Старый потемневший железный мост нес железнодорожные пути над сужающейся дорогой. Три предвыборных плаката консервативной партии все еще свисали с металлической решетки. Карл остановился, засмотревшись на них.
- Ты удивляешься, как жертва могла запасть на обидчика и покорно сносить жестокое обращение, не пытаясь остановить его? Я готов биться об заклад, что вот эти засранцы знают ответ.
Мы прошли под мостом, безжизненный шум машин гулко разносился вокруг нас.
Глава 5
Эхо
Это твоя вторая натура,
Так что не теряй времени даром.
Felt
В мае кое-что случилось. Я потерял работу. У Карла случился роман, помимо меня, вот так. И "Треугольник" записали свой дебютный альбом - "Жесткие тени". Вообще-то "Релент Рекордз" прекратили свое существование еще в апреле, но нам об этом никто не сказал. Их офисами завладели "Фэнис Рекордз", новая компания с куда более серьезной финансовой поддержкой. Оглядываясь назад, можно сказать, что это был важный этап для нас. А в то время это показалось нежелательным вторжением внешнего мира в наш тесный мирок.
Алан Уинтер, глава "Фэнис Рекордз", был евреем, с торчащими ежиком волосами и в круглых очках, делавших его похожим на взбесившегося Бена Элтона . Казалось, он никак не в силах решить, каким ему быть - жеманным или брутальным, поэтому шарахался от одного к другому. Мы с ним поладили, но было ощущение, что он настороженно относится к самой идее существования "Треугольника" - точно мрачность песен Карла представляла собой какую-то угрозу. Чего нельзя было сказать о Пите Стоуне, нашем новом продюсере. Он был валлиец, небритый и весьма неплохо технически подкованный, ему даже довелось поработать с Джоном Кейлом. Группы на сцене для него ничего не значили, но он был одержим властью студии - "эхо-камерой коллективного бессознательного", как он провозгласил после пары-тройки стаканов "Сазерн Комфорт". Естественно, они с Йеном сошлись на этом, как язычники возле капища.
Срок договора об аренде с "Кэнел Студиоз" истек, и Алан пристроил нас на студию в Дигбете. Это было жутковатое место, даже для трех здоровых парней со склонностью к насилию. Хай-стрит в Дигбете была застроена ирландскими пабами, от вычурных и фальшивых до самых убогих, вгоняющих в тоску мест, где отзвуки изгнания были столь же вездесущи, как запах мальта. Но едва ли кто-нибудь жил в Дигбете: это захудалый индустриальный район, чьи фабрики и свалки знавали лучшие дни. Дома, пабы и даже несколько церквей использовались для хранения запчастей и лесов. Старые железнодорожные пути пересекали улицы.
Наша студия находилась примерно в миле от остановки 50-го автобуса. Нашими единственными соседями были завод по переработке стекла и железнодорожное депо, и то и другое стояли закрытыми добрую половину недели. Это было столь же укромное место, как та студия в горах Уэльса, где по слухам прятались Stone Roses. Лето означало лишь одно - что у нас больше дневных часов: Дигбет оставался суровым и монохромным, немного похожим на музыку "Треугольника".
После дня или вечера в студии мы часто ходили в "Пушечное ядро", джазовый паб неподалеку от Хай-стрит, где иногда играли какие-нибудь музыканты. Темные стены подсвечены старыми фотографиями, звуки пианино плывут из спрятанных колонок. Паб находился на углу Верхней и Нижней Тринити-стрит, где почерневший виадук с тремя узкими арками пересекал обе дороги.
Другой излюбленный нами паб - "Железнодорожный", второй зал которого был популярной площадкой у хардкоровых музыкантов. Иногда там играл и "Свободный жребий". Там все было выкрашено в черное - и черепичный навес над сценой, и бар. Стена завешана фотографиями из 60-х в рамках: Хендрикс, Би Би Кинг, Animals, The Who. Там проходили дешевые концерты практически каждый вечер; забегая вперед, скажу, это было отличное место для встреч группы.
