Удобно откинувшись на спинку дивана, мы по очереди отошли каждый в свою империю глюков, где общение между нами уже перестало быть необходимым. Теперь я общался с тысяча девятьсот четырнадцатым годом, и я там был блестящим крылом огромного открытого автомобиля, похожего на большую лодку цвета мокрого асфальта. Вместе с этой лодкой я медленно въезжал в ворота старинного замка то ли в Тюрингии, то ли в Саксонии, то ли где-то между ними. Плыла какая-то ледяная жара, и все вокруг походило на объемные слайды, которые я любил смотреть в детстве (они хранились у отца в том же волшебном шкафу, где и фотопринадлежности). Кожаный человек, сидящий за рулем чуда техники, слегка притормозил и сдвинул на лоб свои goggles, делающие его похожим на добрую глупую рептилию. Вокруг его воспаленных глаз остались два красноватых овала, придающих лицу шофера лишнюю дозу старости и немного усталости. Дама в белом, сидящая на заднем сиденье, устало обмахивалась веером на фоне шумящего верхушками перелеска и дальше - необъятных зарослей то ли хмеля, то ли еще непонятно чего, распространяющего ароматный терпкий запах на десятки километров вокруг. Всю тихую прелесть и неповторимость этого момента понимал, как ни странно, только я - декоративный элемент стального механизма; что же касается двоих присутствующих в кадре людей, то для них это была всего лишь одна десятимиллионная доля до боли знакомого пути, повторяемого если не каждый день, то уж по крайней мере достаточно регулярно - это я понимал каким-то необъяснимым на словах абсолютным знанием, знанием просветленного или обдолбанного.
Тысяча девятьсот четырнадцатый год: эскалация Сараевского кризиса, мобилизация сил Антанты, "Облако в штанах" в процессе (и в разгаре) написания, два года с момента гибели "Титаника", год до гибели "Лузитании" и газовой атаки под Ипром. Восемьдесят с лишним лет до вечера в общаге на улице Шверника. Большой промежуток времени, как ни крути. Люди, которые ни с того ни с сего нарисовались вдруг в моем пущенном на самотек мозгу, наверняка уже успели отдать богу душу. их дети и внуки даже не догадываются о том, какая простая и вместе с тем абсолютная истина могла бы открыться однажды их родителям, будь те хоть немного внимательнее. По этому поводу упоительная, до боли сладкая грусть пронзила все мое существование. Я сидел и втыкал, наслаждаясь этим странным вуайеристским счастьем - ворваться инкогнито вдень, нет. в мгновение восьмидесятилетней давности, в уже прожитую жизнь давно забытых людей. На одно долгое, нескончаемое мгновение.
Через некоторое время я поймал еще один добрый глюк. С девяносто какого-то этажа огромного небоскреба анонимный придурок в костюме с галстуком в сердцах выбросил в терпкую ночь скомканный листочек бумаги с деловыми расчетами - этим листочком был я. Освещенный льющимся из окон светом, я некоторое время еще находился на виду у отпустившего меня галстучника. Становясь для него все сильнее и сильнее уменьшающимся в размерах комочком цвета люминесцентной лампы, я в конце концов полностью исчез из поля его зрения и смешался с этой дикой восторженной ночью, увидеть которую может только тот, кому посчастливится проделать весь путь от последнего этажа до асфальта.
Выбросившему меня клерку никогда не суждено было это сделать; я же находился только в самом начале своего пути. Подкручиваемый теплым ветром, я неспешно пролетал этаж за этажом, заглядывая в каждое окно и не обходя вниманием ни одно из копошащихся в них человеческих созданий, на долю секунды я успевал увидеть и понять суть каждого из них. Нанизывал их на нитку своего сознания, как ночь нанизывает на свою нить мириады темно-синих флюидов, ежедневно опускающихся на город после и хода дневного светила Я и сам был этой ночью. Поняв её так, как можно понять только самое себя, да и то не всем и не всегда, я составлял с ней единое целое: она позволяла мне прыгать и барахтаться в се теплых волнах, ликуя по поводу нового открытия и продолжая нанизывать на ниточку людей и характеры, каждый из которых увеличивал мое сакральное знание ночи.
