Только один раз я смог по-настоящему проникнуться текстами Скотта Уокера, дождливым утром в квартире Карла. Мое сознание было пустым и застывшим после вчерашней ночи возлияний. Мне хотелось заниматься любовью, но Карл был не в настроении. Мы сидели порознь на черном диване и слушали альбом на полную громкость. В зернистом рассеянном свете лицо Карла было едва различимо, как силуэт. У меня болели глаза, я тер их, недоумевая, неужели я плакал. Внезапно я понял, что песни - буквальное описание реальности, порожденной чьим-то расстроенным сознанием. Мысль была настолько тревожащая, что я еще долго после этого не мог говорить. Карл решил, что я дуюсь на него, и потому игнорировал меня. Затем он попытался утешить меня, но я никак не мог объяснить, что же не так; я ответил на его объятия с автоматизмом, с каким бы принял прикосновение незнакомца.
В другой раз он поставил мне "Электрика" - песню, которую Скотт написал для последнего альбома Walker Brothers. Она была о палаче в Южной Америке, пытавшем людей током так, что они умоляли о смерти. Финал песни был мрачным, но красивым - нестройные аккорды пианино и мягкое гитарное соло, колыбельная боли. Я никогда в жизни не слышал ничего более тревожащего. Он поставил ее мне два раза, затем убрал пластинку. Мы никогда не обсуждали эту песню.
Как-то на выходные в марте, когда Карл уехал навестить Элейн и Терезу, я решил выйти в город. Я не знал, какой тусовка станет для меня теперь, когда у меня есть любовник: более или менее притягательной? Большинство мест встреч геев теснились вокруг Херст-стрит, рядом с китайским кварталом. Я проводил здесь много времени после разрыва с Адрианом, но практически не бывал с тех пор, как встретил Карла. Улицы сверкали после дождя, воздух был кислым от бензинных выхлопов. Клуб "Соловей" украшали псевдовосточные красные навесы, возможно, они надеялись, что так их примут за ресторан. Интерьер больше соответствовал гомосексуальному клубу: они переделали его, оклеив стены черными панелями из ДСП и поставили черную кожаную мебель. Получилось довольно невыразительно и неуютно. Бело-голубые огни прожекторов метались над танцполом. Музыка, звучавшая здесь, вышла из моды года три назад. Я начал напиваться, не потому что мне хотелось опьянеть, просто привычка стала слишком сильной.
Чтобы побороть растущее чувство дезориентации, я полистал бесплатные журналы, лежавшие на столе возле уборной. Их было два - серьезный журнал гей-сообщества и фривольный глянцевый журнал для гомосексуалистов. Ирония заключалась в том, что "серьезному" журналу нечего было сказать, в то время как в "развлекательном" журнальчике имелось изрядное количество сатирических и глубоких статей. Плюс фотографии обнаженных мужчин. В статье о наркотиках говорилось: "Геи стремятся использовать наркотики в качестве антуража для секса, а не ради того, чтобы его улучшить". "Серьезный" журнал никогда бы не позволил себе такого ядовитого высказывания. Они бы написали: "Наркомания - одна из самых серьезных проблем в гей-лесбийском сообществе". И даже это кто-нибудь счел бы недостаточно политкорректным.
После одиннадцати клуб начал заполняться обычной полупьяной, неутомимой толпой. Некоторых из них я знал. Завсегдатаями были люди, которые чувствовали себя неуютно в других местах, они помечали свои маленькие территории в тихом баре наверху, возле будки звукоинженера или в ресторане. Здесь был "Фэй Рэй" , парень с крашеными светлыми волосами, усталой улыбкой и в очень короткой майке. И Дэвид, высоченный трансвестит, который мог бы отправить на больничную койку любого агрессивного гомофоба, который попадется на его пути. А скорее всего любого, кто попадется на его пути. И Роберт, уже очень пьяный худой юнец с темными волосами и тоскливыми глазами. Он выглядел так же молодо, как и три года назад, когда я снял его. Я насчитал шесть человек, с которыми я когда-то спал. Одно время, до Адриана, счет пошел бы на десятки.
С тех пор как сюда начали пускать женщин - настоящих женщин, и большинство из них гомосексуалы, - настоящие кожаные королевы перестали ходить в "Соловей". Но публика по-прежнему была довольно разношерстная. Стало появляться гораздо больше людей, не принадлежавших ни к каким группам - не драг-куин, не мальчики-проститутки, не скинхеды, не трансы или готы. В основном это были студенты. Я побродил немного по залу, выпив несколько бутылок "Даймон Уайт", и поразглядывал витрины, хотя они меня более не интересовали. Даже в качестве фантазии мысль о том, чтобы изменить Карлу, потеряла свою привлекательность. Я смотрел на мужчин в шортах и жилетках, вертящихся на танцполе под "Вог" Мадонны, большие плитки которого сияли как лед в лунном свете. Зрелище одновременно возбуждающее и повергающее в уныние, как боксерский матч. Ничего не стоит.
