- Как интересно! - воскликнула Лив, когда мистер Кингсли отметил с большим и искренним сожалением, что если по телевизору и показывают "что-то стоящее", то крайне мало. - Да, кстати, - продолжала она, - один мой приятель сейчас работает над проектом, который действительно может пойти - если только найдутся люди, которые согласятся вложить в него деньги. Может быть, вас это заинтересует, мистер Кингсли. Я могу рассказать поподробнее. - Она достала из сумки какие-то сложенные листочки.
- Да, конечно, - сказал мистер Кингсли, прочистив горло. - Я всегда рад вложить деньги… в хорошее дело.
- Да, - Лив развернула свои листочки, - тут у меня краткое описание… я вам сейчас прочитаю. А вдруг, это именно то, что вы ищете. - И она стала читать по бумажке, с очень серьезным лицом, слегка повышая голос в тех местах, которые ей хотелось особенно подчеркнуть, или когда ей казалось, что дядя Джек хочет ее перебить:
- Сериал называется "Они встретились в парке". Это две параллельные истории двух молодых людей, искалеченных войной. Искалеченных, в смысле, духовно. Фильм начинается с общего плана военного госпиталя в Лос-Анджелесе, снятого с высоты птичьего полета. Камера как бы кружит над территорией госпиталя, медленно снижаясь под музыку, склеенную из фрагментов нескольких патриотических произведений - "Морской гимн США", "Батопорты открыты, выходим в море", "Военно-воздушные силы" и т. д., - такая музыкальная мозаика, которая завершается нарастающим крещендо "Поднять якоря" в исполнении хора из 200 одиннадцатилетних мальчиков. Пока мы приближаемся к зданию госпиталя, голос за кадром (может быть, голос сенатора Дирксена) читает посвящение - что-нибудь про самопожертвование, беззаветную верность долгу и т. д., и т. п., всех врачей, медсестер и медбратьев во всех военных госпиталях "по всей нашей великой стране… по всей Америке". Музыка постепенно стихает, и теперь в кадре - больничная палата (одна из бесчисленных сотен и тысяч - необходимо передать именно такое ощущение - но все-таки есть в ней и что-то индивидуальное). Все очень торжественно и серьезно. В палате - всего одна койка. Рядом с койкой стоят два врача. Старший из докторов внимательно изучает карту пациента. Его молодой коллега выжидающе смотрит на него. Видно, что он глубоко уважает своего старшего товарища. Наконец, старший доктор решительно произносит: "Да, доктор, сегодня мы приступаем к шоковой терапии".
У пациента психическая травма, полученная в ходе боевых действий. Он утратил все чувства и ощущения, кроме обоняния. Каждый раз, когда он приходит в себя, он принимается яростно скрести пальцами у себя между пальцами ног, а потом нюхает их, как безумный, пытается засунуть пальцы поглубже в нос и т. д. Приходится давать ему успокоительное, чтобы он себя не поранил. Первоначальное лечение не дает результатов, и вся первая половина первой серии (общая продолжительность каждой серии - примерно час, как в "U.S. Steel Hour") состоит из повторяющихся эпизодов, когда два врача стоят у постели больного и ждут, что будет, когда он придет в себя. Каждый раз, когда это происходит, один из врачей говорит другому с искренним беспокойством: "Доктор, он приходит в себя!" Камера перемещается с лица старшего доктора на лицо молодого, опять на лицо старшего, потом - вниз, на лицо пациента, который приходит в себя, открывает глаза, пару секунд тупо таращится в потолок, а потом резко тянется к пальцам у себя на ногах. Старший из докторов хмурится и говорит: "Доктор, дайте ему успокоительное!" Эти идентичные эпизоды - каждый длиной в две минуты - повторяются пятнадцать раз. Наконец, пациента объявляют здоровым. (Это происходит во время рекламной паузы, так что те, кто не читали сценария, об этом не знают.)
После рекламы мы переносимся в маленький санаторий во французских Альпах. Необходимо позаботиться о декорациях - зрителю с первого взгляда должно быть ясно, что это очень хороший и дорогой санаторий. Палата - большая и светлая, обстановка - изысканная и стильная. Большое окно во всю стену. Из окна открывается вид на горы. Белый, подсвеченный розовым снег, небо цвета голубоватого дыма.
