Содержание:
Часть первая - Кровь и сперма 1
Часть вторая - АРТО 18
Яна Гецеу
Курс практической психопатии
(роман в двух)
"Как вся моя звенит утроба,
Жуя кровавые страницы
Великой книги этой жизни
Которой не было ни разу…"
Группа "Теплая Трасса"
В тексте использованы цитаты музыкальных групп "Оргазм Нострадамуса", "ШМели", "ПТВП", "Антивирус", "Пикник", "Jah Divizion".
Содержит ненормативную лексику и сцены насилия.
Часть первая
Кровь и сперма
Посвящаю моему мужу, Андрею Чумке.
"Мы рассказали - вы охуели".
"Теплая Трасса"
Благодарю за вдохновение отдельных эпизодов мою дорогую Василю.
Вчера я попытался покончить с собой. Почему? А хрен знает! Убейте - не скажу. А намедни так все сложно и важно было.
Что со мной? Я часто думаю об этом. Чего мне надо? " Что еще тебе надо? Что еще тебе снится…" - поет Шао в моей голове сквозь наушники. Хотя в целом музыку я не очень люблю. Я вообще ничего толком не люблю, кажется…
У меня есть много хорошего.
Вот сейчас я это понимаю. Сидя на ступеньках своего подъезда, с сигаретой, изображая задумчивость. Я смотрю на отгорающее солнце и думаю…
Вот о чем: Бог родит в муках каждый новый день, только для того, чтобы убить его к вечеру. Он прирезает День где-то на второй половине (значит, примерно на уровне "чуть ниже живота" где самые сложные сосуды проходят), и День начинает истекать кровью. Поначалу он бледнеет, и замирает, пытаясь осознать что произошло, как в кино с широко открытыми глазами и приоткрытым ртом. Мы видим, он еще жив, но скептически поглядываем на его муки - не жилец! Точно. (Тут хорошо бы прищуриться и потыкать многозначительно в закат тлеющим кончиком сигареты, и прибавить - понимаешь, чувак?)
А бывает, что Бог обливает День кислотой, и по небу растекается такая боль, и День корчится. И я вливаюсь в эту боль, и тайно содрогаюсь от немыслимого кайфа…
Или вот, как сегодня, Создатель бьет его розгами, и багровые полосы вздуваются на несчастном теле вновь убиваемого Дня. А потом бог принимается за Ночь, и она тоже истечет кровью свирепого рассвета, и родится следующий День, весь в родовой жидкости, маленький, громкий, печальный. Или наоборот, счастливый. Или мертворожденный, и тогда Вечер его похоронит заунывной процессией серых облаков, вывесив напоследок багровое знамя траура…
А Алиска последовала-таки по моим грязным следам, дура - положили ее в дурдом. Может, даже в тот, где и я куковал, мелкий подонок. Я ведь знал, что так будет. А как же еще, ведь говорил ей - Алиса, нельзя, Бог с тобой, что ты, в самом деле! Не рассказывай им никогда, ни-ког-да, ничего не рассказывай! Ну, если уж совсем невмоготу, так отболтайся какой-нибудь чушью! Не знаю, у меня нет ни грамма потребности кому-то что-то вещать о себе. Да, наверное, это очень помпезно прозвучит, но ведь мы и в самом деле не такие, как они ! Мы - их враги. Те, кого они боятся. Мы должны держать свои тайны при себе, омерзительные! И бояться их, нормальных людей, очень и очень бояться. Они норовят предать, бросить в цепкие холодные руки врачей, а те заколят так, что шатает, блюет, и не веруя ни в какого бога, молишься лишь подушке - убей меня, убей.
Затянувшись слишком глубоко я закашлялся так, что чуть не порвал себе грудь. Пожал плечами, схаркнув - ведь я-то никому ничего не должен. Наклонился и рассмотрел сплюнутое - в слюне виднелись красивые атласные сгустки крови. Блять. Опять. Но ведь не болит ничего. Не буду лечиться. Значит, не скажу матери.