Силуэты парочек, увлеченных любовной прелюдией, стали различимы на фоне стен. Территория вокруг танцпола была плотно забита, холодный запах амилнитрита вспарывал теплоту человеческих тел. Я ретировался в верхний бар, где попсовая музыка сменилась электронным битом. Еще издалека я узнал нервные жесты и обесцвеченную челку моего друга Доминика. Он пришел с лысым толстым парнем, походившим на монаха из какой-нибудь комедии. Я заказал водки и присоединился к ним. Доминик поприветствовал меня с ироническим удивлением:
- Привет, Дэвид. Не видел тебя уже месяцы. Это Питер.
Монах ухмыльнулся мне. Доминик, похоже, всегда выбирал мужчин постарше, несмотря на декламируемое презрение к ним.
- Так где же ты пропадал? - спросил он. - Тебя нигде не видно.
Я сказал ему, что занят работой в "Треугольнике".
- Странный ты человек, - сказал Доминик. - Я не знаю больше ни одного гея, который бы занимался рок-музыкой. Лучше уж опера или мюзиклы. Рок это так грубо.
Он поймал взгляд Питера и улыбнулся.
- Я никогда не видел этого Карла. А уж я-то всех знаю. Или он один из тех зануд, что утверждают, будто ненавидят тусовку?
- Он ее не ненавидит. Он просто не входит в нее. - Мне пришлось сделать паузу и подумать несколько секунд. - Его больше интересует музыкальная тусовка. И… ну, он не совсем гей. Он встречается с женщинами. Я единственный парень, с которым у него серьезные отношения. Я так думаю.
Здесь все казалось куда сложнее, чем во внешнем мире. Я не знал, как это объяснить.
Доминик возвел глаза к потолку. Питер снова ухмыльнулся, затем наклонился вперед, чтобы сказать:
- Быть немножко геем - это все равно что быть немножко беременной.
Тут подошел еще один приятель Доминика, между ними завязался оживленный разговор. Лицо Питера стало пустым и ничего не выражающим, он изучал содержимое своего стакана, как Вэн Моррисон творчество Йейтса . Возможно, он не понимал, что Доминик флиртует инстинктивно, без всякого расчета. Когда приятель отошел, Питер положил свою маленькую ручку на плечо Доминика и взъерошил ему волосы.
На другом конце бара я заметил фигуру из папье-маше: громоздкая скульптура греческого бога с эрегированным членом, от которого кто-то уже отбил кусок, так что получился полустояк. Питер направился в бар. Доминик прижал губы к моему уху и пробормотал:
- С этим я встречаюсь уже три недели. Однажды он переписал мне свои альбомы Стрейзанд, свою, так сказать, историю.
Едва я мог ему чем-то помочь, если это был намек, самопародия слишком глубоко укоренилась в нем. Он был молодым протеже Адриана, и в то время, как Адриан маскировал свой цинизм идеалистическими позами, Доминик оставался очень милым парнем, прятавшимся за стервозным фасадом. Но по прошествии времени маска стала толще и теперь разглядеть настоящее лицо было сложнее.
Теперь и второй бар оказался набитым под завязку, от этого мне стало неуютно. Я прикончил вторую порцию водки, еще одна, и я буду совсем пьян. Когда я попрощался, Питер схватил меня за руку:
- Позволь дать тебе совет, - сказал он. - Воспользуйся мудростью старушки. Вылезай из этого шкафа и найди себе кого-нибудь, кто знает, чего он хочет.
Я слегка улыбнулся ему в знак благодарности. Танцоров было едва видно среди дыма от сухого льда и мелькающих огней. Музыка эволюционировала от попсы к какой-то танцевальной разновидности хард-кора, вроде быстрого панка. Я в одиночестве соскользнул на танцпол и позволил турбулентным ритмам подхватить меня свои ураганом. Вблизи было видно, как белые футболки парней отливают лиловым в ультрафиолете. Они плыли вокруг меня, точно свечи по реке. Электронный ритм пульсировал все быстрее и быстрее, пока не превратился в одну-единственную ноту, за гранью музыки и слов.
В последнюю неделю перед выборами мы играли по два концерта в день. В пятницу вечером мы хотели выступить, чтобы опробовать несколько новых, только что написанных песен, прежде чем отправиться в студию в Дигбете и начать работать над альбомом. Карл хотел попробовать более медленное, спокойное звучание. Он устал от бесконечных звукоподражателей "Нирваны". Нас пригласили сыграть в "Ирландце" в Стирчли, одном из самых унылых районов Бирмингема.
