- Тогда, быть может, лучше забыть про это мерзкое недоразумение.
- Я уже забыл.
- Кроме того, архиепископ - терпимый и либеральный человек… Думаю, что, когда вы встретитесь с ним после сегодняшнего выступления, он ни словом не обмолвится о происшествии.
Я успел почти забыть о своем ужасном докладе.
- Его здесь очень любят, нашего архиепископа, - продолжал между тем граф Вильгельм, обращаясь скорее к самому себе. - Это из-за того, что он крайне здравомыслящий человек и умеет этим распорядиться. Для начала, он не выступает со всеми этими религиозными штучками. В отличие от некоторых архиепископов, конечно же. Проблема с Господом Богом в том, что дай ему палец - и он моментально заберет всю руку; не успеешь опомниться, как Он уже лезет во все твои дела, раздает команды и придумывает невыполнимые, непрактичные правила, вроде того, когда можно есть мясо, а когда нет, и подобные глупости. Нет, избавься от Бога, если можешь, - и жизнь станет гораздо проще. И архиепископ, чувствительнейший человек, знает это. Церковь славится ритуалами, значит, ими она и должна заниматься. Мой мальчик, да архиепископ Стайлер сам заядлый ритуальщик! Поверь мне, тебе есть чему у него поучиться! Наш величайший и любимейший церковный праздник - местный, конечно же - Праздник Святой Салфетки, а возник он только из-за того, что архиепископу Стайлеру понадобилось высморкаться. Ты можешь себе это представить?
- Нет, не очень.
- Он забыл свой носовой платок. И вдруг, в самом разгаре святой мессы, из его носа закапало прямо на алтарное покрывало, поэтому надо было срочно что-то придумывать. И знаете, что он сделал? Да, я снимаю перед ним шляпу! Он отправил целый выводок прислужников в ризницу за носовым платком, спрятанным в кармане его сутаны, и они вернулись торжественной процессией: кадильщик, ключник, мальчик с курильницей, мальчики со свечами; хор затянул "О, знание, познай самое себя" в весьма необычном сочетании сопрано и контртенора, а золотоволосый служка нес носовой платок - то есть теперь священную салфетку - на пурпурной бархатной подушке. О, прихожане сошли с ума! Женщины плакали, а мужчины приветственно кричали. Архиепископ Стайлер изобразил над платком - то есть, правильнее говорить, над салфеткой - несколько величественных молитвенных жестов, в том числе и окуривание ладаном, и, поднеся ее к иконе Тройственных Ключей, висящей над епископской кафедрой, благополучно высморкался. В тот день было столько благочестивых радостных слез, мой мальчик! Не скрою, что и я немного всплакнул! И теперь Праздник Святой Салфетки - официальный и религиозный выходной. О, наши школьники пишут о нем поэмы! В эти дни мы достаем множество салфеток, все из чистого шелка, вышитые серебром и золотом; у нас даже существует Орден Святых Девственниц, посвятивших себя их изготовлению. За многие годы ритуал, конечно же, был тщательно продуман и усовершенствован, и не так давно архиепископ опубликовал научный трактат о стиле, символизме и значении обряда. Он, естественно, на самом деле ничего не значит - ни в коем случае! - но разве это важно? Людям нужны обряды, и задача церкви - дать им их. Обряды приносят удовлетворение, успокаивают и исцеляют. Чем сложнее и бессмысленнее церемония, тем лучше. Вы уловили мою мысль?
- Вообще-то…
- Но ради всего святого, что вы делаете в этой старой, пыльной комнате?
На лоснящемся багровом лице графа внезапно появилась хитрая усмешка. Он неприятно подмигнул мне.
- Развлекаете сами себя, да?
- Что?
- О, я все прекрасно понимаю. Искали небольшого уединения, чтобы позволить себе маленькое удовольствие, правильно? Ну что ж, я рад, что вам хватило учтивости не заниматься этим на виду у слуг. Я считаю, что каждый человек должен уметь держать себя в руках. Слушайте, быть может, как-нибудь сравним наши техники? Я сам весьма умелый практикант, но мне всегда хотелось…
- Да нет же, уверяю вас! - воскликнул я. - Я просто смотрел на книги. Я искал… ну, да… я искал…
- Порнографию?
- Нет, не ее…
Я помедлил. Вряд ли стоило говорить, что я искал что-нибудь о йодле, ведь граф считал меня ведущим авторитетом в данной области, и, следовательно, нельзя было выводить его из этого абсурдного заблуждения. Правда, я плохо представлял себе, как мне это удастся.
- Что бы ты там ни искал, мой мальчик, здесь этого нет. Это место больше не используется. Удивляюсь, что дверь оставили незапертой, Димкинс обычно очень внимателен в таких вопросах.