Никто не хочет иметь такого ребенка, как я или Алиса. Хотя, в определенном смысле, Алиса, конечно, хуже. Куда хуже. Я и сам рад (стоит ли извиняться перед ней за это мысленно?) что знал ее очень недолго, и почти не соприкасался физически. Кто их знает, этих сумасшедших…
Я знаю. И это страшно. Некрасивым, пошлым, липким страхом. Сидит Алиска теперь под прицелом мощных психиатрических умов, корчится в аминазино-димедроловых объятиях, и пусть себе! Ладно еще, у нас в провинции дурдом тихий. Без санитаров-извращенцев, уродов-врачей. Самое мерзкое, хуже даже инъекций - это кормежка, варят прямо с очистками, или вообще не чистят! Порежут на куски свою вонючую свеклу, пиздец!! Для меня-то брезгливого, но к боли терпимого - это было ужаснее боли. Я ревел, как дикий в детстве - ма-ма, забери меня-я-а-а… И получал за это вместо ласки двойную дозу, от которой весь распухал, и вены лопались. Ну, не рай, ничё на скажешь, хотч еще не так отвратно, как могло быть. Почитал тут на досуге, как собратья-психи корчатся, в Белых столбах тех же… и сразу перестал жаловаться. Хотя… а как там сейчас? Дело-то стародавнее. И в отделении для малолетних выродков. А как в старшем секторе, я не знаю. Да и не буду знать. Уж постараюсь.
А этой дуре надо было находить другой выход. Я ее презираю, Алиску, и всех, кто позволяет себе распускать руки, дает себе волю. Именно за то, что они - да, а я нет. Да пошли все лесом, свободолюбцы. Не буду навещать ее. Да и не собирался никогда. Она должна быть наказана, впредь умнее будет.
- Здрасте, баба Маш! Как здоровье ваше?
- Ничего, Ганечка, спасибо, сегодня лучше вроде как!
И что-то еще. Я учтиво улыбаюсь, не вполне, впрочем, лукавя - мне в общем-то ее жаль, больную, разбитую жизнью бабусю.
Бросил окурок, провожая глазами девицу из квартиры напротив, если этажом выше - короткая юбка, длинные ноги и ногти, лицо, из тех, которые принято считать симпатичными. У меня другие вкусы, но я ее скоро выебу. Похрену, что ей двадцать лет. Кого я не трахал из тех, кого собирался?
- Катя, здравствуй! - бросил ей в спину, как камешек, сидя скрючившись и обняв колени, повернувшись для приличия лицом к ней. А с Алиской ведь мы были "два ангела да на одно лицо". Нет, "не думать о старой обезьяне"!
- Здравствуй, Ганя! - улыбнулась, дурочка, лукаво. Ну, жди!
Встал и пошел домой, вынужденно прикрывая свежерезанные руки. Они болят и ноют, воспаляясь. Я знаю, они покроются коркой из-под которой будет тихо сочиться мирный гной, и это надо будет сдирать и мазью мазать, чтобы сепсису не дождаться. А потом будут еще шрамы, толстые некрасивые жгуты из мясисто-темнокрасной кожи. Надо было хотя бы зашить. Мне жаль, что так будет. Но ведь это сегодня я не тот, и сожалею, вчера-то все было по-другому. Теперь уже ничего не поделать. Вздохнуть, и топать домой, где заткнуть уши и спать… или сидеть у окна. Или… не знаю, но рук резать я сегодня больше не хочу. Больно очень. Пусть хотя бы заживут сначала. А на старых порезах кожа нарастает такая тонкая. Я и так сильно искромсался. Только бы мама не узнала - будет кусать за душу, вздыхая. Ведь не поверит, что сожалею… да и что толку сожалеть, если я сейчас вполне искренне полагаю, что больше не буду, точно зная, что туфта - буду!
Придут новые глюки, и я возьму лезвие. Или нож. Или бутылку. Я не спасаюсь, я просто ничего не соображаю. Или соображаю, но через какие-то другие течения. Наверное, это долбучее подсознание открывает ворота Ада, и я снова не я. Или я, но иная суть, которая спит, но вполглазика. Кстати, о глазах. Надо бы вернуть глаза старенькой мартышке, мама обидится, зачем я их выдрал вчера? Не помню, блин. Аа, нефиг было пялиться на меня из темноты! Сука плюшевая. Еще и сказать че-то пыталась. Да ну, выкину нахуй… или не выкину - дарили на три, что ли, года?..