После одного из этих вечеров записей и выпивки я сделал техническую ошибку на работе. Такое могло случиться и в другое время, я не знаю. Но набор для анализов крови вернулся из Французского госпиталя с жалобой, что образец неправильно маркирован. Они использовали его и сделали какую-то ужасную ошибку. Иск они предъявлять не стали, но клиента в их лице мы потеряли. Реальная жизнь больше походит на выступление, чем на запись. Управляющий установил, что это я сделал ошибку и не дал моему помощнику проверить контейнер. Я не стал им говорить, что у меня было похмелье после изрядной порции "Смирнофф", это мне уж точно не помогло бы. Я получил уведомление об увольнении через месяц, всего лишь за несколько дней до намеченного отпуска. Унижение от отрабатывания срока до увольнения, когда пришлось выполнять основные задачи под бдительным надзором управляющего, все дважды перепроверяющего, отразилось на моей игре при записи альбома. Стиль у меня стал жестким и минималистичным. Как и моя речь.
После нашего выступления с The Family Cat местный музыкальный журнальчик под названием "Пустой треп" предложил проинтервьюировать "Треугольник".
Мы встретились с интервьюером, студенткой Бирмингемского политехнического по имени Дженис, в пабе "Бойцовые петухи" в Мозли. Говорил в основном Карл. "Наши песни о том, как мы трое живем и чувствуем", - сказал он. "Это ощущение в музыке, не только в словах. Я пишу песни всю свою жизнь, но мне никогда не удавалось найти правильное звучание. Теперь, работая с Дэвидом и Йеном, я слышу нечто, проходящее сквозь песни, точно голос, эхо".
- Для вас важно то, что в группе вас именно трое? - спросила Дженис. Волосы у нее были выкрашены в черные и красные полоски. - Быть "Треугольником"?
- Сложно сказать, - ответил я. - Когда мы записываемся, мы добавляем разные инструменты. Я бы не возражал, если бы у нас появились клавишные или, может быть, кларнет. В студии, по крайней мере.
Карл покачал головой:
- Тогда бы мы перестали быть "Треугольником".
- Ну да.
Он бросил на меня ледяной взгляд. Я пожал плечами и закусил губу. Она задала Карлу несколько вопросов о его стихах, его пристрастиях. В ответ на неизбежный вопрос о его сексуальной ориентации, он ответил, что был женат, но теперь у него есть бойфренд - я. Дженис посмотрела на меня, точно увидела в первый раз.
- Дэвид, ты играл в блюзовой группе, - сказала она. -Это ведь довольно мачистская музыка? Может быть, даже женоненавистническая?
- Как Бесси Смит? Или Нина Симон?
Интервью не заладилось.
- Послушайте… музыка - это одно дело, а люди, ее играющие - другое.
- Не уверен, что их можно разделить, - сказал Карл. - Но это как в диалектике. Люди меняют музыку, музыка меняет людей.
Дженис задумчиво глотнула ром-колы. Затем посмотрела на Йена.
- А как вы вписываетесь в эту картину?
- Я играю на ударных.
Когда интервью появилось в июньском номере "Пустого трепа" в 1992 году, оно сопровождалось сценической фотографией группы. Наши лица казались неровными, призрачными, рты широко открыты. Но это был всего лишь дефект дешевого ксерокса. Дженис объявилась, позвонила Карлу и спросила, не хотим ли мы с ним встретиться с ней и выпить в Сэтли. Я был расстроен из-за потери работы, поэтому извинился и позволил ему пойти одному. Больше меня не приглашали.
Я был у Карла в тот вечер, когда она позвонила. Он мало что сказал, но то, как он пробормотал "Дэвид здесь", и удушливая интимность его голоса сказали мне достаточно. Я напоил его, это никогда не составляло труда, и спросил, что произошло. Он, казалось, испытал облегчение, рассказав мне, точно теперь его обременяло на одну тайну меньше.
- Мы слишком близки с тобой, - сказал он. - Это для меня как предохранительный клапан. Для сохранения баланса.