Граф встал и, подойдя ближе, положил руку мне на плечо. Другой рукой он сотворил изощренный жест-отмашку.
- Вся эта ерунда, все эти книги, - прошептал он. - Они не для нас, знаешь ли. Они все о другом месте.
- Каком другом месте?
Кончиком сигары граф указал на окно.
- Нездешнем, снаружи.
- Снаружи от чего? - спросил я, все больше запутываясь.
Граф пристально посмотрел на меня, словно я был похож на сумасшедшего.
- Снаружи от здешнего места, естественно, - ответил он. - Снаружи от нас.
- Но…
- Они все ненастоящие, мой мальчик. Это только миллионы миллионов слов, вот и все.
- Я вас не понимаю. Зачем же вы храните их тут, если считаете, что они ненастоящие?
Граф Вильгельм недоверчиво усмехнулся, очевидно, удивляясь моей наивности.
- Книги, мой мальчик, книги! Это библиотека. Где же еще мне их хранить? В кладовке миссис Кудль? Ха!
- Но я по-прежнему не понимаю…
- Ну-ну, закончим на этом! Я не смею отнимать у вас время. Думаю, вы заняты подготовкой своего выступления. Мы все ждем, не дождемся, поверьте! Постарайтесь не пропустить обед. По-моему, миссис Кудль задумала что-то особенное. Мы же не хотим, чтобы вы умерли с голоду, как бедняжка фрау Димкинс! Ха, ха!
Граф проворно двинулся к двери, потом обернулся и снова посмотрел на меня.
- Димкинс оставит костюм и галстук в вашей комнате. И вы сможете наконец-то снять эту чертову юбку.
После него осталось парящее серебристое облачко ароматного дыма.
В отчаянии я побрел на поиски доктора Фрейда и обнаружил его в своей комнате. К моему удивлению, девушка с упругими грудями, которую я видел читающей "Историю кириллического алфавита с примечаниями", оказалась там же. Они сидели в креслах у окна, явно погруженные в интереснейшую беседу; девушка, кажется, слегка рассердилась, что их прервали.
- Чего вам нужно? - спросила она.
Ее голос звучал так же хрипло и обольстительно, как мне помнилось. Она сидела, скрестив ноги, темно-зеленая юбка открывала бедра. Над высокой грудью, в ложбинке между бледными тонкими ключицами поблескивала одинокая жемчужина на изящной серебряной цепочке. Ее лицо было столь прекрасно, что у меня закружилась голова: гладкий, чистый лоб; темные глаза, тлеющие, словно угли, грозящие в любой момент вспыхнуть неукротимым огнем; вздернутый носик и безупречный, превосходно очерченный, сладко-алый рот, созданный исключительно для запретных блаженств. Она смотрела на меня с каким-то высокомерием, которое ничуть не оскорбляло, а, напротив, действовало возбуждающе.
- Простите, надеюсь, я вас не побеспокоил…
- Вообще-то, побеспокоили, - сказала ангел-искусительница с презрительным равнодушием, которое укрепило и мой пенис (к счастью, скрытый юбкой), и решение остаться.
- Мы с Адельмой обсуждали влияние синдрома Лёнгерхорна на развитие третичного сифилиса, - пояснил доктор Фрейд.
- С Адельмой? - воскликнул я. - С дочерью графа? Но это невозможно!
- Почему невозможно? - поинтересовалась она.
- Ваш отец рассказал нам. Я имею в виду. Я так понял, вам тринадцать лет?
- Так и есть.
Я уставился на нее. Мой рот медленно открылся и некоторое время не закрывался.
- Вы похожи на рыбу, - произнесла Адельма.
- А вы похожи на… на…
- Ну? На кого же я похожа?
- На богиню! - в итоге выпалил я.
Казалось, она мгновенно смягчилась и улыбнулась. Но короткий лучезарный миг быстро поблек, и Адельма снова стала совершенно равнодушной.
- Конечно, ведь мне было тринадцать лет столько, сколько я себя помню.
- Что? - вскричал доктор Фрейд своим надтреснутым дрожащим голосом.
- Разве папа не рассказал вам? Ах, да. Все считают - по крайней мере, так считает профессор Бэнгс, а он - наш величайший ум - что мой последний день рождения пришелся на тридцать первое число.
- Какого месяца? - спросил я.
- Это совершенно неважно, - огрызнулась она, и ее утонченные, миндалевидные, маленькие ноздри восхитительно затрепетали.
- Позвольте спросить, что же в таком случае важно? - проворчал доктор Фрейд.
- Важно, что с тех пор всегда было первое число, Поэтому я больше никогда не отмечала день рождения.
