Миссис Минато поджимает губы. Миссис Накамура смотрит безмятежно, словно уже знает ответ. Миссис Анака кивает.
– Повторите, пожалуйста.
* Depaato, искаж. англ. department store – универмаг.
– Что повторить?
– Все с начала.
Миссис Минато жалобно стонет. Выхватив три банкноты у меня из рук, миссис Накамура швыряет их на деревянный настил и пересказывает весь анекдот по-японски – быстро, захлебываясь словами. Наверное, мне следует сказать что-нибудь насчет того, что "говорим только по-английски", но я не хочу выступать против миссис Накамура.
– Знаю, – смеется миссис Анака.
Миссис Накамура снисходительно улыбается самым краешком губ.
– Американская любовница всю деньгу потратить, – возвещает миссис Анака. И вскидывает глаза на меня, дожидаясь подтверждения.
Я с многозначительным видом качаю головой. Миссис Флиман уверена, что уж она-то догадалась правильно.
– Нет же, американка экономить деньги… она… три раза… нет, утраивать деньги!
– Неверно. Миссис Накамура, ваша очередь. Миссис Накамура надолго задумывается и наконец
изрекает:
– Честно говоря, я не люблю играть в загадки. Кульминация временно откладывается. Миссис Анака вцепляется мне в руку и трясет ее.
– Кто же американка? Кто? К черту!
– Та, у которой во-от такие сиськи. Молчание. Кто-то где-то вколачивает очередной
гвоздь. Миссис Минато и миссис Флиман в полном недоумении, словно не веря собственным ушам. Глядят на миссис Накамура, не подскажет ли чего. Миссис Анака любуется на свои ногти в ярком солнечном свете. Миссис Накамура, похоже, обдумывает вопрос со всех сторон. Вздергивает подбородок, прижмуривается, беззвучно смеется сквозь зубы – точно кошка чихает.
Такого рода шутка способна разбить лед где угодно, в любом уголке мира.
3 "Берлога"
"Берлога" сойдет за "добрый старый английский паб", только если знать, что ее владелец вот уж тридцать лет как не был дома. В зависимости от света – в "Берлоге" его, по счастью, мало – Мел смахивает на Марту Грэхем* в неудачный день или на Джона Херта** в удачный: сморщенное обезьянье личико, плоский череп, паучьи лапки, испещренные темно-коричневыми пятнами.
Видимо, потому, что я тут новенькая, Мел любой разговор начинает с формулы: "Чем дольше живу в Японии, тем лучше понимаю…" До сих пор варианты окончаний наблюдались следующие:
"…что с каждым днем все меньше знаю о японцах".
"…что никогда не почувствую себя здесь дома".
"…от европейцев и впрямь разит прогорклым кухонным жиром".
"…от геморроя только иглоукалывание и помогает".
Хозяйственными хлопотами Мел себя особо не утруждает. Вкалывают его бармены, Слим и Флосси, парочка местных шалопаев с черными волосами, прям как из-под резца скульптора: либо Мел их трахает, либо они его. Я лично ставлю на второе: Мел с членом наперевес – это ж нечто неописуемое, от такого просто наизнанку вывернет. Слим – весь такой скукоженный, и пахнет от него как от рекламок из серии "сотри-понюхай" в модном журнале. У Флосси с габаритами все в порядке; поздно вечером так даже за человека сойдет – когда в "Берлогу" понабьется эмиграшек и уродов обоего пола. Если Флосси и Мел поцапаются, есть шанс, что счета тебе так и не подадут. А вот если Слим взбеленится, так, чего доброго, накашляет туберкулезными палочками прямо в твой джин.
* Грэхем Марта (р. 1894) – американская танцовщица и хореограф, основательница школы современного танца в Нью-Йорке.
** Херт Джон – британский киноактер, получил номинацию "Оскара" за роль в "Полуночном экспрессе" и в "Человеке-слоне".
Мел закуривает, выпускает вверх струйку дыма.
– Ну, как там уроки? Я пожимаю плечами.
– Учеников поприбавилось?