Мне вдруг открылось какое-то (самое обидное, что я так и не понял какое) запредельное знание. Наука, которая уже давно забыта людьми А знали ее только трилобиты в Силурийском море, да ещё та самая первая ночь, миллиарды лет назад накрывшая, словно найнинч-нейловский perfect drug, земной шарик и с тех пор вращающаяся вокруг него, как гигантская ментовская мигалка… "Предельная истина запретна, ее воздух - не для нормальных легких". - приснилось как-то раз кому-то из моих тогдашних приятелей. Но в тот момент пересказанный сон не хотел всплывать в памяти.
Теперь я вспоминаю, что в тот момент кто-то уже начинал говорить со мной, задавать наводящие вопросы, нащупывая в моей и без того хилой девятнадцатилетней обороне то самое "тонко", которое в самый неподходящий момент всегда рвется. Но я не слушал - я был полностью поглощен созерцанием ночи. Нет, не так: я не мог ничего услышать, потому что я был ночной молекулой, и меня оно не касалось - я не парился. Поочередно тыкаясь в каждое окно огромного офисного центра, я видел то, что должно быть сокрытым от чужих глаз. Кто-то из служащих, оставшись один после окончания рабочего дня, засучил рукав и, перетянув галстуком руку чуть ниже хилого бицепса, воткнул шприц в голубую подземную речушку вены. На чьем-то подоконнике горела огромная синяя свеча в глиняном горшке, а рядом лежала какая-то предупреждающая надпись, сделанная на таком же, как я, листочке - я не успел разобрать, какая именно… Кто-то занимался сексом в кабинете начальника. Одна девчонка в районе восемьдесят пятого этажа плакала, измазав тушью белую блузку с кружевным воротничком - наверное, ее бросил парень или уволили с работы. Большой босс - с бачками и похожей на парик прической - на семьдесят девятом заперся у себя в кабинете с номером "Плейбоя". На шестьдесят седьмом происходила корпоративная вечеринка, и служащие пили вино и слушали новых "Битлз"…
То, что этажи - это годы, я понял не сразу.
Мне открылось движение, частью которого - пусть даже лишней, незваной и незаметной - я невольно стал. Время стало для меня статичным, оно измерялось только в высоту. Расстоянием между мной и асфальтом, ничем кроме. В нем не было ни чего преходящего и безвозвратно исчезающего - просто гигантский небоскреб с изолированными этажами без лифтов и лестниц. Изюминка ситуации заключалась в том, что переместиться с одного этажа на другой мог только тот, кого случайно выкинули в окошко.
Не буду описывать всех подробностей того, что произошло дальше. Это называется - упасть на измену. Глобальную в моем случае. Она всегда подкрадывается незаметно, как и любой другой пи…дец. Некоторые начинают бояться ментов, другие - автомобилей, воды и прочих теоретических источников боли или смерти. Со мной произошло нечто иное - я попал в настоящую гигеровшину, в центр Силы, в Абсолютное Ничто. Я должен был заплатить за истину, которую мне показали. И никого не интересовало то, что глупый обдолбанный чин просто посмотрел классный фильм, получил кайф и ровным счетом ничего не понял.
Как, впрочем, не сможет понять никогда. Истину мало увидеть - к ней нужно еще и прийти.
Я не пришел - мне мешали: сначала - движение, потом - брак и узы взрослой жизни, когда люди приходят только из дома на работу и обратно (раз в неделю - еще в супермаркет "Рамстор" на пересечении МКАД и Ленинградского шоссе, раз в месяц - в гипермаркет "Ашан", еще реже - в гости к такой же неинтересной и беспонтовой семейной паре), еще позже - банальная неспособность организма, атрофированного циничным похуизмом познавшего жизнь человека. Поэтому если говорить об ответах на глобальные вопросы, то у меня до сих пор их нет. Но это так, к слову.
