты. "Пинтчик" был белым Бруклином; Изабелла Вендль не имела о нем ни малейшего представления.
По дороге к "Пинтчик" Дилан услышал от Рейчел выражение "заселение приличными людьми".
- Если кто-нибудь спросит у тебя, смело отвечай, что живешь в Гованусе, - говорила она. - Здесь нечего стыдиться. Бурум-Хилл - это претенциозный бред.
Сегодня говорила лишь Рейчел, Дилан только слушал. Речь лилась из нее, словно поток воды из гидранта на углу Невинс в самую жару, - мощным фонтаном. Но если тот реальный фонтан из шланга можно было на несколько мгновений заткнуть рукой, так чтобы вода затем с силой отбросила ее, то поток, изливающийся из матери, Дилан даже не пытался остановить.
- Слово "черномазый" вообще забудь, - продолжала она. - Ты не должен произносить его никогда, даже наедине с собой. В Бруклин-Хайтс черных называют животными, для них наши районы - зоопарк. Грабителей бы наслать на этих реакционеров, пусть бы увели у них технику и все остальное. Мы живем в Гованусе. Гованус - это и канал, и жилые массивы, и люди. Мы - жители Говануса! - Она надула щеки, сжала кулаки и у самого входа в "Пинтчик" в шутку набросилась на сына.
Что обнаружил бы Дилан, если бы пересек Флэтбуш и прошелся вдоль магазинов, торговавших футболками с надписями "Я ГОРЖУСЬ СВОИМ АФРИКАНСКИМ ПРОИСХОЖДЕНИЕМ", мимо "Трайэнгл Спортс" и ресторанчика Артура Тричера? Что он нашел бы за пределами того же "Пинтчик"? Кто знает? Мир Дилана ограничивался узкоплечей тенью башни Вильямсбургского банка. Он знал о Манхэттене и о волшебстве Дэвида Копперфилда, и даже о сказочной стране Нарнии - гораздо больше, чем о той части Бруклина, что простиралась севернее Флэтбуш-авеню.
- Мы живем не в телевизоре, мы не фигурки на мультяшном кадре - и мне плевать на все, что про нас болтают! - Рейчел плыла по "Пинтчик", подобно Красной Королеве из книжки "Сквозь зеркало", и с жаром шептала, глядя на Дилана: - У него не получится нарисовать нас на целлулоидной ленте, загнать в рамки. Мы выберемся наружу, выскочим. Сбежим.
Рейчел завела Дилана в отдел, забитый обойными рулонами. Ему предстояло выбрать замену зверям из джунглей, прятавшимся между пальмами, - этим картинкам из книжки для малышей, теперь совсем для него не подходящим. Дилан взглянул на образцы: с бархатистым покрытием, с нанесенными оранжевой флуоресцентной краской символами, с закатами Питера Макса, и в серебристую полоску, - "Пинтчик" хоть и был стар и консервативен, но обои в нем продавались замечательные, похожие на обертки конфет "Уэки Уэйферс" или "Биг Бадди". Дилан пришел в замешательство. Глазея на обои и не зная, на чем остановить выбор, он чувствовал дискомфорт. Но ему нравилось просто находиться в "Пинтчик", в этих желто-красных лабиринтах со стеклянными стенами.
- Я выгоню его из этой чертовой студии, так же как тебя - на улицу, к другим детям. Пусть ищет нормальную работу, а не торчит на вершине горы, как Мехер Баба…
Дилан замер в изумлении, заметив среди десятков образцов рулон своих джунглей. Джунглей, на которые он, засыпая, смотрел много лет - незамысловатых, неприглядных.
А в студии Авраама обоев вообще никогда не было.
Дилану захотелось найти обои, старые, как асфальт перед их домом, крепкие и навевающие печаль, как рисованные кадры отца. Он с удовольствием начертил бы на стене своей комнаты поле для скалли или вообще поселился бы в заброшенном доме. А может, здесь, в "Пинтчик".
Бруклин был похож на мать.
- Какая-то банда из Гованус Хаузис поймала после школы пятиклассника и отвела в парк. У них был нож, они долго подзадоривали друг друга, а потом отрезали мальчишке яйца. А он даже не закричал и не пытался сопротивляться. Очень скоро ты узнаешь, мой смышленый ребенок, что мир безумнее, чем законченный психопат. Беги, если не сумеешь пустить в ход кулаки, беги и кричи "Пожар" или "Убивают", стань более безумным, чем они, будь готов ко всему в любую минуту. Это мой тебе совет.
Они шли домой из "Пинтчик" по Берген, Рейчел продолжала говорить. Она ни разу не упомянула о Роберте Вулфолке, но Дилан, когда они подошли к углу Невинс и Берген, к тому месту, где мать надрала Роберту уши, вновь напрягся от ощущения стыда. Рейчел - тоже, и Дилан почувствовал это. Он знал, что не должен принимать за чистую монету все, что она сейчас ему говорила, что нужно обдумать эту болтовню и девяносто процентов потом забыть, разгадав загадку матери.
- Тот чернокожий красавец, что поселился по соседству с Изабеллой, - Барретт Руд-младший. Он певец, когда-то входил в состав "Дистинкшнс"; у него потрясающий голос, как у Сэма Кука. Однажды я их видела, они работали "на разогреве" у "Стоунз". Его сын - твой ровесник. Вы подружитесь, я знаю.
Это была очередная задумка Рейчел.
- Не хочешь обоев, тогда мы вообще их сорвем и покрасим стены краской или еще что-нибудь придумаем. Это ведь твоя комната. Я люблю тебя, Дилан, ты это знаешь. Бежим до дома. Наперегонки.