Спаааать…
Как же, вот и фиг. Не могу уснуть, в мучительных попытках избавиться от лезвия, которое раскрошилось у меня во рту. Осколочки его, мелкие-мелкие, противно впиваются в язык, застревают в деснах. Не проплеваться, не вытащить их оттуда. Вообще ничего нельзя сделать, ведь это морок. Да я больно-то и не стараюсь, мне не так уж и мешает. Привычка осязательных галлюцинаций. Так, дискомфортно малость. Но, блин, и уснуть толком не дает. Постепенно все же уплываю куда-то, в неопределенные ебеня.
А прикиньте, мне приснилась Алиска. Бледная, совершенно безумная. Она отплясывала в смирительной рубашке, кривлялась, и была, кажется, мертва. Хрен ее поймет, цыпленка.
- В адо-рай, стало быть, я попаду!!! - проорала она мне, и из глаз ее потекла сукровица розовых слез. А я сидел на крыльце деревенского дома - так вот просто крыльце, без всякого дома, в пустом пространстве. Прикольно, кстати, да? Она подошла, рот ее чернел на неживом лице, наклонилась, и поцеловала. Липкие, теплые губы, затягивающе гадкие, впились и не отпускают. Мне приятно даже - мертвый, скользкий, прилипчивый поцелуй. По-идее, должно быть противно - так? А мне - нет! Наперекор. Все ведь Алиску ненавидели, а я любил. Всего меня обслюнявила, измазала слизью. Обняла длинными руками, придушила рукавами смирительной рубашки.
- Че же, Ганечка, думаешь, долго тебе еще гулять-то? - прошипела глухо, оторвавшись от меня. Слизь стекает с моего лица, во рту ее полно - как же она меня измусолила! Вытирать не буду - обидится, да мне не больно-то и надо. Пусть.
- А что, не стоит так думать, Алисочка, цветочек мой? - вопрошаю вкрадчиво, знаю - не соврет. Такие слюнявые губки, такие длинные ручки не обманывают. Стоит прислушаться.
- Нет, не стоит - шепчет проникновенно, наклоняясь ко мне лицом к лицу, и упираясь руками в коленки себе. - Знаешь ли, для тебя рубашечка больничная уже готова, постирана и даже поглажена! - хохотнула, грустно. И сникла, голову опустила.
- Киселёк варится, сладенький такой, приторный, твоя доля….
Помолчали. Она на меня не смотрит, под ноги уставилась, дышит еле слышно.
- Трахаться хочешь? - спрашиваю.
Она голову не поднимая, усмехнулась, то ли смущаясь, то ли лукавя.
- А что, это предложение?
- Типа того, - киваю. Возраст у меня такой, что ли ебучий - могу кого угодно выебать, и не поморщиться.
- А что, не страшно? Я же теперь придурь законченная…
Она села рядом со мной, погрустнев всем лицом. Сложила руки на коленях, рукава свесив между ними.
- Убивать здесь не дают, вот что тяжело… даже не жрачка их вонючая - прикинь, с очистками прямо! Пиздец какой…
- Ага, знаю! Че, забыла, что я знаю!! - заорал я вдруг, вскочил, ударил ее наотмашь по роже, и, естественно, проснулся.
- С-сука… - без всяких чувств прошептал в никуда. Дико хотелось трахаться, засунуть ну хоть кому-нибудь! И я принялся дрочить - руки сами потянулись. Представлялось что попало, под закрытыми веками мелькали мертвые принцессы трахающие друг друга карандашами, собаки с маленькими девочками, зеленые человечки, дающие в голову Ленке-соседке… дойдя до полного охуения, открыл глаза, в конвульсии повернул голову - в углу не в тему сидел паук, здоровенный и жирный. Конечно, у меня углы пустые не бывают! Разглядывая толстые волоски на его башке, я кончил, со всхлипом. Стряхнул с рук на пол сперму. Паук подлез поспешно, слизал ее, и смылся прочь. Так вот чего он ждал!.. Логично, чтож. Какой еще смысл ему б тут торчать?
- Ну, ладно, на сегодня все, товарищи! - сказал я пустоте, и отключился.