На кровати лежит пациентка, молодая девушка в темно-желтом переливчатом пеньюаре. Входит пожилой доктор.
ДОКТОР ГЕРШОЛЬТ: (жизнерадостно) Ну, Бемби! Как у нас самочувствие?
БЕМБИ: (нахмурившись) Что?
ДОКТОР ГЕРШОЛЬТ: (смутившись) Я хотел сказать… э… ну, ты понимаешь… как ты себя чувствуешь…
БЕМБИ: (перебивая) Доктор, мне сегодня приснился сон… такой странный сон. (Озадаченно хмурится.) То есть, ведь наши сны что-то значат… правда?
ДОКТОР ГЕРШОЛЬТ: (очень серьезно) Да, дитя мое, часто бывает, что сны что-то значат. (Умолкает на миг и продолжает с искренним интересом.) И что же тебе приснилось?
БЕМБИ: (вздыхает)
Ну, мне приснилось, что я в большом доме… он был чем-то похож на наш дом… то есть, дома, в Глендейле. И там был мой отец… мы с ним были одни… вдвоем… и я… я у него сосала. (Озадаченно хмурится.) Вот такой странный сон. И что же он значит, доктор? Тут мы снова уходим на рекламу и не слышим ответа доктора. Следующий эпизод - переполненный лифт в офисном здании на Коламбус-Серкл в Нью-Йорке. Камера "следит" за тем, как спускается лифт. Смена плана: большой вестибюль, открываются дверцы лифта (другого лифта), выходят люди. Среди них - Бемби. Она выходит из здания и идет через Центральный парк. Рядом с озером на нее налетает какой-то здоровый парень. Валит на землю, держит, чтобы не вырвалась, сдирает с нее туфли и принимается исступленно обнюхивать ее ноги, пытаясь засунуть ее пальцы поглубже себе в нос и т. д. Проходящий мимо полицейский (его играет Эдмунд Лоуи) видит "влюбленную парочку" за непотребным занятием и бросается к ним. Он оттаскивает пациента от девушки, бьет его по голове дубинкой, загоняет в озеро (сцена подводной драки и т. д.). Когда полицейский возвращается к девушке, она в бешенстве. Катается по земле, извивается, корчится и кричит с пеной у рта: "Дайте мне этого здоровенного мужика! Дайте мне хуя! Хочу! Хочу хуя! Где он? Где он?!" Она вне себя от ярости. Полицейский бьет ее дубинкой - как будто он бьет змею. "Твоя палка! - кричит Бемби, не обращая внимания на удары. - Я ХОЧУ ТВОЮ ПАЛКУ!"
Затемнение. Следующий эпизод - палата в Бельвю, месяц спустя. Бемби сидит в инвалидной коляске. У нее парализованы ноги. После того случая в парке она не может ходить. Ее врач (его играет Хантц Холл) считает, что у нее это психосоматическое. В одной из реплик, обращенных к его ассистенту (его играет Джордж Арлисс) он говорит: "Девушка, что вполне очевидно, утратила волю к ходьбе". Арлисс отвечает: "Я что-то не понимаю вас, док", - после чего они начинают вовсю острить и каламбурить на тему "ходить, хотеть и т. д." Этот обмен шуточками продолжается минут пять. Холл и Арлисс впервые работают вместе, и можно было бы растянуть эту сцену, чтобы она пошла лейтмотивом ко всей ситуации, или, наоборот, разбить ее на коротенькие фрагменты и использовать в качестве "наполнителя" в эпизодах, в которых присутствует профанация - тут еще надо подумать, как лучше.
Далее следуют семь одинаковых эпизодов, как Холл пытается заставить Бемби подняться из инвалидного кресла. Тут нет диалогов: Холл просто стоит в дальнем конце палаты и делает Бемби знаки, мол, вставай и иди сюда. Музыкальное сопровождение эпизодов - композиция "Lover Man" в исполнении Ли Коница. Музыка звучит глухо, словно из-под воды. Финальная сцена: Холл стоит у окна и, глядя на свое отражение в стекле, пытается вколоть себе наркотик в вену на виске. Приглушенный шум за кадром - доктор быстро опускает шприц и оборачивается. Это Бемби. Раскинув руки, она идет прямо на Холла. Она улыбается и говорит: "Смотрите, доктор, я могу… Я МОГУ!"