Я закрыл глаза и услышал, как он вздохнул.
- Прости. Дэвид, посмотри, посмотри на меня.
Он стоял возле окна, подсвеченный рыжим закатом. Его спина казалась выточенной.
Споры всегда порождали во мне странную смесь желания и беспомощности. Я протянул руку и коснулся его плеча.
- Не надо меня дурачить, - сказал я. Воспоминания об Адриане нахлынули на меня. Я почувствовал себя сессионным музыкантом. Его рубашка натянулась под моей рукой.
- Не думай, что я останусь здесь, что бы ни случилось.
- Я не твоя собственность, Дэвид.
- Да, блядь, ты не моя собственность. Речь идет не о моногамии, все дело в доверии.
В силу привычки моя рука скользнула по его груди, погладила его сосок. Он тяжело дышал.
- Хорошо, послушай. Дженис - просто друг. Мои отношения с ней могут закончиться в любой момент. Если ты и впрямь этого хочешь, они закончатся прямо сейчас. Но что было, то было. Если ты хочешь остаться со мной… Я вовсе не собираюсь тебя дурачить. Я не хочу тебя потерять.
Мы быстро поцеловались, затем он посмотрел на меня. Его глаза походили на темные провалы.
- Я прощен?
- Не хрена испытывать на мне свои католические штучки. Ладно. Я хочу сказать… все нормально. Точно.
Он не знал, чего мне стоило сказать это. Когда я закрыл глаза, передо мной возникло лицо Адриана. Но Карл был другим. Он крепко обнял меня, точно его потрясла мысль, что я могу нуждаться в нем. На улице зажглись фонари. Мы отправились в постель и медленно трахнули друг друга. Когда мы лежали, обнявшись, наш пот смешался, я подумал, может быть, Карл завел этот роман, чтобы испытать мою верность - или свою.
Пару раз после этого он говорил мне, что встречался с Дженис. Они перестали видеться несколько недель спустя, хотя Карл не говорил мне до тех пор, пока мы не отправились в тур в конце лета, и я спросил, поедет ли с нами Дженис.
- Может быть, придет на одно из выступлений, - ответил он. - Но мы больше не встречаемся, все закончилось в июне.
Я подумал, ты должен был сказать мне. Но едва ли мне хотелось, чтобы он рыдал у меня на плече. Он так и не рассказал мне, почему они порвали, так что я решил, что это из-за меня или из-за группы. Теперь это слилось в единое.
Первыми вещами, что мы записали, стали "Город комендантского часа" и "Стоячая и текучая вода". Поначалу нам никак не удавалось воскресить энергетику живого выступления. Карл хотел, чтобы группа записывала все разом, но Пит продолжал твердить, что лучше работать над каждым элементом по отдельности.
- Ты ведь не смешиваешь краски, когда они уже на полотне. Все сведется, не волнуйся. Думай так: диск уже существует, он витает в воздухе. Мы должны ухватить его. Что-то вроде спиритического сеанса. И точно восприняв эту идею буквально, он наложил такое искусственное эхо на ударные Йена и гитару Карла, что звук почти потерялся в собственных отголосках.
В те времена использование странных звуковых эффектов было чуть ли не обязательным для любой инди-рок-группы, которая хотела, чтобы ее воспринимали всерьез. Таким образом они доказывали, что не невинны, не являются ссыкливым малышом в теплой курточке. Все группы, начинавшие на "Creation" или "4AD" с наивным, случайным, сырым звучанием, теперь записывали сюрреалистические, вдохновленные наркотиками пластинки с тщательно продуманным ощущением дезинтеграции. Карл был новичком в таких делах - ему нравились The Cocteau Twins, чьи записи мне всегда напоминали обои Уильяма Морриса - и, казалось, был рад тому, что его вокал утопили в волнах искажений.
Мне пришлось сказать: "Если никто не услышит слов, то на хрена писать приличные тексты?"
