- Постараюсь выполнить свою часть дела, сэр.
- А я, мистер Невил, постараюсь выполнить свою. Вот вам моя рука. Да благословит господь наши начинания!
Теперь они стояли у самых дверей, и из дому к ним доносился смех и веселый говор.
- Пройдемся еще раз, - сказал мистер Криспаркл, - я хочу задать вам один вопрос. Когда вы сказали, что ваше мнение обо мне изменилось, вы ведь говорили не только за себя, но и за сестру?
- Конечно, сэр.
- Простите, мистер Невил, но, по-моему, после того как мы встретились возле дилижанса, у вас не было случая переговорить с сестрой. Мистер Сластигрох, конечно, человек очень красноречивый, но не в осуждение ему будь сказано, сегодня он несколько злоупотребил своим красноречием. Не может ли быть, что вы ручаетесь за сестру без достаточных к тому оснований?
Невил горделиво улыбнулся и покачал головой.
- Вы не знаете, сэр, как хорошо мы с сестрой понимаем друг друга - для этого нам не нужно слов, довольно взгляда, а может быть, и того не нужно. Она не только испытывает к вам именно те чувства, какие я описал, она уже знает, что сейчас я говорю с вами об этом.
Мистер Криспаркл устремил на него недоверчивый взгляд, но лицо юноши выражало такую непоколебимую убежденность в истине того, что им было сказано, что мистер Криспаркл потупился и в раздумье молчал, пока они не подошли к дому.
- А теперь уже я буду просить вас, сэр, пройтись со мною еще разок, - сказал Невил, и видно было, как темный румянец залил его щеки. - Если бы не красноречие мистера Сластигроха - вы, кажется, назвали это красноречием, сэр?.. - В голосе юноши прозвучала лукавая усмешка.
- Я… гм! Да, я назвал это красноречием, - ответил мистер Криспаркл.
- Если бы не красноречие мистера Сластигроха, мне не было бы надобности вас спрашивать. Этот мистер Эдвин Друд… я правильно произношу его имя?..
- Вполне правильно, - отвечал мистер Криспаркл. - Д-р-у-д.
- Он что, тоже ваш ученик? Или был вашим учеником?
- Нет, никогда не был, мистер Невил. Просто он иногда приезжает сюда к своему родственнику, мистеру Джасперу.
- А мисс Буттон тоже его родственница?
("Почему он это спрашивает, да еще с таким высокомерием?" - подумал мистер Криспаркл.) Затем рассказал Невилу все, что сам знал о помолвке Розового Бутончика.
- Ах вот что! - проговорил юноша. - То-то он так с ней держится - словно она его собственность. Теперь понимаю.
Он сказал это как бы про себя или, во всяком случае, обращаясь к кому-то, кого здесь не было, а не к своему собеседнику, и мистер Криспаркл почувствовал, что отвечать не надо - это было бы так же неделикатно, как показать человеку, пишущему письмо, что ты случайно прочитал несколько строк через его плечо. Минуту спустя они уже входили в дом.
Когда они вошли в гостиную, мистер Джаспер сидел за пианино и аккомпанировал Розовому Бутончику, а она пела. Потому ли, что, играя наизусть, он не имел надобности смотреть на пюпитр, или потому, что Роза была такое невнимательное маленькое создание и легко могла сбиться, но глаза Джаспера не отрывались от ее губ, а руки словно держали на невидимой привязи ее голос, время от времени осторожным нажимом на клавишу заботливо и настойчиво выделяя нужную ноту. Рядом с Розой и обнимая ее за талию стояла Елена, глядя, однако, не на нее, а - прямо и упорно - на мистера Джаспера; только на миг отвела она глаза, и мистеру Криспарклу показалось, что в быстром ее взгляде, обращенном к брату, сверкнуло то мгновенное и глубокое понимание, о котором только что говорил Невил. Затем мистер Невил поместился поодаль, прислонясь к пианино и устремив восхищенный взгляд на стоявшую напротив певицу; мистер Криспаркл сел возле фарфоровой пастушки; Эдвин Друд, склонясь над мисс Твинклтон, галантно обмахивал ее веером, а эта почтенная леди взирала на демонстрацию талантов своей пансионерки с тем удовлетворенным видом собственника, с каким главный жезлоносец мистер Топ оглядывал собор во время богослужения.