Я объясняю, что мои богатые дамы в горах – вот и все, да плюс еще какой-нибудь университетский студентишка порою откликнется на мое объявление в "Канзай камикадзе", местной дешевой газетенке на английском.
– И тебе хватает?.. – Вопрос его захлебывается в мощном фуговом кашле.
– Да скриплю помаленьку.
Про Мела того же не скажешь. Дважды пытается продолжить и дважды натыкается на стену мокроты.
– Я тут хотел тебя познакомить с одной. Тоже уроки дает.
Не успеваю я остановить его, как он уже машет женщине за столиком у камина.
– Бонни! Щи познакомься с Луизой. Она в городе недавно. Английский преподает, как и ты.
Так и не успеваю сослаться на врожденную неспособность находить общий язык с людьми, одевающимися исключительно в коричнево-земляные тона. Бонни уже уселась на табуретку напротив. Наклоняется совсем близко, не то морщится, не то улыбается.
– Как давно вы здесь, Луиза?
Сообщаю, что три недели; она шумно поражается моим способностям "устраиваться". Горбится, снова морщится. Может, это и не улыбка вовсе, а нервный тик.
– А как вы здесь оказались?
– Японские авиалинии.
– Да нет же, глупышка, я имею в виду, как вы отыскали "Берлогу"?
Просто пошла по пятам за первым же встречным лохом-гайдзином*.
– Случайно проходила мимо…
– Вы ведь из Британии, верно? Ваш акцент – просто прелесть что такое…
– Вообще-то я канадка.
– Канада. Ох, как вам повезло! – Похоже, заметила, как меня перекосило. – Такая чудесная страна…
Как говорится, Иисус прослезился.
– У вас есть Национальный совет по вопросам кино** – они такие замечательные документальные фильмы снимают.
Я уже собираюсь спросить ее, видела ли она доку-менташку про слепого эскимосского резчика по мыльному камню, "Холодные руки, горячее сердце" называется, но за ней разве угонишься?
– Как мне жаль, что в Америке нет ничего похожего!
– А уж мне-то как жаль, Бонни. Вы, я вижу, интересуетесь кинематографией?
– Так я же здесь именно поэтому. Я приехала снять серию документальных фильмов о японских ремеслах.
– Да что вы говорите.
* Иностранец в уничижительном смысле, "чурка" (ял.).
** Национальный совет по вопросам кино (The National Film Board) был создан федеральным правительством в Оттаве в 1939 году для съемки фильмов, отражающих менталитет канадцев, доя показа их в стране и за границей.
– Первые три уже закончены – лакированные изделия, изготовление вееров, окраска тканей. Но не успели мы дойти до традиционных упаковок, как грант иссяк, и мы теперь пытаемся найти альтернативные источники финансирования.
– Какая жалость.
– О, на самом деле я даже и не огорчаюсь ничуть. Я в Японию просто влюблена, а вы? – Прицельно смотрит на мой бокал. Что, здесь так принято – мне полагается поставить выпивку старожилу, не наоборот?
– Любовь – не совсем то слово, что первым приходит на ум. – Я тянусь к хрустикам из морских водорослей, что поставил передо мною Флосси.
– Тяжко вам приходится? – Бонни наклоняется совсем близко, глаза с поволокой.
– Да нет, в общем-то.
– А с японским у вас как?
– По нулям.
Она запускает руку в лоскутный ридикюль.
– У меня тут где-то завалялась мейши замечательной сенсэй по языку.
– Говорите как белый человек, милочка.
Она извлекает из бумажника стянутую резинкой пачку визиток.
– Ну, визитная карточка одной изумительной преподавательницы японского.
Я гляжу прямо в ее выразительные глаза.
– Не интересуюсь.
– У нее учиться так весело, особенно если один на один. А еще она дополнительно преподает каллиграфию и раз в месяц, в выходные, приглашает особо отличившихся студентов на чайную церемонию.
– Я вообще не хочу учить японский. Бонни резко выпрямляется.
– Не хотите?
– Смотрите сюда, Бонни. – Я машу Флосси, указываю на мой бокал, улыбаюсь, затем указываю на Бонни. – Видите, как все просто?