В этот бег Дилан вложил все свое недоумение, постаравшись как можно быстрее оставить Рейчел позади.
- Ладно, ладно, сдаюсь. Я совсем выдохлась. Ты носишься слишком быстро.
На углу Невинс и Дин Дилан затормозил, чтобы дождаться Рейчел, задрал голову, хватая ртом воздух. В этот момент ему показалось, что он видит на крыше школы № 38 какого-то человека. Незнакомец наклонился вперед и, скакнув к крышам домов с обветшалыми фасадами, исчез. Невероятная прыгучесть. Он походил на оборванца.
Дилан не спросил, видела ли человека Рейчел. Она в это мгновение закуривала сигарету.
- Ты у меня не только красивый и талантливый, ноги у тебя тоже что надо. Если бы это было неправдой, я бы не говорила, ты знаешь. Ты взрослеешь, мой мальчик.
Знаки отличия были своего рода тайнописью, отголосками неведомой жизни этого мальчика на другой планете. Мингус Руд по большому счету просто хвастался, но он, как и Дилан, смотрел на остальных отстранение, как чужой здесь.
- Плавание, стрельба, ориентирование, - перечислял он, поглаживая знаки большим пальцем - напоминания об окраинах Филадельфии, остатки рухнувшего мира.
Затем Мингус, оставив Дилана в пустынном, заросшем травой дворе, убежал переодеться в форму бойскаута, а спустя несколько минут оба пришли к выводу, что она уже ни на что не годится: рукава и штанины были слишком коротки, на желтом галстуке белело пятно, похожее на засохшие сопли. Он вновь исчез в доме и вышел в зелено-белом костюме хоккеиста, с металлически блестевшими, слегка изогнутыми буквами на спине - "Мингус Руд" - и с треснувшей клюшкой. Ручка клюшки была обмотана черной изолентой. Дилан безмолвно осмотрел наряд. Мингус опять убежал и вернулся в темно-красной футбольной форме и шлеме с надписью "МОГАУКИ МАНАЮНКА". Вместе они оттянули ворот футболки и рассмотрели наплечники, благодаря которым Мингус выглядел супергероем. От наплечников несло потом, гнилью, вызывающей легкое головокружение и воспоминания о каких-то былых днях. "А ловить сполдин ты умеешь? А закидывать мяч на крышу?" - с досадой размышлял Дилан. Сам он подобными талантами не отличался, и Мингусу вскоре предстояло об этом узнать.
Душа Дилана разрывалась между двумя желаниями: похвастаться Мингусу собственными достижениями в скалли, художествами на волшебном экране, умением неслышно спускаться по скрипучим ступеням - и оградить его от насмешек, воровства, непонимания. В голове Дилана уже звучало: "Эй, дай-ка посмотреть - ты что, не доверяешь мне?" Ему хотелось защитить их обоих, посоветовав новенькому никогда не выносить свои многочисленные и совершенно никчемные богатства на улицу, не показывать их другим.
Но Дилан молчал, путаясь в мыслях. Его так и подмывало сгрести яркие форменные одежды Мингуса в кучу и здесь, в защищенном высокой оградой внутреннем дворе, сжечь их на огромном костре, как тот, в котором Генри и Альберто палили однажды перед заброшенным домом старые газеты, собачье дерьмо и упавшие к концу лета с деревьев ветки. Дилан почти видел, как занимаются огнем трусы и футболки, как чернеют и расплавляются наплечники, как слова и буквы распадаются и умирают. На Дин-стрит знаки отличия никому не нужны. Но Дилан не заговорил об огне - прошел с Мингусом в дом и наблюдал, как тот убирает вещи в шкаф.
- Комиксы любишь? - спросил Мингус.
- Конечно, - ответил Дилан не вполне уверенно. И чуть не добавил: "Моя мама любит".
Мингус достал из нижнего ящика шкафа четыре комикса: "Сорвиголова" № 77, "Черная пантера" № 4, "Доктор Стрэндж" № 12 и "Невероятный Халк" № 115. Все они были безбожно замусолены, уголки загнуты, страницы надорваны. На обложке каждого темнели выведенные размашистым почерком слова "МИНГУС РУД". Мингус принялся зачитывать вслух некоторые из реплик - с выражением, стараясь заинтересовать Дилана. Атот настолько растрогался, что почувствовал непривычное тепло в груди. Ему захотелось прикоснуться к жестким на вид волосам Мингуса.
- А дальше знаешь? Доктор Стрэндж мог бы поймать Невероятного Халка, создав волшебную клетку, но словить Тора не может. Тор как бог, пока у него есть молот. Если он его потеряет, превратится в настоящего калеку.
- Кто такой Тор?
- А ты почитай. Знаешь, где можно купить комиксы?
- Ну да. - Дилану вспомнился Крофт и тот день у Изабеллы Вендль. Киоск, островок безопасности, Флэтбуш-авеню. "Фантастическая четверка".
"А Фантастическую четверку доктор Стрэндж смог бы поймать?" - подумалось ему.
- Ты когда-нибудь воровал комиксы?
- Нет.
- Это совсем нетрудно. В этом году ты ездил в лагерь?
- Нет. - "Ни в каком году", - чуть не ляпнул Дилан. Его взгляд упал на странный предмет на комоде с зеркалом, нечто вроде камертона.
- Это расческа, - сказал Мингус.
- М-м…
- Расческа, только для курчавых волос. Да оставь ты ее. Хочешь посмотреть "Золотой диск"?
Дилан кивнул, выпуская из руки необычную расческу. Мингус Руд был целым миром, взрывом сногсшибательных возможностей. Он задумался, какдолго сможет общаться с ним один на один.