Возвращаясь к теме: тогда со мной вдруг резко заговорила первозданная пустота, сила. Глупо пытаться описать Ничто, бездну первородного зла. Темноту без малейшего намека на присутствие кого-то еще, кроме тебя и нее. Ты станешь никем, первозданным сгустком энергии, неприкаянно шляющимся по ее просторам. Это страшно, это непонятно и оттого еще более страшно. Не дай бог кому-нибудь быть позванным на эту дьявольскую пирушку.
Меня тогда позвали - настоятельно и безапелляционно: она, эта сила, ни у кого не спрашивает разрешения. Она просто подхватила мое тело и понесла его к открытому окошку - тому самому, под которым росло ядовито-салатовое дерево - искусно сработанная бутафория. Я должен был преодолеть девять этажей, отделяющих меня от него. Заплатить за то, что видел. Ибо после того, что мне было показано, я уже не мог просто так воткнуть и остаться в этой прокуренной комнатушке с электрической плитой, тусклой лампочкой и полуголым телом Владика Плюева, корпящего над неимоверно трудно дающимся учебником по такой же глупой, как он сам, учебной дисциплине. Я должен был Познать Ночь, Увидеть Ночь - не в глюке, а реально, раз и навсегда, без возврата в свет тусклой лампочки, давеча свинченной мной из подъезда соседнего дома: вперед! - и в последний миг перед мокрым асфальтом тебе откроется вдруг предельная истина.
Та самая, которая не для нормальных легких. Но твои легкие уже не нормальные. Они заполнены чем-то из другого мира - может, тем самым, чем была разбавлена та злосчастная марихуана - но это не имеет значения.
Людей, которые сделали то, что я собирался тогда сделать, не хоронят на христианских кладбищах. Они уже не принадлежат к тому миру, где есть религии. Первозданное нечто, завладевшее тем, кто стоит на кромке крыши и в последний раз смотрит на толпу зевак, собравшихся внизу - это сильнее, это вне всех конфессий. Говорите, вышел через окно из-за бытовых проблем? Ну да, как же…
Я очнулся где-то, где все ходили в белых халатах. Мне рассказывали, что меня держали чьи-то перепуганные руки, кто-то хилой грудью заслонял окно. Кто-то пулей бежал вниз звонить в "скорую". Говорят, я раскидывал всех по комнате с силой раненого зверя. Говорят, всех бросало в холодный пот от моего зрака. Мне вообще тогда много всего рассказали. Думаю, когда они передали меня санитарам и отошли от первого потрясения, им было над чем посмеяться.
Посыл, который я вынес из всего этого: в девятнадцать лет я уже был завербован. Мне забронировали место в этом самом Ничто и объявили об этом четко и ясно, возражения исключались. Со мной случилось самое плохое, что может случиться с человеком: я заранее знал свой путь. Теперь вся моя дальнейшая жизнь была предопределена - вне зависимости от того, кому я буду молиться и что буду делать. Получалось, что я продал душу за пару пыхов - вот что творилось тогда в моей голове. Я хочу сказать: я действительно так считал.
Это был дьявол из коллективного неосознанного - не настоящий. Сотканный из представлений зашуганного человечества. На самом деле он совсем другой. Но я этого не понимал - я был, как улитка, раздавлен большим сапогом и размазан по плоскости. Я вообще не мог: ни понимать что-либо, ни мыслить, ни принимать решения. Из зеркала на меня смотрел ходячий овощ - убитый, тупой и бессмысленный.
Доктор, как и полагается, производил впечатление полного дятла. Он умничал терминами и постоянно поправлял одиозные очки с диоптриями. Я лежал в полнейшей апатии и прострации - меня не интересовала ни эта больница, ни этот долбаный дятел-доктор в своих идиотических очках, ни студенческая комнатушка в общаге на улице Шверника, ни друзья, ни музыка, ни вообще что-либо в этом мире. Перед тем, к чему я слегка прикоснулся в тот вечер, привычные вещи меркли и не имели смысла (я хочу сказать: вообще не имели). Мне больше не хотелось скомканным листком перелетать с этажа на этаж. Ничего не изменилось: сентябрь никуда не ушел с улиц, везде стояли деревья - искусно сработанные бутафории, на многочисленных московских плитах закипали чайники Сальвадора Дали, вовсю светили молодые месяцы и все такое прочее. Просто я уже не хотел оказаться на другом этаже - я вообще больше ничего не хотел, даже сдохнуть: хотеть было лень.