Другой крутой примочкой в то время считался грязный звук американского хардкорового "андерграунда". Благодаря таким группам, как Husker Du, Pixies, Nirvana масса довольно спорного материала обрела коммерческий потенциал. В основном то была вполне традиционная поп-музыка, сыгранная в буйном стиле с тяжелым басом и кучей шума. Для английских рок-групп это стало напоминанием о том, что музыка может ранить. Американская пресса не считала это музыкой, не воспринимала ее: ей пришлось превратить это в "явление", чтобы выбросить это из головы, так же британская пресса поступила с панк-роком. Каждый саунд был определен последующим. Даже в "серьезной" рок-журналистике, каждый новый саунд становился в каком-то смысле ядром - core: хардкор, слоукор, спидкор, сэдкор. Кто следующий? А Майкл Болтон тогда "мягкий кор"? А Мадонна - "эгокор"? Когда зацикливаешься на слове, оно лишается всякого смысла.
У гранджа, и особенно у Боба Моулда и Husker Du, Карл позаимствовал убеждение, что вокалист и группа находятся в некоем противостоянии. Я слышал это на их выступлении в "Кувшине эля": "Треугольник" не аккомпанировал Карлу, он обрамлял его. Таким вот странным образом это ощущение отгороженности помогало ему вкладывать больше чувств в вокал. Слишком много записей начала девяностых представляли звуки и спецэффекты, но не песни - все эти вычурные сладости были порождением звука клаустрофобической студии, но не клаустрофобического мира. Таким образом, с помощью пост-панка, хард-кора и алкоголя Карл пытался обособить свою игру от игры группы. Вот так это работало, и Пит хотел, чтобы оно так работало, но ко всему примешивались и другие вещи.
Когда Пит и Карл реконструировали из компонентов "Стоячую и текучую воду", в ней по-прежнему не хватало той силы, что была в демо-версии; но было что-то еще, ощущение тихого безумия, вроде той дезориентации, что я испытывал несколько раз на сцене. Инструменты были сами но себе, но между ними проносилась искра. Не знаю, как это объяснить. "Город комендантского часа" получился бледным, недостаточно живым. "Нужно что-то еще", - сказал Пит. Через пару дней Карл вручил ему пленку с записью нескольких минут шума на ней. Звуки фабрики: гул машин, скрежет механизмов. Запись была не слишком качественная, но она помогла создать бэкграунд композиции. Мы никогда ее не играли. Следующие две недели мы почти не вылезали из студии. Я получил работу на неполный день в подвале ("альтернативном" отделе) "Темпест Рекордз", с помощью работавшего там друга. Карл отпрашивался из магазина. Йен приходил настолько часто, насколько мог; иногда мы заменяли его партии драм-машиной, а потом записывали их поверх. Затем мы свели четыре трека, которые лучше всего звучали на сцене. Чтобы компенсировать замедленность остальных треков, мы записали "Третий пролет" как настоящий штурм, но Пит разобрал его до основания и сделал холодным и отстраненным. Карл решил, что его это вполне устраивает: "Так он звучит более болезненно, понимаешь?" Поскольку нам никак не удавалось, над "Его рот" мы с Карлом работали порознь: записали отдельные дорожки, а потом Пит свел их, вышло довольно грубо. В тихих фрагментах гитара Карла бросала нервные отсветы на мою бас-гитару. Пит нашел сессионного музыканта, чтобы записать мелодию на тенор-саксофоне, затем добавил пару тактов в начало и конец трека на едва слышном уровне.
На запись "Загадки незнакомца", возможно, лучшей песни Карла, мы потратили немало дней, пытаясь создать правильную смесь из мелодии и хаоса. Моя повторяющаяся партия была приглушена, а гитара и голос Карла выведены на передней план, заполняя разрывы. На записи обнаружились какие-то помехи, возможно, звуки из внешнего мира, хотя никто из нас ничего не слышал, когда мы записывались, и нам пришлось выбросить некоторые из лучших кусков. Тарелки Йена в начале трека звучали высоко и пронзительно, точно кто-то разбил груду тонкого стекла.
