– Моя цивилизация старше вашей, но это еще не дает оснований предполагать, будто я всемогущ и умею читать чужие мысли! И все же ваш ответ проливает печальный свет на ваше отношение ко мне. Обижен. Вы, наверное, полагаете, что это я украл ваши шекели, чтобы оплатить игру в прятки. Однако же, оглядываясь назад, я вижу и другое объяснение. Обнищание ваше не есть следствие действий некоего удачливого карманника, орудующего в заведениях, где внимание мужчин сосредоточено на объекте страсти. Не есть оно и результат моих проделок. Подстроена – и мастерски! – кража была тем неизвестным, с кем вы интриговали на стороне. Кем? Нашедшим смерть щеголем? Похоже, он имел к ней отношение. Молодой женщиной, отнявшей у вас сверток, как лепешку у ребенка? Несомненно!
– Я имел в виду другое, – соврал Алекс. – Раз вы такой умный, то наверняка с одного взгляда определили, что было в свертке.
– Простите, но ничего такого вы в виду не имели. И почему вы притворяетесь, будто не слышали, что я сказал? О женщине, которая несколько минут назад отняла у вас пакет. Вероятно, это она обворовала вас на постоялом дворе. Через мальчишку-посыльного. А потом еще раз – в стриптиз-салоне, договорившись с кем-то. Что общего у нее с истинным объектом вашей одержимости, а именно с Деборой, будущей невестой Мардука? Как вы, недавно оказавшийся в городе грек, могли познакомиться с женщиной высокого общественного положения?
– Вот вы и скажите. Гупта хлопнул себя по лбу.
– Какой же я тупица! Ну конечно! То утро, когда вы последовали за Деборой в храм Иштар… Там вы с ней и встретились.
Алекс застонал.
– Ее имя Фессания. А убитого звали Мориель. Гупта схватил Алекса за локоть, и боль раскаленной
иглой пронзила руку до самого плеча, парализовав язык.
– Тот маг! И с ними трое! Уходим!
Поспешно выйдя из-под арки, они двинулись в сторону ближайшего и, как всегда, закупоренного сгрудившимися повозками выхода в квартал Эсаглия. Куда и прибыли без дальнейших помех и никем не преследуемые.
С другой стороны ворот навстречу им выступил плотный рыжеволосый мужчина, обнаженный по пояс, в юбке и с коротким мечом. Возничий и телохранитель Фессании. Рядом с ним стоял еще один, тоже вооруженный.
Пракс. Да, так звали возничего. Должно быть, Фессания приказала ему остаться здесь и дожидаться ее. Следовательно, она еще не вышла из Вавилонской башни. Прячется на шумерском рынке? Или воспользовалась лестницей и затерялась где-нибудь в Маленькой Аккадии или Маленькой Ассирии?
Нет.
– Привет! – сказал Пракс, предъявляя глиняную дощечку. Его спутник многозначительно погладил рукоять меча. – Алекс, моя госпожа купила тебя. Как раба.
– Что?
– Три дня назад хозяин постоялого двора, Камберчанян, подал иск по поводу неоплаченного счета. Моя госпожа благородно урегулировала проблему долга, рассудив, что тебе вряд ли понравится быть рабом владельца второсортного заведения, чистить горшки и выносить помои. Судья передал тебя ей. Вот нотариально заверенное соглашение.
Алекс схватил дощечку и пробежал взглядом по клинописным значкам, которые прекрасно теперь понимал. Гупта заглянул ему через плечо.
– Ох, Алекс, так вот почему вас обворовали. Мне бы следовало это предвидеть.
– Вы же сказали, что Камберчанян ваш партнер!
– Так оно и есть. То есть так оно скоро будет. Все случилось, пока мы с вами находились в башне, готовились стать гражданами. Для меня совершенно очевидно, что старика Камбера убедили предпринять определенные шаги. Теперь дело вышло из-под контроля, так что мое влияние уже не поможет.
Пракс усмехнулся.
– Пошли, раб. Тебя ждет мастер татуировок. Алекс размахнулся, собираясь швырнуть проклятую
дощечку в стойку ворот. Пракс и глазом не моргнул, но документ выхватил Гупта.