Конечно, всему нашлось медицинское обоснование. Очкастый дятел на какой-то своей морзянке простучал мне следующее: "У вас настолько повышенная чувствительность к психот'опным веществам, молодой человек, что вам лучше п'о них забыть. Вы не сможете ку'ить т'авку (вот слово-то употребил - так говорили в те времена, когда они на картошке всей комсомольской ячейкой крали колхозную коноплю-беспонтовку и потом изображали наркотическое опьянение: сразу видно, с тех пор ни-ни)… или есть ма'очки (о, боже мой!) вместе с вашими това'ищами". Иначе, дескать, окажетесь в нашем "зоопа'ке" надолго. Мой мозг автоматически вычленил это объяснение из потока терминов и антина'котической пропаганды и запомнил как наиболее подходящее для того момента, когда все начнут спрашивать: как же тебя так угораздило, там же было всего ничего. Объяснять доктору-дятлу что-либо мне не хотелось - я же говорю: мне вообще ничего не хотелось. В частности - оставаться в том богоугодном заведении еще какое-то время. А это могло бы произойти, начни я загоняться с ними по поводу того, где я был и что там делал. Потому что есть вещи, которые невозможно объяснить тому, кого не выбрасывали с девяносто какого-то этажа небоскреба времен.
Потом? Все просто: год в ауте, в полной прострации. Целый год. За рамками, вне цивилизации. Вне игры - если, конечно, не считать игрой тонны колес, выписанных усталыми психиатрами в диоптриях, пасы местечковых экстрасенсов, грозный шепот захлебнувшихся в собственной загадочности экзорцистов и бормотание бабок-шептух, к которым меня возили изможденные родители. Результат всего этого был - зеро, полный ноль. Ничего не помогло.
Все прошло само собой. Так же, как и началось (я имею в виду - без предисловий). Просто взяло и закончилось. То ли мозг сам справился с нанесенной травмой, то ли я просто-напросто смирился со своим предназначением. С предназначением, которое мне открыли на экскурсии в ад. Я просто перестал думать обо всем этом дерьме. Так, будто ничего никогда не происходило. Вычеркнул из своей биографии. Жирными чернилами.
Так же, как честный трудяга, забивший по пьяни свою жену и по случайности (или благодаря сбою в системе) не поехавший за это на Колыму, вычеркивает из своей жизни роковую ошибку молодости. Так же, как вы, пытаясь упростить жизнь, вычеркиваете жирными чернилами неугодные вам воспоминания. В конце концов я всего лишь упал на измену. Просто меня держало намного дольше, чем всех остальных.
Еще один нюанс: все это Клон тоже знает. Он знает обо мне почти все.
* * *
Мимо нас со стандартным молодежным лязгом продефилировала кучка скейтеров (20 плюс-минус) с дрэдами и в широких штанах. Типа-неформалы. Звуковое сопровождение: грохот досок, звуки рюкзаков, ударяющихся в такт ходьбе о скрытые под неимоверных размеров мотней тощие задницы, позвякивание кучи колец в ушах, нарочито громкий мат, попеременное прихлебывание из подчеркнуто безалкогольных бутылок (кола, бонаква, айрн-брю), непреложные смешки.
Уж мне этот саундтрек. Знакомый по самые гланды. Пластинка, заезженная до дыр. Не иголкой заезженная - напильником.
Клон достал из кармана сотовый: из-за этого шума я не услышал, как он запищал. Текст sms от анонимного поклонника гласил: "Privet! 4em zanimaeshsa?". Клон нажал "Delete".