Бонни втолковывает что-то Флосси по-японски, тот коротко отбрехивается, она тараторит еще несколько минут, бурно жестикулируя, в голос ее закрадываются угодливые нотки. Флосси обрывает поток ее излияний коротким кивком и гортанным восклицанием, что в странах Средиземноморья предвосхищает отхаркивание.
Не прошло и десяти секунд, как мой джин-тоник уже на стойке. Слим, Флосси и Мел совещаются в дальнем углу: с напитком для Бонни, похоже, возникли проблемы.
– Но как же вы обойдетесь, не уча японского? – Бонни вновь закапывается в ридикюль и извлекает на свет пачку гвоздичных сигарет непальского производства.
– Будьте добры, не курите. – Для вящей убедительности кладу руку на ее пухлое запястье.
– О, но это вовсе не табак…
– Будь это табак, я бы стрельнула у вас сигаретку. А от запаха тлеющей гвоздики меня тошнит.
– В самом деле?
Залпом осушаю свой дж-т наполовину.
– Еще воспитываясь в Канаде, я учила языки: английский – в Альберте, французский – когда перебралась в Монреаль поступать в университет. В Вене, во время годичной стажировки, выучила немецкий. Так что видите, Бонни, я учила языки всех мест, где когда-либо жила, и знаете что?
Расстроенная Бонни пытается привлечь внимание Слима, который вдруг решил, что самое время заново аккуратно сложить все скатерти.
– Что?
– Сама я, хоть убей, никого не понимала, и никто так ни черта и не понял насчет меня. Так что, еще летя в самолете, я решила, что в Японии начну все сначала.
Бонни щелкает пальцами, глядя на Флосси, тот щелкает пальцами в ответ. Мел замечает, что происходит – нет, он отнюдь не всегда слеп и глух! – и отвешивает Флосси смачный шлепок; тот, всхлипывая, бежит на кухню.
– Но если вы здесь хоть сколько-то пробудете, все равно основ поднахватаетесь.
– Всеми силами постараюсь этого избежать. Бонни смеется пронзительным, металлическим
смехом.
– А вы большой оригинал, Луиза.
Мел наклоняется к ней с огромной дымящейся кружкой какого-то напитка. Запах – прямо как от сгнившей на корню люцерны.
Бонни склоняет голову набок: косит под чью-то ненаглядную сорокалетнюю девочку.
– Аригато*, Мел.
– Это еще что такое? – Я локтем подталкиваю кружку ближе к Бонни.
Она пододвигает кружку обратно – прямо мне под нос.
– Изумительный местный чай: его здесь из прошлогоднего риса готовят. Вы только понюхайте.
– Спасибо, я уже.
– А где вы остановились?
– В гостинице "Милый котик", рядом с "Серебряным павильоном".
– Гинкаку? Какая вы счастливица, это один из моих любимых храмов. Не правда ли, чудо что такое? Такая суровая простота…
– Вообще-то я в Киото за китчевкой приехала. Сады, где песок граблями выравнивают… Хотите, скажу вам одну вещь.
* Спасибо (ял.).
Бонии сдвигается на самый краешек табуретки, рисовый пар клубами окутывает ее розовые щеки..
– Это все на туристов рассчитано. Здесь – культура скупости, не эстетики. Суровая простота должна окупаться.
– Район вокруг Гинкаку очень мил, – роняет она, отсмеявшись. – Хотя довольно дорогой. У вас комната с ванной или просто комната?
– Комната с ванной, плюс завтрак в кафешке "Тигра и Винни-Пух" по соседству.
– И во сколько вам это обходится? Я называю цифру.
Челюсть у нее отвисает.
– Но это же непомерно дорого, даже для такого района.
– Зато в номере есть еще мини-бар и цветной телевизор.
– Вы там обосновались лишь до тех пор, пока не подыщете квартирку?
– Наверное. Вообще-то я никуда не тороплюсь.
– Должно быть, дела у вас идут в гору. Сколько у вас учеников?
– Четверо.
– И на это можно жить?
– У меня кое-что есть в заначке. Вы слыхали когда-нибудь про неудачников, живущих на переводы из дому?
Бонни качает головой.
– Это когда ваша семья вам платит, чтобы вы на родину носа не казали.