Солнце подлезло мне под веки, и отмахиваясь от злых медицинских жгутов, туго обматывающих мне вены изнутри, я злобно проснулся. Полежал, глядя в потолок, приходя в себя, привычно разграничивая реальность и глюк. Кое-как сполз с кровати - тело болело и скулело. Как заебало просыпаться!! Ненавижу… Беспричинная ненависть, в приступе которой можно таких дров наломать, что потом не будешь знать, с какой-такой стороны к маме подлазить… Если умыться - может, отпустит. Я прошел к двери, и хотел было уже выйти, когда услышал, что мама там не одна и говорит с кем-то. Видимо, клиент. Натянул штаны - не шляться же как черт бесстыжий! Мне-то все равно, а мама… И тут до меня донеслось:
- Не знаю, что и делать! Да, у него это наследственное, отец его погиб в… больнице… так надеялась, что Ганика обойдет беда… тяжело с ним, вот опять порезался… А доктор Лисицкий обещал ведь, что рецидива можно больше не ждать, повторное стационарное лечение не требуется!
И еще какой-то бабский голос, невнятно пробубневший ответ. Меня обсуждают, что я псих… а я ведь не псих! Единичные приступы - только и всего! Этот гад Лисицкий не обманул, я в себе, и контролирую "души прекрасные порывы"! Ну и что, что на рисунках я вижу порой совсем не то - вместо машины череп, или читаю "Погребительская" вместо "Парикмахерская". Мужик вот скелет собаки недавно выгуливал. Или… нет, это все тоже пустое.
- Вот, представь - иду с ним на рынок, а он мне и заявляет - мама, а если котенок упадет, я тоже умру? А ведь ему всего шесть было! Это, наверное, первый раз был, когда у него началось… потом до кошмарного дошло, страх до ужаса дорос, плакал, жаловался, бился в стены средь бела дня… пришлось к врачу идти…
"Мама, чтож ты, совсем обалдела, как ты можешь кому-то там постороннему обо мне рассказывать?? Кто тебе позволил, мама? Прекрати же!! Я не псих - это раз, а если и псих - то разве можно кому-то про это говорить?" В бешенстве, сел на кровати, ударил кулаком по изголовью так, что подживающие раны вскрылись и по локтю на простыню стекла липкая алая струйка. Блядь, еще не хватало - сперма и кровь. Теперь изъебешься стирать! Что то, что это - отвратно отбеливаются! А не маме же отдавать! Позориться… и без того позорище для нее. Сыночек - урод, извращенец, фрик, псих… на индивидуальном обучении, нельзя такой твари в школу. Бляди, бляди…………..
Выкинул простыню в окно, на задний двор. Не стирать же ее, в самом деле!
Да, надо идти. Оделся и выпрыгнул сам туда же - а херли, второй этаж, подумаешь! Присел на доску за помойкой, достал бандану из кармана, перетянул вены чтобы не текло в ладони. Покурил слегонца, поразмыслил ни о чем, встал и пошел через два квартала в травмпункт зашиваться. Скоро придет преподша индивидуалить со мной, хы-хы. А "мин нет"! Пусть мама попереживает, подумает, как так можно со мной обращаться - позорить себя и меня перед какой-то неведомой Пихтой Иванной!
Интересно, сон в руку? И она в самом деле приходила ко мне? Или это такая же чушь… я никогда не был уверен, что она вообще существует. Общаться-общались, но не разу не решились на встречу в реале. Все лишь в голове да в голове. Один раз в ледяном ужасе сходил на встречу… прошел мимо, не окликнул. Лишь посмотрел пристально. И она на меня. Губы ее шепнули сами: "Ветер?.." - и оба пошли дальше. Я ликовал - теперь знал, что она существует! Сколько раз предлагал ей перейти в аську. Но все время не улавливал толком последнюю цифру… ошибался, и натыкался на черт знает кого. Странная это штука - телепатия.
- Эх, пацан, да что ж ты так-то, мать твою ети? - осведомилась толстая медсестра, затягивая аккуратные штопки на моей коже.
- Любовь, она как леди сука, - ответил я, забавляясь.
- А-а… так раньше бы пришел, теперь-то некрасиво будет, дурачинка! Кто тебя такого полюбит? - и сообразив, что не то брякнула, старая жаба, поправилась торопливо:
- Не, конечно на рожу-то ты очень даже вышел! Дык, тока поаккуратнее надо бы! - повздыхала, заканчивая. - Иди уж. Она-то хоть оценит?