- Уму непостижимо, - комментировал он себе под нос. - Знаешь, я так до сих пор и не врубился: либо этим дебилам просто не о чем меня спросить - но тогда зачем, блядь, вообще спрашивать! - либо они действительно считают, что человек, написавший интересующие их книги, должен давать им поминутный отчет о том, чем он занят, как его дела и что у него нового, то есть что произошло, блядь, со времени получения последнего идиотского послания. Иногда мне хочется взять и написать в ответ: привет, все здорово, я только что перешел через дорогу, сходил в туалет, почесал яйца…
Забыл сказать о Клоне: это именно то, о чем он всегда мечтал. Полная открытость публичного человека, Эксгибиционизм с большой буквы "Э". Он, как всегда, врет: его больше раздражает не сам факт идиотских вопросов, а постоянная необходимость нажатия миниатюрных кнопок на сотовом телефоне. Его претензии - не к необходимости быть на виду, а к (неудобному - в данном случае) способу реализации этой необходимости.
Клон носит очки и бейсболку: боится быть узнанным на улице - да, конечно; но только на улице, потому что улица - сокращает дистанцию. Sms, ТВ и СМИ дистанцию не сокращают, а, наоборот, увеличивают. Раздувают до гипертрофированных размеров - даже там, где ее нет. Поэтому его предъявы - не по делу, и он сам это понимает. Он бы реально страдал (х…ней?), если бы не было этих smsoK от двадцатилетних (и ниже) так называемых неформалов, читателей журнала "Fool". Вроде тех, что только что прошли мимо.
Я не люблю двадцатилетних (плюс-минус) неформалов. А также: не люблю неформалов пятнадцати, двадцати пяти или тридцати (если доживают) лет. Не люблю, потому что сам был таким же. (Вид нелюбви: пассивная, с щемящей ностальгической примесью.)
Мы шли пешком - еще со времен движения мы оба не были фанатами общественного транспорта, мы старались не пользоваться им всякий раз, когда предоставлялась возможность. Клон время от времени прерывал меня, делал какие-то уточнения (напрашивается: "метил на полях", но полей у него не было, у него вообще ничего не было, кроме горстки мелочи в кармане, "банды" тинейдж-обожателей и теоретических (пока) пяти штук баксов за один вечер халтуры).
Лучший способ вынужденно общаться с бывшими друзьями: говорить с ними так, как будто между вами не случалось никаких размолвок, без скидок на взаимные претензии, но в то же время на темы, которые никоим образом не касаются вашего с ними общего прошлого, иначе неупоминаемые размолвки обязательно возникнут. Мы оба это понимали, так что общаться подобным образом было почти в кайф.
Продолжение темы неформалов. Неформалов докризисного возраста я не люблю еще и за то, что они пока не знают, чем все закончится. Они ходят по летней Москве, тыкаются пропирсингованными физиономиями во все дыры, царапают скейтами расплавленный от жары асфальт и считают, что так будет всегда. X… вам, милые детки. Через несколько лет вы будете встречаться друг с другом случайно, по бизнесу или необходимости, и говорить на темы, которые не касаются вашего общего прошлого. Вот этого самого, с дрэдами и чирканьем скейтов о кожу города. Вы не будете вспоминать эти звуки, чтобы избегать размолвок и взаимных претензий.
А еще - потому, что: вспомните - станет больно. Оно вам надо?
Сторчатся, ребятки, лишь немногие из вас. У остальных все будет еще менее романтично.
- Так-так, - мычит куда-то в сторону Клон. - Да, интересно. Я слышал об этом иллюзионе, понимаешь. Мне кто-то говорил. Так, значит, они уже здесь, да? Я тоже хотел бы сходить.
- Где слышал, Клон?
- Хрен его знает. Сейчас уж не вспомню. Блин… не вспомню.
Я достал из кармана (на штанине, справа, на уровне колена) пачку "LD", вскрыл. Полиэтилен и серебристая фольга - та самая, с которой так хорошо курить гаш - хором взметнулись вверх, в направлении крыш низкорослых желтых зданий Воздвиженки и разлетелись в разные стороны. Навсегда, надо полагать.