Тетя Ливия замолчала, дочитав до конца, и хмуро уставилась на листочки у себя в руках, как будто ей и самой не особенно нравилось то, что она прочитала.
- Конечно, - сказала она, наконец, - тут еще надо многое довести до ума. Сгладить шероховатости, проработать детали, кое-что там подправить… но сейчас самый главный вопрос - финансы. Вы как, Эдди, согласны вложить пару тысяч?
- Мы, пожалуй, пойдем, - натянуто проговорила миссис Кингсли. Похоже, эти наметки сценария возмутили ее до глубины души. Мистер Кингсли был не столь категоричен в своих суждениях. То есть, сам по себе проект его нисколько не вдохновил, о чем он тут же и заявил со всей прямотой и, может быть, даже несколько чересчур многословно, но с другой стороны, они были такие красивые - тетя Ливия и Кэнди, - это так волновало… а то, что одна из них еще и имела какое-то отношение к искусству, пусть даже и самое отдаленное, это было весьма интригующе.
- Тут еще вопрос… - он замялся, подбирая подходящее слово, - …вопрос хорошего вкуса, и мне кажется… то есть, по-моему…
Миссис Кингсли резко поднялась из-за стола.
- Ты, если хочешь, можешь здесь оставаться, Эдвард, и выставлять себя дураком, - сказала она. - Это твое дело. А я ухожу! - Но прежде чем уйти, она кивнула в сторону Кэнди и проговорила с искренним возмущением, обращаясь к тете Ливии:
- То, что эта омерзительная писанина, оскорбительна даже для взрослых, это само по себе неприятно, но если такое читают при детях… эти… извержения больной фантазии… это не просто противно, это преступно!
На что тетя Ливия ответила, показав почтенной даме язык:
- Но все же, осмелюсь сказать, не настолько противно, как ваш жирный клитор!
Миссис Кингсли аж передернуло. Пылая праведным негодованием, она развернулась и направилась к выходу.
- Прошу прощения, - мистер Кингсли поспешно поднялся из-за стола, отвесил прощальный поклон и бросился следом за своей супругой.
Дядя Джек тяжко вздохнул и покачал головой.
- Зря ты все это затеяла, Лив, - проговорил он подавленно. - В конце концов, что они понимают в современном искусстве?! И вряд ли стоит от них ожидать, что они разделят твои взгляды…
- Может быть, - Ливия убрала листки в сумку. - А может, и нет. Мне показалось, что миссис Кингсли все-таки проняло. Кто там ее разберет, что у нее в голове. Может, что-то ее и зацепило, и… нет, я не думаю, что старик Кингсли вложит в это какие-то деньги, если ты это имеешь в виду. Нет, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, ему было бы интересней залезть ко мне в трусы, а заодно и к твоей очаровательной племяннице, потому что…
- Я вовсе не это имел в виду, Лив! - натянуто проговорил дядя Джек. - Почему ты всегда понимаешь меня неправильно?! Я просто хотел сказать, что твоими стараниями у меня теперь вряд ли остались какие-то шансы возобновить контракт с Аллертонами! Я же тебе столько раз говорил, что мистер Кингсли - их уполномоченный представитель, и недавно как раз встал вопрос о…
- О Господи, - простонала тетя Лив, - тебе обязательно говорить о работе двадцать четыре часа в сутки?! - Она демонстративно отвернулась, всем своим видом давая понять, как она раздражена. - Ладно, я уже поняла, что на меня тебе наплевать, но ты мог бы хотя бы подумать о нашей гостье… вряд ли девочке интересно выслушивать всю эту скукотень.
- Да, конечно, - дядя Джек повернулся к Кэнди. - Прости, милая, мы совсем не уделяем тебе внимания. - Он погладил ее по руке. - Еще чего-нибудь выпьешь?
- Ой, нет, - Кэнди и так уже слегка опьянела. - Мне уже хватит. Наверное, надо вернуться в больницу и посмотреть, как там папа. Может, ему чего нужно.