– Не глупите! Здесь по крайней мере удостоверена сумма вашего долга и есть печать. – Индиец протянул дощечку возничему, который с недовольным видом сунул ее за пояс.
– Гупта, у вас есть деньги! Вы можете выкупить меня. Несколько секунд индиец молчал; лицо его отражало
борьбу конфликтующих внутренних сил.
– Лучше бы вы этого не говорили. Я вложил деньги в наше совместное с Камбером предприятие и не могу распоряжаться ими единолично. Поверьте, я помогу вам всем, чем только смогу. А теперь прошу извинить. – С этими словами индиец удалился.
– Нам в другую сторону, – сказал Пракс.
– И без лишнего шума, – добавил его спутник. – Веди себя прилично и делай, что говорят.
Он ведь рассказал Аристандру о своих насущных финансовых проблемах? Не мог не рассказать. Или все же… Проклятие! Почему Аристандр не предупредил, что долг может обернуться рабством? Почему не предложил оплатить злосчастный долг?
Или царский футуролог предвидел, что дело закончится именно этим – внедрением потенциального информатора в дом Фессании? Тогда зачем телохранитель сказал ему прибыть во дворец?
Потому что более вероятным представлялся вариант, при котором Алекс оставался бы на свободе. Аристандр вел свою игру, не забывая держать козырь про запас.
К несчастью, Алекс расстался с Гуптой, так и не рассказав ему о визите к царю Александру. Не зная о том, что произошло во дворце, как мог индиец помочь ему?
И еще одно. Если Аристандр не предусмотрел вариант с порабощением, то как он воспримет известие о том, что из Вавилонской башни Алекс отправился прямиком в дом Фессании? (Если, конечно, узнает об этом!) Не заподозрит ли Алекса в двойной игре? Не сочтет ли его рассказ о кассете частью хитроумного плана Фессании?
Нет, вряд ли, ведь пролилась кровь! Погибли люди! Впрочем, смерть мелких игроков могла быть приемлемой платой в доброй вавилонской интриге.
Но можно ли считать мелким игроком Мориеля? Сам цирюльник по крайней мере с таким мнением наверняка бы не согласился. А вот Фессания… Это ведь ее он имел в виду, когда говорил о клубке змей.
– Вот и умник! – сказал подручный Пракса. – Веди себя достойно и благоразумно. Смирись. Не проклинай богов. Копи денежку и не ленись. Не суй нос куда не следует. Не ковыряй в зубах на людях.
Алекса вели в рабство.
Путь до дома в северном конце улицы Писцов, около стены храма Мардука, занял не больше пятнадцати минут. Сама улица Писцов считалась престижным районом и вела к вратам Борсиппа. Если бы дома помечались номерами, дом Фессании значился бы под первым.
Глухие, с острыми зубцами стены поднимались на высоту трех или четырех этажей. Соседние дома по обе стороны улицы Писцов тоже отличались большими размерами, 1-го следующие постепенно, от крыши к крыше, уменьшались, что создавало любопытный эффект: улица выглядела более длинной, чем была на самом деле. Стоявшие в конце ее врата Борсиппа находились, казалось, на самой точке схода, где-то рядом с бесконечностью.
Да, действительно номер один.
– Кто отец Фессании? – спросил Алекс.
– Для тебя она – "моя госпожа", – поправил его Пракс. – Привыкай к новому обращению.
– Ладно. Так кто отец госпожи Фессании?
– Во плоти он здесь не живет, – сказал Пракс, когда они прошли через ворота, охраняемые чернокожим привратником. – Так что об этом не беспокойся.
– Не живет во плоти? Он что, умер? Его сопровождающие рассмеялись.