– Ваш случай? Я киваю.
– Как печально. И обратно вы не собираетесь?
– Только не в Альберту.
– Что же вы такого натворили, чтобы так настроить против себя своих близких?
– Родилась.
Бонни надолго присасывается к рисовому чаю.
– Прямо и не знаю, Луиза, шутите вы или нет.
С этой женщиной явно надо что-то делать. Когда я иронизирую, она убийственно серьезна, а когда я серьезна, она со смеху лопается.
4 В купальне с миссис Анака
В разгар сборов – я перебираюсь под "крышу" подешевле – в дверь робко скребутся. Мико с гостиничной стойки регистрации.
– Будьте добры, к вам гость.
До сих пор в "Милом котике" меня никто не навещал. Набрасываю рубашку поверх ночной кофты, мчусь вниз по лестнице по пятам за Мико. В фойе с низкими потолками, с клетчатым ковром, закрывающим весь пол, и fauteuils* в стиле Людовика XIV – ни души.
– Снаружи, будьте добры. – Мико вновь ныряет за стойку.
Рядом с внушительным "бентли" – приземистый коротышка. Он кланяется, вручает мне визитку. Толку с нее чуть: визитка на японском. Затянутой в белую перчатку рукой коротышка переворачивает карточку – специально для меня. Тисненая надпись по-английски: "КАМИЛЛА АНАКА, дипломированная медсестра".
Он кланяется.
– Будьте добры, вас в купальни.
Вспоминаю о том, что надо бы обновить дезодорант.
– Я только сбегаю за рюкзачком.
* кресла (фр.).
Он встает между мною и стеклянными дверями "Милого котика". Двери бесшумно расходятся в разные стороны.
– Мы ехать сейчас или поздно.
Коротышка обходит машину кругом, открывает заднюю дверь "бентли". Я проворно обегаю с другой стороны и занимаю пассажирское место спереди. Глиптоману это не по душе. Он усаживается на тщательно зачехленное водительское сиденье (и за что же это мне досталась только кружевная салфеточка?), а я тем временем пытаюсь объяснить ему, почему предпочитаю ездить рядом с шофером. В результате приходится проиграть эпизод-другой из "Дилижанса", причем я и за Джона Уэйна*, я и за Энди Дивайна**. Вроде бы почти получается, но тут машина подъезжает к приземистому прямоугольнику темного стекла чуть в стороне от Имадегава. Смахивает на банк, хотя окна слишком темны, чтобы увидеть, что там внутри, и указателя никакого нет, если не считать серебряного диска над вращающейся дверью. В центре диска вырезан один-единственный японский иероглиф, только его я до сих пор и заучила: ? . В метро его не захочешь, а запомнишь: он означает "Выход". По словам Бонни, на самом деле это – идеограмма для понятия "рот". В недоумении стою перед вращающейся дверью; шофер поклоном зазывает меня внутрь.
Нет, не банк. Длинный, узкий садик – ну просто куда угодно сад впихнут! – раз этак в двадцать протяженнее в длину, нежели в ширину. Шофер ведет меня по песчаной петляющей тропинке, по низкой каменной
* Уэйн Джон (1907-1979) – американский актер, снимался в вестернах и военных фильмах; его амплуа – честные, мужественные, патриотически настроенные американцы, чаще всего – военные или ковбои. "Дилижанс" (1939) – один из самых известных фильмов с его участием.
** Дивайи Энди (1905-1977) – американский актер, прославился своими ролями в пасторальных комедиях.
плите-мостику через озерцо с карпами. Тут вам не привычные золотые, белые и пятнистые карпы, куда там! – рыбы, что шевелятся в темно-зеленых глубинах, – темно-фиолетовые. Мы идем по мостику, карпы плывут за нами вслед – много, не сосчитать. Ветерок всколыхнул бамбуковые листья высоко у нас над головами. Впереди расстилается легкий туман. Из тумана встает сводчатый коридор: ряды массивных бамбуковых стволов, закрепленных крест-накрест. Водитель останавливается у арки и поклоном приглашает меня войти. Я оглядываюсь через плечо. Он поднимает руку в прощальном жесте. Прохожу под скрещенными шестами. Чувствую себя словно в старом фильме: сад по-прежнему отлично виден, вот только поделен бамбуковыми шестами на кадры длиною в фут каждый. В конце сводчатого прохода – серебристые двери лифта. Ищу кнопку. Кнопки нет. Двери открываются, внутри тоже ни одной кнопки. Двери закрываются. Лифт идет вниз.