- Правильно, - согласился дядя Джек. - Еще одну на дорожку, и едем.
Они решили, что сначала они завезут тетю Ливию домой - она сказала, что у нее "есть дела", - а потом дядя Джек подбросил Кэнди до больницы.
Когда они приехали в больницу, Джек сказал Кэнди:
- Я тоже с тобой поднимусь. Посмотрю, как он там.
- А тетя Ливия? - спросила Кэнди с легким раздражением в голосе. - То есть, она же, наверное, ждет тебя дома?
Дядя Джек ответил не сразу.
- Иногда с ней вообще невозможно общаться, да? - сказал он наконец.
- Ну, если честно, я иногда просто не понимаю, как ты ее терпишь, - отозвалась Кэнди. - По-моему, она тебя не понимает… чем ты живешь, что тебе нужно… ну, и вообще…
- Очень верно замечено, - дядя Джек открыл бардачок и достал фляжку. - Я, пожалуй, позволю себе глоточек живительной влаги. Кстати, ты тоже глотни.
- Ой, нет. Я не буду.
- Как скажешь, - дядя Джек отпил еще. - Ты моя сладкая девочка! - Он чмокнул ее в щечку. Кэнди это было приятно. После дядиной свадьбы они с ним стали гораздо сдержаннее в проявлении своих дружеских чувств. На самом деле, Кэнди даже слегка ревновала его к тете Ливии. - Вот что я думаю: надо бы прихватить фляжку с собой. На всякий случай, - добавил он. - Как говорится, лучше пусть не пригодится, чем потом пожалеть, что не взяли.
Когда Кэнди с дядей Джеком вернулись в больницу, на улице уже смеркалось, но мистер Кристиан точно так же полусидел-полулежал на постели, глядя прямо перед собой - в точности в той же позе, в какой он сидел, когда они уходили.
В палате был только один стул. На него села Кэнди, а дядя Джек уселся прямо на полу. Они очень долго сидели молча. Дядя периодически прикладывался к своей фляге. Потом ему, видимо, надоело сидеть. Он прилег - и, кажется, задремал. Когда Кэнди это заметила, она присела рядом с ним на корточки и попыталась его разбудить, тихонько тряся за плечо:
- Дядя Джек… дядя Джек. Не надо спать на полу, ты простудишься.
Он шевельнулся и протянул к ней руку.
- Пожалуйста, дай мне поспать, - пробормотал он. - Лив никогда не дает мне выспаться. Иди ко мне, лапонька, - умоляюще добавил он и привлек Кэнди к себе. Она едва не расплакалась: в первый раз после свадьбы дядя назвал ее лапонькой, как называл раньше. До того, как женился.
- Ой, бедный дядя, - вздохнула она и прижалась к нему.
- Да, согрей меня, - хрипло прошептал он. - Мне так не хватает тепла! Лив такая холодная.
- Бедный дядя, - всхлипнула Кэнди, когда он вжался лицом ей в грудь.
- Да, мне так не хватает тепла, - повторил он, задрал на ней свитер вместе с бюстгальтером и припал губами к ее голой груди.
При электрическом освещении лицо у дяди было - один в один папино, и Кэнди, конечно же, не могла этого не заметить, когда утешала его, как могла, гладила по голове и ласково приговаривала нараспев:
- Бедный дядя, бедный, бедный мой дядя. Тем временем дядя уже запустил обе руки ей под юбку и лихорадочно шарил в районе ее потайного местечка, где все было влажно и горячо.
- Да, согрей меня, моя девочка. Подари мне свое тепло, все тепло, - повторял он, как бреду, одной рукой щупая ее крошечный клитор, а другой стягивая с нее трусики.
- Все тепло, - прошептала она. - Тебе так нужно мое тепло, мой хороший. - Пока он ее раздевал и пока раздевался сам, она лежала очень тихо; но когда он вонзился в нее одним мощным толчком, как-то не подумав о том, что она еще девственница и что ей может быть больно, она вскрикнула, и ее крик, похоже, услышали в коридоре - потому что дверь распахнулась и в палату вошла медсестра и замерла на пороге с отвисшей челюстью, когда увидела их двоих, полностью голых, исступленно сношавшихся на полу у кровати больного, а потом завопила, как резаная:
- Боже правый! Да как так можно?! Совсем стыд потеряли!