Как обычно, окна выходили во двор со всех сторон. На постоялом дворе их закрывали занавески из плетеного тростника, здесь же отверстия в стенах не только имели деревянные рамы, но и были завешены вавилонскими шторами из вощеного тростника, соединенными таким образом, что их можно было сворачивать и разворачивать. Во дворе нашлось место пруду с рыбой, трем финиковым пальмам и смоковнице, а также айве и многочисленным горшочкам с красными и дамасскими розами, поливкой которых занимался слуга. Поскольку дом располагался на западной стороне улицы, правая часть двора в этот час томилась под солнцем, тогда как остальная пребывала в тени, и в этой тени сидел на каменной скамье рядом с раскрытым ящичком дремлющий старичок.
Подойдя ближе, Пракс потряс старика за плечо. В ящичке лежали маленькие свитки папируса, пузырьки с цветными красками, кисточки и набор иголок.
Появление Алекса не прошло незамеченным, и из окон на него уже посматривали любопытные. Две женщины в ответ на его взгляд глупо захихикали. В другом окне появилась и исчезла девичья головка. Служанки. А вот и Фессания, в окне третьего этажа. Алекс замахал ей рукой, и Пракс тут же ударил его по пальцам. Фессания продолжала смотреть.
– А? Что? А… Наконец-то, – проворчал старик. – Становись-ка, парень, на колени. – Алекс нехотя подчинился. – Немного поближе! Не вытягивать же мне руки!
– Что ты собираешься делать?
– Нанесу татуировку, что же еще? Львиную голову. Красным и синим. Знак этого дома. На левую щеку.
– На мою щеку?
– Таково желание госпожи Фессании. На щеке будет чуточку побольнее, чем на лбу, но я постараюсь не задеть главные нервы. Когда выкупишь себе свободу, приходи ко мне снова – выведу. Почти ничего не останется. А вот если сбежишь и тебя поймают, тогда уж поставят клеймо, а его никакой кузнец не сведет.
Мастер порылся в ящичке, нашел то, что искал, и, приложив трафарет к щеке Алекса, взял угольную палочку.
– Займет час, не больше.
– И не шевелись, – предупредил Пракс. – У меня другие дела, но за тобой присмотрит Аншар.
– Горшок слушается горшечника, – заметил его долговязый темнокожий напарник. – Ты же не хочешь получить иголкой в глаз.
На рисунок ушло несколько минут, после чего Алексу пришлось еще час стоять на коленях, пока старик неторопливо прокалывал дырочки в его щеке и втирал подозрительно похожую на яд смесь кобальта с кадмием. Кровь стекала по подбородку вместе с потом, и мастер периодически вытирал ее грязной тряпкой. Наблюдала ли за процессом Фессания, Алекс не знал. Иголки, казалось, проникали в нервную систему головы, словно старик снимал копию его мозга.
Наконец все закончилось. Мастер вытер иголки все той же тряпкой, убрал инструмент в ящик и, насвистывая под нос, удалился.
Алекс попытался подняться с колен, но Аншар положил тяжелую руку на его плечо.
– А теперь сделаем тебе стрижку раба.
Какая-то толстуха, по виду кухарка, принесла чашу с водой, кусок мыла, ножницы, железную бритву и тяжело опустилась на табурет. Защелкали ножницы. Вьющиеся кудри упали на землю. Заскребла по коже бритва. Потом женщина вымыла ему голову мылом, что-то поправила, и от прежней прически остался гребень на макушке.
– Следующая через месяц, – сказала она. – Но если волосы отрастают быстро, приходи через две недели.
Наконец-то Алексу разрешили подняться. Он даже сохранил то, что должно было стать бородой. Аншар указал на тростниковую дверь.
– Разденься и умойся. Я дам тебе юбку.
Часом позже в комнату Фессании ввели совсем другого Алекса: голого по пояс, в юбке, с бритой головой и татуировкой в виде львиной головы. Щека онемела, как будто к ней приложили лед.
Увидев его, Фессания даже захлопала в ладоши от восторга.
– Ты стал настоящим вавилонянином! Можешь идти, Аншар. Я сама объясню новому рабу его обязанности.
Они остались одни.
– Ты, кажется, не очень-то опечалена смертью Мориеля, – заметил Алекс.
– Я ужасно огорчена. Но хорошо уже то, что Мори смог кое-чему научить своих работников. По крайней мере я довольна париком, который заказала к свадьбе.