Затем внезапно нам предложили сыграть еще и в четверг. Одна из любимых наших групп того времени The Family Cat гастролировала в связке с еще одной группой, записывавшейся на "Дедикейтед Рекордз", Hard Wayne. Когда им осталось отыграть всего три концерта, поддерживающая команда обнаружила, что они остались без вокалиста; он загремел в госпиталь с аппендицитом. И The Family Cat пришлось доверить клубам выбирать разогревающие команды. Управляющий "Эдвардс № 8" был другом Мартина. Разумеется, все мы трое оказались свободны в тот вечер и готовы сыграть: мы все собирались пойти на этот концерт.
За сценой The Family Cat были дружелюбны и немного нервозны, в соответствии со своим названием. Мы по-быстрому выпили с ними за смену правительства. Затем вышли друг за другом из раздевалки, обошли колонки и по ступенькам поднялись на залитую желтым светом сцену. Публика заполнила все пространство, от бара до темных закоулков, где парочки прятались от клубных прожекторов.
- Привет, - сказал Карл. - Мы - "Треугольник".
Несколько человек одобрительно закричали, наверняка наши друзья. Мы начали с бросающей в дрожь, утяжеленной версии "Загадки незнакомца", использовав при этом запись разбивающегося стекла; затем "Третий пролет", с паузой/эффектом взрывной волны, это в буквальном смысле заставило аудиторию отступить; затем "Его рот", Карл навис над микрофоном, застыв в узком луче белого света. Мы решили отыграть лучшие фрагменты нашей обычной программы, исключив самые сложные песни и новые вещи, над которыми мы еще работали. Мощная звуковая аппаратура клуба и узкий коридор пространства работали в нашу пользу. Каждый номер после аплодисментов сопровождала полная тишина.
Перед последней песней Карл сделал паузу, чтобы подстроить гитару.
- Спасибо, что слушали нас, - сказал он. В голосе слышалась усталость. - Когда я был здесь в последний раз, какой-то фанат Megadeth решил попрыгать у меня на голове. Вы сможете разглядеть следы крови на рубашке, если подойдете поближе.
На нем была черная рубашка с красными нитями.
- Почему люди не могут развлекаться, не причиняя друг другу боли? Я не знаю ответ.
Он отбил ритм ногой, и "Ответ" зазвучал, как вопль сирены. Мы сыграли укороченную версию, поскольку наши оговоренные полчаса подходили к концу
Выпив немного за сценой и поспешно переодевшись, мы проскользнули в зал, чтобы посмотреть The Family Cat. Они играли очень мощно, мрачные, трогающие за живое тексты сочетались с бодрой, динамичной гитарной музыкой. Новая прекрасная песня "Жуткое похмелье" рассказывала об одиночестве моряков и шахтеров: людей, пойманных в ловушку умирающей индустрии. Она напомнила мне мрачные народные песни, которые пели мне родители, когда я был маленьким - что-то про подвалы банков, забитые серебром, добытым кровью и потом шахтеров. "Покрась меня в серый" - стон сожаления об упущенных возможностях в эпоху конформизма. "Паровой каток" - грохочущий, яростный всплеск, насмешливая романтическая бравада, так The Clash играют "Розалиту" Спрингстина после нескольких бутылок "Тандерберда" . Мы с Карлом стояли обнявшись и слушали как маленькие дети. Кое-кто из стоявших поблизости узнал нас. "Эй, а вы круто сыграли". После концерта мы снова присоединились к The Family Cat за сценой и изрядно напились.
В "NME" появился отзыв об этом концерте. Как правило они не упоминают разогревающие группы, но эта заметка начиналась так:
В погоне за признанием "Коты" находят для себя странную компанию. Сегодня их разогревал атональный "Треугольник", группа стремительно превращающаяся в культовую в Центральных графствах, несмотря на то, что они носят короткие стрижки и неплохо играют. Их вокалист, кажется, все время хочет спросить публику - на кого они смотрят, в то время как два других угла треугольника усиливают холодящий душу страх и вколачивают его в тишину. Классовая месть, по-видимому, говорят они, блюдо, которое лучше есть холодным.
На следующий вечер мы, все еще страдая от похмелья, играли в "Ирландце" перед шестью десятками человек. Это была довольно большая площадка, полная призраков перепившихся подростковых банд и любителей народных танцев, помахивающих призрачными бутылками. Мы начали с "Фуги", продолжили "Стоячей и текучей водой", затем медленная инструментальная вещь, впоследствии ставшая частью "Дороги в огонь". А после мы впервые сыграли "Город комендантского часа": фаталистическую повесть о безумных подростках; Йен играл щетками на своих барабанах, а я выдал низкий рифф, гудящий, как подводный колокол. "Краски вокруг него/ Что меняются, едва он поднимает голову/ Песни в воздухе/ Подхватывают слова, что он произносит". Посреди песни какая-то коротко стриженая деревенщина в толпе принялась орать: "Вы дерьмо! Вы дерьмо!" Я бросил взгляд на Карла - он закусил губу и продолжал играть. Аплодисменты звучали вяло и вразнобой, точно помехи на ненастроенном радио. Голос перекрывал их: "Дебилы"!