- Значит, вам вовсе не тринадцать, - почти не дыша, выговорил я. - Я точно знаю. Так не бывает.
- Если в мой последний день рождения мне исполнилось тринадцать, и с тех пор дней рождений не было, значит, мне по-прежнему тринадцать, разве не так?
- Логика Адельмы безупречна, Хендрик, - заметил доктор Фрейд.
- Только в том мире, где всегда первое число, доктор Фрейд. А я с таким не знаком, вы понимаете?
Доктор Фрейд строго взглянул на меня.
- А мне кажется, что мира, в котором молодые люди без штанов путешествуют на поездах, не зная своего имени и места назначения, тоже не существует. Вы со мной не согласны?
Адельма пристально посмотрела на доктора Фрейда, на ее очаровательном личике читалось любопытство.
- Молодые люди без штанов? - пробормотала она.
- Именно, моя дорогая юная леди.
- Доктор Фрейд хотел сказать, - поспешно начал я, желая увести разговор от моей собственной необычной судьбы, - что…
- Я поняла, что хотел сказать доктор Фрейд, большое вам спасибо, - отрезала Адельма, вставая с кресла. Я уловил соблазнительный блеск узеньких розовых трусиков, которые были на ней во время нашей первой встречи… и до сих пор. Сейчас они уже, несомненно, пропитались ее интимным, мускусным ароматом. Мое сердце в груди билось, точно истеричная птица.
- Чего вы хотите, в конце концов? - спросила Адельма, кокетливо наклонив головку.
- Я должен поговорить с ним… это… о моем… о моем сегодняшнем выступлении.
- Вы знаете, что папа организовал его специально для меня?
- Да.
- Следовательно, ему лучше оказаться хорошим! Направляясь к двери, она прошла совсем близко от меня, и я уловил дуновение какого-то экзотического, древесного благоухания, похожего на сандал или душистый кедр. Запах был мощным, неотвратимо опьяняющим.
Не обращая на меня ни малейшего внимания, Адельма повернулась и помахала доктору Фрейду.
- До свидания, моя дорогая, - мягко произнес доктор. Его глаза под морщинистыми, исчерченными веками сверкнули.
Адельма закрыла за собой дверь.
- О, она само совершенство, во всех отношениях!
- Не считая её поведения с вами - несомненно.
- Точно.
- Она была откровенно и беспричинно груба, Хендрик.
- Я знаю, знаю. Разве она не прекрасна? Доктор Фрейд медленно покачал своей седой головой.
- Я так понимаю, вас сексуально влечет к Адельме?
- Конечно! Я ошеломлен - переполнен - ею! И вы можете меня в этом винить?
- Думаю, не будет излишне нескромным сказать, что я считаюсь ведущим специалистом в психологии человеческой сексуальности, но желание, вызванное оскорблением и позором, кажется мне весьма странным психологическим проявлением. Возможно, это подвид садомазохистских наклонностей, в которых Ид объединяется с суперэго и атакует эго - первое с целью возбуждения, второе - для установления собственного главенства, что приводит к…
- Что приводит к тому, - прервал я, - что я хочу ее! Я должен ее получить!
Доктор Фрейд, пошатываясь, встал с кресла.
- Успокойтесь, Хендрик! Очевидно, что девочка презирает вас.
- Не менее очевидно, что она не девочка, и уж подавно не тринадцатилетняя. Она молодая женщина. Я бы сказал, ей не меньше двадцати.
- Почти наверняка.
- И что это за чушь насчет вечного первого числа?
- Боюсь, что не знаю. Я бы приписал это душевной нестабильности девочки - молодой женщины - если бы сам граф не сказал нам, что ей тринадцать. Быть может, это разновидность массового психоза. Чрезвычайно интересно.
- Только не для меня.
- О?
- Другое проявление этого массового психоза состоит в том, что все считают меня экспертом по пению йодлем.
- Ах, вот в чем дело.
- Да, в этом. И как же, черт возьми, мне со всем этим развязаться?
Пожилой джентльмен снова опустился в кресло и вздохнул.
- Просто заставьте их сделать вашу работу за вас, - сказал он.
- То есть?
- Это прием, который мы с моими друзьями-студентами использовали, когда сталкивались viva voce со старым профессором Габриелем. Боже мой, его устные экзамены были просто ужасны!
Доктор радостно потер свои пятнистые руки и весело хихикнул.
- Помню один случай…
- Слушайте, так что там насчет этой техники?
- Она основана на принципе ответа вопросом на вопрос, когда вы не знаете, какого ответа от вас хотят.
- И?
- И - начните выступление с практической демонстрации, которую все ждут с таким нетерпением. Только, вместо того чтобы проводить ее самому, предоставьте это вашей аудитории, не вызвав у них ни малейшего подозрения.