Долгий, долгий спуск. Звякает колокольчик, двери расходятся – передо мной девочка-подросток лет пятнадцати-шестнадцати, черные волосы выкрашены в медно-красный цвет, прихотливо изодранные джинсы, футболка с английской надписью через всю грудь ("БОГАЧИ СОСУТ МОЙ ЧЛЕН, ЖАГАЛА СРАМУ"*). В ушах, в губах, в носу, в щеках и языке – английские булавки и прочие, менее опознаваемые металлические предметы. Мне страх как хочется напомнить бедному ребенку, что на дворе 1985 год, панк приказал долго жить… но, может, это только в моем мире так.
Интонации у нее – как есть калифорнийские.
* "Жагала сраму" – в оригинале Agenbite of Inwit, модернизированное написание среднеанглийского названия "Ayenbite of lnwyt", "Угрызения совести". Это название выполненного Дэном Майклом из Нортгейта (1340) перевода французского трактата "Сумма грехов и добродетелей", написанного монахом Лаврентием Галлом для короля Филиппа 11. В таком виде словосочетание использовано в романе Д. Джойса "Улисс" (гл. "Телемак"). Вариант перевода (В. Хинкиса, С. Хоружего) столь же непонятен русскоязычному читателю, сколь словосочетание оригинала непонятно современному англоязычному читателю.
– Хай, меня зовут Сьюки. Ма сейчас будет. – Девочка ведет меня по слабо освещенному коридору со стенами из толстого зеленого стекла. Сквозь них легко просматриваются другие комнаты, и еще прозрачные стены, и еще. Коридор поворачивает налево, Сьюки отпирает узкую металлическую дверцу со скругленными углами и высоким порогом, в точности как на корабле.
– Вы пока заходите, переодевайтесь. Я пойду гляну, куда она запропастилась.
На низкой скамеечке – прямоугольный кусок ткани. С этой штукой я сталкивалась во всех здешних гостиницах: юката или легкий хлопковый купальный халатик; очень подозреваю, что местные, с их страстью к обертыванию, в нем еще и спят. Мужчины в них даже по коридорам отелей разгуливают, если надо, скажем, дойти до комнаты с торговыми автоматами, купить сигарет, или там баночку "Саппоро"*, или "Пот Покари"**.
Складываю старые тряпки – кофту и рубашку – аккуратной стопочкой, надеваю юката. Дверь вновь отворяется, входит миссис Анака, за ней – Сьюки. Все кланяются друг другу. Да, я уже познакомилась со Сьюки, да-да, и Сьюки уже познакомилась со мной. До чего же в это время года жарко и влажно! Только и мечтаешь, что о дожде. В Хартфорде, Херефорде, Хэмпшире холодно, хмуро и худо***. Теперь Сьюки изъясняется этаким высоким, жеманным голосочком – точно такое же мягкое сопрано слышишь по громкоговорителю в метро, в универмагах и в супермаркетах, и даже в городских автобусах ("Следующая остановка – Киотский университет").
* Сорт японского пива.
** Напиток из "спортивной" группы, возмещает организму потерянные электролиты и воду.
*** Английская скороговорка; стала популярной благодаря фильму "Моя прекрасная леди", в котором использована как фонетическое упражнение на произнесение звука [h].
– Мы так рады, что вы смогли к нам присоединиться, – щебечет Сьюки, явно искренне. Миссис Анака энергично кивает.
– Как вы вовремя подгадали, – говорю я миссис Анака. – От меня уже пованивать начинает.
– Повоннивать?
– Пованивать, – поясняет Сьюки.
Пантомима с обнюхиванием подмышек. "Пованивать".
– Мы вас отмывать, – с улыбкой возвещает миссис Анака, – внутри и снаружи.