"Ответ" вышел даже лучше, меньше эффектов, чем на сингле, и более агрессивное звучание. Пит хотел размыть грани, наложив всевозможные призрачные эффекты, но я сказал ему, что не стоит этого делать. Но когда мы прослушивали запись, то услышали нечто странное на заднем плане, хотя Пит клялся, что ничего не добавлял. Некоторые звуки походили на искаженные эхом голоса. Мы сохранили их, но сделали приглушенными, так что вам понадобятся хорошие динамики, чтобы расслышать. Вокал Карла сдержанный и вместе с тем совершенно безумный. К этому времени я перестал вслушиваться в слова, они стали просто частью трека.
Иногда мы выходили из студии ранним вечером, когда закат превращал Дигбет в викторианский очаг. Свет сиял сквозь лишенные стекол окна и отражался от ржавых автомобильных остовов. Возле студии было кафе, где мы иногда перекусывали в дневное время вместе с молчаливыми заводскими рабочими и водителями грузовиков. Рядом находился склад утиля, на котором кто-то написал: "СОЦИАЛИЗМ ИЛИ ВАРВАРСТВО", а за ним - старая станция с толстыми викторианскими колоннами. У дальнего конца дороги - боксерский клуб, на рекламном щите нарисовано суровое, несокрушимое мужское лицо.
"Некуда идти" Карл написал как-то вечером в студии. Эта песня о человеке, отпущенном на поруки, он стоит посреди Дигбета и медленно распадается на части. Мы так никогда и не узнали, что же он натворил и действительно его кто-то преследовал или он это только вообразил. Скорее всего вообразил, но тихий голос Карла придал убедительности этой паранойе: "Осколки на мостовой/ Покажи мне, куда идти/ Церковные сторожевые псы/ Вели мне замолчать". Он почти не играл на этом треке, мы с Йеном обрамляли его голос мрачным, милитаристским битом. Еще одна новая песня, которую он написал для альбома, "Дорога в огонь", была совершенно иной: спокойная, почти фолковая история о путешествии через страны мертвых. Мелодия была взята из инструментальной композиции, которую мы играли несколько раз на концертах. Я сделал басовую партию как можно более жесткой, она звучала как гром. От последних строк этой песни мне всегда становилось не по себе: "Оставь огонь позади/ Поднимись по сломанной лестнице/ Туда, где ждет тебя любовь/ Дитя у нее на руках/ И пепел в волосах".
"Фуга" никогда особо не удавалась нам вживую - еще один случай, когда песня нуждалась в чем-то большем, чем мы трое могли сыграть. Пит исказил вокал Карла, превратив его в замогильный стон, затем вплел его между музыкальными фразами. Он использовал драм-машину, чтобы оттенить жесткую игру Йена. Он заставил нас с Карлом написать изящную партию для клавишных, а затем привел Мэтта Пирса, клавишника из "Молчаливого большинства", чтобы записать ее. Конечный результат получился настолько запутанным, что никто из нас не мог понять, кто же что играл. Мы больше никогда не играли эту песню на концертах.
Три трека из записанных мы не использовали. Один из них, "Кусок кожи", должен был войти во второй альбом. Последним треком на "Жестких тенях" мы записали "Издалека", аранжировка получилась самой простой из всех. Голос Карла звучит так устало и изнуренно, мы использовали последний вариант записи, сделанный в два часа ночи после огромного количества сигарет и крепкого пива. Пит вставил звук свистка поезда в последние несколько секунд. У нас еще оставался один день на запись, но мы все уже знали, что работа закончена.
Карл вернулся в мою квартиру и заснул так крепко, что его не удалось добудиться ни к завтраку, ни к обеду, его кофе совсем остыл. Он проснулся после полудня, заторможенный, с красными глазами. Немного поболтав ни о чем, он отправился повидать Дженис. Я испытал смутное облегчение, его опустошенность пугала меня. Мне вовсе не хотелось приколоть его тень к своей стене.