- И, позвольте спросить, как я это сделаю?
- Скажите им, что, прежде чем вы продемонстрируете совершенный стиль и искуснейший способ исполнения, вы хотите, чтобы они сами поняли, насколько несовершенны общепринятые стиль и исполнение. Позвольте им спеть первыми. Не сомневаюсь, что, так как никто из присутствующих не будет иметь ни малейшего понятия о том, как это делается, ваши последующие рулады покажутся безупречными. Ну, а после вам останется только импровизировать.
Я схватил доктора Фрейда за руку и горячо потряс ее.
- Ваш совет потрясающ! - воскликнул я. - Действительно, кажется, вы спасли меня от катастрофического унижения! Я поступлю именно так, как вы сказали, доктор Фрейд. Спасибо, спасибо вам!
Доктор Фрейд был явно доволен собой.
- Быть может, вы еще произведете огромное впечатление.
Он оказался прав, я его произвел. Только совсем не в том смысле, в каком мы могли ожидать.
5
Одолженный графом полосатый костюм сидел так себе, но его явно сшили еще в дни относительно стройной графской молодости, поэтому результат получился вполне приемлемым. Галстук украшала пара отвратительных пятен, которые я с трудом оттер холодной водой. Мне было жаль расставаться с юбкой - я не только привык, я успел полюбить ее; однако не стоило появляться в ней на столь блестящем, как все уверяли меня, вечере, где ожидалось присутствие множества высокопоставленных лиц и церковных деятелей. Глухой, тошнотворный ужас незнания собственного имени и местонахождения постепенно угасал, ему на смену пришло оцепенелое смирение; кроме того, я не был одинок в своем недоумении - доктор Фрейд и гнусный Малкович тоже не имели ни малейшего понятия о месте своего пребывания. Или я просто - могло ли такое произойти на самом деле? - медленно, но верно убеждал себя в том, что меня действительно зовут Хендрик и я поистине ведущий специалист в искусстве пения йодлем? Возможно, это было вовсе не так глупо, как звучало, ведь хотя бы немного верить в то, что ты кто-то, в тысячи раз менее болезненно, чем твердо знать, что ты никто.
Все эти размышления, конечно же, вовсе не означали, что, когда пробило семь, а потом и полвосьмого, я полностью расслабился и прогнал прочь мрачные предчувствия. К большому огорчению графа, я настоял, чтобы обед подали в мою комнату, объяснив, что перед любым профессиональным мероприятием мне необходимо не менее двух часов полного одиночества. Что же касается самого "мероприятия", совет доктора Фрейда и впрямь казался весьма осмысленным, поэтому я собирался всецело следовать ему.
Внезапно в дверь постучали, и в комнату влетел граф Вильгельм.
- Ну что ж, мы готовы! Съели ваш сэндвич? Какая жалость, что вы пропустили обед миссис Кудль! Она приготовила Salad Alice , Pigeonneaux en Papillote , Sole Bercy , Coeur de Filet Schloss Fluchstein , Sorbet aux Pones …
- Спасибо, что сообщили.
- Честно говоря, идея с сэндвичем принадлежала мне. Когда вы сказали, что нуждаетесь в одиночестве, я подумал, что вы подготавливаете нервы и что лучше не давать вам ничего трудноперевариваемого. Мы же не хотим, чтобы вас вырвало прямо на городских знаменитостей? Ха, ха!
Я так и не смог решить, была ли это искренняя забота со стороны графа или просто злой умысел. Правда, если вспомнить его неприкрытое разочарование, стоило мне сказать, что я не приду на обед, склоняюсь к мысли, что последнее.
Он похлопал меня по плечу своей мясистой, наманикюренной рукой.
- Ну что ж, мой мальчик! Мы готовы? И я пошел за графом.
Бальный зал оказался действительно огромным. Что удивило меня: ведь, несмотря на претенциозное название, замок Флюхштайн представлял собой всего лишь большую виллу. Высокие, до полу окна закрывали багряно-персиково-розовые портьеры с золотыми кисточками; с потолка спускалась внушительная электрическая люстра, кроме того, вся комната была уставлена свечами в затейливых серебряных подсвечниках; в одном конце зала возвышался помост, с обеих сторон убранный цветами, а рядом стоял маленький столик красного дерева, и на нем - бокал с водой. Здесь собралось множество народу - кажется, не осталось ни одного свободного места - и когда я вошел, сопровождаемый графом Вильгельмом, чья рука по-прежнему фамильярно покоилась на моем плече, я услышал громкое гудение оживленных разговоров.
- Только послушайте! Они охвачены лихорадкой ожидания! - прошептал мне граф.