- Она? Она еще как…. Пусть попробует! - мне представилась абстрактная она - развратная, чистая, в прозрачном платье, с телом богини и душой порочного ребенка. Маленькая Глупая Девочка… Железная Лошадь! Бываешь ли ты?
- Ты если че, смотри, больше так не делай! В смысле, коль не оценит. Больше не надо, лучше уж бухай!
- Ага! Спасибо за все! Счастья вам! - и погнал в переход.
По дороге притормозил, хлопнув себя по башке - бля, надо было у доброй толстой феи попросить под её жалостный совет "лучше бухай" спиртика чуток… она ж фельдшер! Но поздно. Сразу не сообразил, мудила! Хотя кто сказал, что прям так уж она бы и поделилась. Сама "под шофе" была. Теперь сигарет купить если.
- Здравствуйте, барышня, мне пожалуйста "Вирджинию слимс"!
Что-то не могу курить нормальных сигарет в последнее время… легкие сдают, и голова-а… отчего так стала голова болеть? Видать, ломота в костях и судороги нашли себе третью подруженцию.
- Аха, спасибо, не ментоловые, обычные! - и протянул мятые бумажки. - Кстати, клевые сиськи! - подмигнул молоденькой продавалке. Она смущенно улыбнулась, и кивнула.
В переходе пил денатурат со знакомой рыженькой девочкой, сумрачной но милой и ее угарными друзьями-панками… Они орали песни, я послушал немного и убрел на кладбище, танцуя по дороге, и хохоча в лица прохожим. Проваливался то и дело в беспамятство, но дошел.
- Я принимаю структуру вещей,
Чтобы не видеть всех туловищей!!
Вообще-то я хотел выкопать покойника. Возился очень долго, потому что падал и засыпал. Ночью проснулся невыносимо промерзший, поглядел по сторонам, нихуя не понял, разжевал колесо, и снова уснул. Рано утром меня трясло как поганого бобика. Плюнул и еле убрел в препаскудном состонии. Чувствовал себя так, будто сам себя же и выкопал, мертвого-лежалого и теперь свою же тушку волоку на себе, да еще с лопатой.
А вы чё подумали, я реально буду труп ебать?..
Хотел пойти домой… но умылся в колонке, полежал на картонке в лесочке. Отпустило, до того, что снова мог передвигаться. Я и передвинулся. И снова пил дэн. Как?..
а вот так. Вы никогда не пили дэн случайно? Повезло вам.
Копать было очень легко. Само будто шло. Азартный ужас придавал сил - а вдруг, вот прям сейчас да как выйдет сторож! А я тут копаю! Но вот еще, еще совсем чуть-чуть, и!! Так, скорее, успеть - осталось лишь сломать доски! Уф, жарко - нервно путаясь в рукавах, снял и забросил наверх куртку.
Прыгнуть вниз, в раскрытую яму. Боюсь. Сломать страх. Сломать доски. Не поддаются - сорвал кожу, матерясь и задыхаясь.
Мерзкая рожа… а вонь… не смотреть.
Снял с тяжеленного, как мешок цемента, покойника пиджак, и поспешно натянул на себя. Сырой и вонючий, тяжелый от влаги - хха! Прям как я сейчас! Странно, я думал… тут, внизу сухо. "Наверняка, трупным ядом заражусь!" - со щенячим восторгом подумалось.
- Эй, ну харэ, слышь, ты! - орал кто-то мне в лицо. Меня тошнило безудержно. Я еле встал… поднял к глазам тяжко трясущиеся руки - все в вязкой кровавой слюне. Меня рвало кровью, значит. Бляяяя… какое счастье, это все денатуратовый сраный бред.
- Пойду-ка я домой! Хватит умирать на сегодня. Дико дрожа от холода, я попытался застегнуть куртку. И не нашел замочка. На мне не было куртки.
На мне был пиджак. Чужой, вонючий и сырой пиджак.
Пока брел, чуть не подох, как последняя собака-бомж на обочине. Я хрипло кашлял и харкал под ноги зло огрызающимися согражданам, весь трясся и дергано растирал себе плечи.
- Ебаный в рот, мне холодно, холодно! - не выдержав, заорал я.
- Ты сраный ублюдок, хуйли орешь! - заорали мне в ответ из окна модной тачки. - На себя посмотри, бомжара, ты же урод!