Карл покачал головой и заиграл "Загадку незнакомца". Мы начали ее мягко, как и планировали, но что-то случилось с гитарой, и Карлу пришлось играть жестче, чтобы заглушить расстроенное звучание. Полупустой стакан пролетел над нашими головами, обрызгав нас пивной пеной, и ударился об стену. Но яростная кода песни, казалось, утихомирила публику, точно чужой гнев смог приглушить их чувства. Мы закончили "Третий пролет", бешеная атака рвано-металлических риффов взорвала сердцевину ритма. На пике Карл поднял руку и мы замолкли.
Подталкиваемый вперед приятелем, стриженый ублюдок пробивался к сцене. Его лицо покачивалось между поднятых кулаков, пародия на боксера. Карл положил гитару и быстро вышел вперед. Я двинулся за ним, чтобы удержать или защитить его. Но охранник успел раньше. Он скрутил лжедесантника и злобно толкнул его приятеля обратно в толпу, а затем выволок своего пленника через заднюю дверь. До нас донесся шум борьбы, глухой удар и пронзительный крик боли.
Карл взял гитару и шепнул нам с Йеном: "Ответ". Он не был следующим в плей-листе, но я понял его идею. Мы растянули его минут на десять, стенающая гитара Карла подчеркивала мою агрессивную четкую партию и неистовые ударные Йена. Затем мы сыграли новую песню под названием "На расстоянии". Здесь она звучала куда более жестко, чем на репетиции. Я подумал, что низкие частоты резонируют от стен здания. Хотя лидер-гитара Карла звучала хрупко и он слегка импровизировал, разрежая звук, его вокал был кровоточащим от одиночества. Мы написали эту песню вместе, я предложил блюзовый ряд, а Карл наложил на него фрагменты мелодии и странные, необъяснимые слова. Заключительные строки почти проговаривались: "Пустой поезд мчится по рельсам/ Исчезая в ночи/ От голубого к черному/ Попрощайся с будущим/ Оно уже не вернется". Мы покинули сцену в темноте.
В полутемной раздевалке нас встретили бородатая улыбка Мартина и ящик дешевого вина. Мы наплевали на правила хорошего тона. Сквозь закрытую дверь доносились голоса, требующие анкора. Мы уже подумывали о нем, но тут голоса заглушили U2 - "Там, где у улиц нет названий". Возможно, зажегся свет. Через другую дверь вошел управляющий "Ирландца", одетый в допотопный твидовый пиджак. С ужасно деловым видом он подписал чек и протянул его Мартину. Затем он повернулся к Карлу.
- Не знаю, что это все значит, но что-то это мало похоже на развлекуху. Я думал, вы - рок-группа. Больше вы здесь играть не будете, ясно?
Затем он ушел. Мы распили бутылку вина. Оно оказалось слишком сладким. Оставив остальное недопитым, мы запаковали инструменты и свалили. Снаружи на тротуаре валялся без чувств пожилой пьянчуга. Охранник говорил по мобильному. Группа юнцов перепрыгивала через неподвижную фигуру по дороге к ярким огням Стирчли, точно он был канавой.
Глава 4
Саксонское наследие
Жизнь для тебя, точно сложный танец,
Выучить па невозможно, импровизируй.
Tindersticks
В выходные после Всеобщих выборов мы намеревались приступить к работе в студии. Но у Йена началась мигрень и он не смог работать. Выяснилось, что "Релент Рекордз" может использовать время для записи нового сингла другой группы, так что Карл воспользовался возможностью, чтобы отменить обе сессии. Мы с ним провели похмельный, горький уикенд в его квартире. Музыка не занимала главное место в наших мыслях. В воскресенье утром он трахнул меня с какой-то беспомощно-отчаянной страстью.
Звуки, вырывавшиеся из его горла, походили на дальнее-дальнее эхо. После завтрака я предложил ему помочь убраться в квартире. Он велел мне отвалить. Затем он принялся ходить туда-сюда по гостиной, поправляя рисунки и фотографии; я сидел на кушетке и смотрел на его тень, мечущуюся на стене. Вдруг он сел рядом со мной и посмотрел мне в глаза. Я заметил сетку лопнувших сосудов в его глазах, радужка была почти такой же темной, как и зрачки.
- Поднимайся, - сказал он, - давай съездим куда-нибудь.