– К свадьбе?
Она поиграла серебряным гребнем.
– Да. И давай лучше поговорим об этом, чем о мертвом цирюльнике. Тем более что обстоятельства его… его… гм…
– О каких обстоятельствах ты говоришь? О тех, при которых его зарезали? О низком предательстве мага, которому вы заплатили – между прочим, моими деньгами, – чтобы узнать содержимое моего маленького свитка?
– Твоего! Ты ведь просто нашел его на улице, разве не так? – Фессания рассмеялась. – В любом случае, даже если он твой, подумай, кому принадлежишь ты сам?
Тем не менее Фессания не стала отрицать, что знает содержимое свитка, хотя Мориеля убили прежде, чем он успел поговорить с ней. Апекс сразу обратил внимание на это упущение.
– Раз уж я имею право выкупить свободу, то есть, полагаю, и законы, касающиеся собственности рабов.
– Конечно, есть. Только вот толковать закон можно по-разному.
– Не думаю, что тебе понравится, если я обращусь с жалобой именно по этому вопросу. Или расскажу обо всем твоему отцу.
Она отбросила гребень.
– Скорее всего ты увидишь его уже сегодня на вечерней молитве. Нужно согласовать дату свадьбы, так что он появится лично. И тогда, Мори, тебе многое станет ясно.
– Как ты меня назвала? – Фессания отвернулась к окну. – Ты назвала меня Мори. Не можешь забыть об ушедшем дружке? Но я для тебя новым Мори не буду.
– Верно, не будешь. Ты же ничего не знаешь, а он знал многое. – Она подошла к нему, окинула холодным взглядом и, подняв руку, дотронулась пальцем до татуировки на щеке. – Придется обходиться тем, что есть. Обучить тебя восхитительному искусству интриги.
– Тебе мало Пракса? Разве он не согласен выполнить любое твое поручение?
– Пракс по натуре немного пуританин. Моралист. Еще в большей степени, чем Аншар, которого к комментариям по поводу нравственности толкает отсутствие оригинальности. Пракс может невзлюбить тебя, сам не понимая почему. Но если прикинешься послушным, строго наказывать не станет.
Алекс сглотнул подступивший к горлу комок. Щека от ее прикосновения разболелась.
– Получается, мои нравственные качества недотягивают до стандартов Пракса?
– В тебе так много всего смешалось: недоверие, вероломство, амбиции. Ас сам знаешь кем тебя объединяют… некоторая тяга к мазохизму, подсознательное желание, чтобы люди наказывали и предавали тебя. В твоем случае это объясняется тем, что ты не оправдал надежд своего клана, ожидавшего от тебя чего-то большего. При этом тебе кажется, что наказания судьбы, которые ты сам навлек на свою голову, освобождают тебя отличных обязательств и дают право потакать затаенным порочным страстям, что возможно только в таком городе, как Вавилон.
– И это все?
– Кет. Оружием защиты от мира ты избрал холодную иронию, чтобы выглядеть сильным и искушенным, тогда как в действительности тебе недостает жизненного опыта. Одна из главных причин, почему ты с недоверием относишься к людям, почему не способен открываться и быть искренним, заключается в том, что для эгоиста не существует никого, кроме него самого. Другие люди всего лишь предметы, объекты. Единственный субъект, единственное "Я" – ты сам. Остальные существуют лишь постольку, поскольку нужны тебе или мешают…
– Я случайно не твое зеркало, Фессания?
– Ты должен называть меня госпожой. Сейчас ты мой предмет, моя собственность. Ты не способен отдаваться, но я сама взяла тебя. Помнишь, в храме Иштар я сказала, что молюсь за тебя. Теперь ты мой.
– Кстати, к вопросу о том, кто и как способен отдаваться. Этот твой муж…
– Твое остроумие оскудело так же, как и кошелек.
– Кто он?
Фессания улыбнулась.
– Думаю, мы друг друга стоим.
– Ты и он?
Она качнула головой.