Медсестра - дородная женщина шести футов ростом и весьма крепкого телосложения - накинулась на бесстыдную парочку и принялась отдирать их друг от друга. Они, впрочем, были настолько поглощены друг другом, что как-то даже не сразу заметили, что происходит.
- Господи Боже! - продолжала вопить медсестра. - Господи Боже!
Она была сильная женщина, и к тому же кипящая праведными негодованием, да и безудержная страсть любовников тоже внесла свою лепту… в общем, кровать перевернулась, и все четверо - четвертый, понятное дело, мистер Кристиан - оказались на полу в одной куче.
- Ой, мамочки! - испуганно закричала Кэнди. - Это же папа!
Общая неразбериха усугублялась еще и тем, что все запутались в постельном белье и подушках, упавших с кровати, а сверху все это дело прикрылось матрасом - однако мистеру Кристиану все-таки удалось выбраться из-под завала в самый последний момент.
И теперь он стоял и смотрел с благостной отрешенной улыбкой на ходящий ходуном матрас, из-под которого доносились приглушенные выкрики и то и дело высовывались то нога, то рука…
Сложно сказать, что конкретно подумал мистер Кристиан об этом необычном явлении; но какая-то мысль, безусловно, мелькнула в его поврежденном мозгу, потому что он потихоньку собрал одежду дяди Джека, разбросанную по полу, и вышел из палаты, никем не замеченный.
И буквально в следующую секунду из-под матраса выбралась Кэнди, вся красная от стыда. У нее было только одно желание - бежать отсюда скорее, бежать от такого позорища.
Свитер и юбку она натянула на раз-два-три. Нет! - сказала она себе, выбегая за дверь. Ничего этого не было! Ничего этого не было… просто не было!
Какое-то время матрас еще прыгал вверх-вниз и, наконец, отлетел в сторону - после особенно резкого толчка. Но под одеялами и простынями еще продолжалось яростное сражение. Все дело в том, что дядя Джек мертвой хваткой вцепился в медсестру и не собирался ее отпускать, уверенный, что это Кэнди.
- Согрей меня! - кричал он исступленно, не ведая о своей роковой ошибке. - Подари мне свое тепло! - Он зажал между ног предплечье дородной медсестры, которое из-за его полноты принял за бедро племянницы. - Да! Подари мне все свое ТЕПЛО! - он едва не задохнулся в экстазе, потому что оргазм уже почти грянул.
Хотя медсестра и была сильной женщиной, ей все-таки не удалось выдернуть руку, зажатую, словно в тисках. Но зато ей удалось нащупать свободной рукой какую-то металлическую штуковину на полу (а именно, подкладное судно), и она принялась с истеричными воплями колотить насильника по голове этой штукой, и, в конце концов, все-таки вырвалась - а вернее сказать, дядя Джек как-то разом обмяк, его напряженные мышцы расслабились, и он сам отпустил ее руку.
Поднявшись на ноги, медсестра достаточно быстро пришла в себя и немедленно приступила к исполнению своих профессиональных обязанностей - она вообще была женщиной рассудительной и очень ответственной и терпеть не могла беспорядок. Она подняла перевернутую кровать, положила на место матрас, застелила постель, а потом одним мощным рывком подняла дядю Джека с пола - ни на секунду не усомнившись в том, что это мистер Кристиан, - уложила его на кровать и надела на него пижаму.
Убравшись в палате и оставшись вполне довольной результатами своих усилий, она на секунду задумалась и растерянно оглядела комнату. Она так толком и не поняла, что случилось… несомненно, здесь была девушка, которая прелюбодействовала с… с пациентом… но куда она делась теперь?
Одно было вполне очевидно: рана на голове пациента открылась и кровоточила, и ее надо было немедленно перевязать. Медсестра тяжко вздохнула, быстро взглянула на своего незадачливого насильника и пошла за бинтами и антисептиком.
А пациент лежал и улыбался, хотя и был без сознания - все той же блаженной улыбкой, озарявшей его лицо чуть ли не ангельским светом.