– Ты, раб, и я. Так что будь моим зеркалом, и я тебя отполирую. Моего будущего мужа зовут Музи, он сын Гибила, финансиста. Гибил – человек очень богатый, хотя к деньгам пришел не совсем праведным путем. Музи немного глуповат, но компенсирует этот недостаток бравадой. Его страсть – охота на диких зверей. Здоров, хорошо сложен, настоящий молодой жеребчик. Укротить и обучить такого – чистое удовольствие. Я не буду вставать у него на пути, и то, что Музи не сможет покорить во мне, он компенсирует на охоте, убив львицу.
– Рискованное предприятие. Лев может откусить ему голову, оставив тебя богатой вдовой.
– Не дерзи.
– Извини. И, пожалуйста, отполируй меня еще немного. Расскажи, что такое было в том свитке, если из-за него пошли на убийство.
– Подожди, пока не встретишься с моим отцом. Любое событие лучше тысячи слов. Вот почему я приказала сделать тебе татуировку храмового раба. Эта татуировка – печать нашего с тобой частного контракта.
– Знак льва. А Музи охотник на львов.
– То, что и требуется. Он, наверное, воспринимает меня как трофей, добытый за счет его собственной смелости.
– Знаешь историю Андромеды? – спросил вдруг Алекс. – Андромеды Еврипида?
– Нет, а что?
Алекс, насколько это было в его силах, пересказал монолог Андромеды, в котором речь шла о доблести героев по отношению к женщинам.
Когда он закончил, Фессания захлопала в ладоши.
– Ты прекрасный раб! Надо будет дать тебе лютню, чтобы ты мог ублажать меня такими вот песнопениями. – Помолчав, она добавила: – Конечно, эгоист меньшего разряда всегда испытывает потребность втереться в доверие к тому, кто стоит выше. Ему важно восхищение других, чтобы иметь основание восхищаться собой. А теперь все, раб, ступай.
Получая тюфяк, Алекс узнал, что спать можно либо во дворе, либо возле кухни. Своей комнаты ему не дали, хотя свободные помещения должны были быть. Кухарка Мама Забала спала непосредственно в кухне, на полу около печи, в которой пекла хлеб, и места, где жарили на угольях мясо.
После легкого полдника, состоящего из чечевичной похлебки, ячменной лепешки и тарелки с неаппетитными на вид кусочками выловленных в реке раков, наступила сиеста, которую Алекс провел в тени фигового дерева. Во второй половине дня ему пришлось таскать воду, чистить медные сковородки и шелушить и молоть вручную зерно с помощью ступы из вулканического камня. Непрерывная болтовня Мамы Забалы позволяла получить некоторое представление о хозяйственной стороне домашнего быта, по крайней мере в той ее части, к которой имели отношение слуги, служанки, хромоногий, но еще бодрый привратник, обитатели конюшни и две кошки.
Упоминание Алексом новой госпожи вызвало уважительный и сдержанный кивок, а вовсе не доверительное изложение милых анекдотов, чего ожидал он от добродушной и словоохотливой кухарки в доме, где не было другой матроны.
Что же касается отца Фессании, то стоило Алексу затронуть эту тему, как на лице Мамы Забалы мгновенно отразилось суеверное благоговение, а глаза беспокойно заметались. Она погладила висящий на груди глиняный амулет, в котором с трудом угадывались стертые временем очертания слона.
Причина такого поведения кухарки прояснилась тем же вечером.
Услышав звучный удар гонга, Мама Забала торопливо вытерла руки.
– Пора в молельню, – объявила она. – Идем! Поешь потом.
Пройдя через двор, они оказались у широкой тростниковой двери, за которой открылось просторное, без окон помещение, скудно освещаемое несколькими лампадами. Служанки, привратник и Аншар уже стояли, преклонив колена, на набитых травой подушечках перед тяжелым и плотным черным занавесом. Расстеленный перед ним круглый, совершенно черный коврик создавал впечатление уходящей в глубь земли темной шахты. Ни статуй, ни каких-либо изображений богов, ни даров в виде жареного ягненка, вина или ячменной лепешки. Только занавес, коврик и курильница.