Пение продолжалось. Роза пела какую-то печальную песенку о разлуке, и ее свежий юный голосок звучал нежно и жалобно. А Джаспер по-прежнему неотступно следил за ее губами и по-прежнему время от времени задавал тон, словно тихо и властно шептал ей что-то на ухо - и голос певицы, чем дальше, тем чаше, стал вздрагивать, готовый сорваться; внезапно она разразилась рыданиями и вскричала, закрыв лицо руками:
- Я больше не могу! Я боюсь! Уведите меня отсюда!
Одним быстрым гибким движением Елена подхватила хрупкую красавицу и уложила ее на диван. Потом, опустившись перед нею на колено, она зажала одной рукой ее розовые губки, а другую простерла к гостям, как бы удерживая их от вмешательства, и сказала:
- Это ничего! Это уже прошло! Не говорите с ней минутку, она сейчас оправится!
В ту минуту, когда поющий голос умолк, руки Джаспера взметнулись над клавишами - и в этом положении застыли, как будто он только выдерживал паузу, готовый продолжать. Он сидел неподвижно; даже не обернулся, когда все встали с мест, взволнованно переговариваясь и успокаивая друг друга.
- Киска не привыкла петь перед чужими - вот в чем все дело, - сказал Эдвин Друд. - Разнервничалась, ну и оробела. Да и то сказать, - ты, Джек, такой строгий учитель и так много требуешь от своих учеников, что, по-моему, она тебя боится. Не удивительно!
- Не удивительно, - откликнулась Елена.
- Ну вот, слышишь, Джек? Пожалуй, при таких же обстоятельствах и вы бы его испугались, мисс Ландлес?
- Нет. Ни при каких обстоятельствах, - отвечала Елена.
Джаспер опустил, наконец, руки и, оглянувшись через плечо, поблагодарил мисс Ландлес за то, что она замолвила словечко в его защиту. Потом снова стал играть, но беззвучно, не нажимая клавиш. А его юную ученицу тем временем подвели к открытому окну, чтобы она могла подышать свежим воздухом, и все наперебой ласкали ее и успокаивали. Когда ее привели обратно, табурет у пианино был пуст.
- Джек ушел, Киска, - сказал ей Эдвин. - Ему, я думаю, было неприятно, что его тут выставили каким-то чудищем, способным напугать тебя до обморока. - Но она ничего не ответила, только дрожь прошла по ее телу; бедняжку, должно быть, застудили у открытого окна.
Тут вмешалась мисс Твинклтон; она выразила мнение, что час уже очень поздний и ей с Розой и мисс Ландлес давно бы следовало быть в стенах Женской Обители; ибо мы, на ком лежит забота о воспитании будущих английских жен и матерей (эти слова она произнесла вполголоса, доверительно обращаясь к миссис Криспаркл), мы должны (тут она снова возвысила голос) показывать добрый пример и не поощрять привычек к распущенности. После чего были принесены мантильи, и оба молодых джентльмена вызвались проводить дам. Путь до Женской Обители был недолог, и вскоре ее врата затворились за вернувшимися к своим пенатам гостьями.
Девицы уже спали, только миссис Тишер одиноко бодрствовала, поджидая новую пансионерку. Их тут же познакомили, а так как для новенькой была отведена комната, смежная с комнатой Розы, то после кратких напутствий Елену оставили на попечении подруги и простились с обеими до утра.
- Какое счастье, милочка, - с облегчением сказала Елена. - Весь день я боялась этой минуты - думала, как-то я встречусь с целой толпой молодых девиц.
- Нас не так уж много, - ответила Роза. - И мы, в общем, добрые девочки. Я не говорю о себе, но за остальных могу поручиться.
- А я могу поручиться за вас, - рассмеялась Елена, заглядывая своими черными огненными глазами в хорошенькое личико Розы и нежно обнимая ее хрупкий стан. - Мы с вами будем друзьями, да?
- Ах, я бы очень хотела! Но только ведь это смешно, я - и вдруг ваша подруга!
- Почему?
- Ну я же такая каплюшка, а вы красавица, умница, настоящая женщина. Вы такая сильная и решительная, вы одним пальцем можете меня смять. Рядом с вами я ничто.
- Дорогая моя, я совсем необразованна и очень дурно воспитана - ничего не знаю из того, что полагается знать девушке, ничего не умею! Я очень хорошо понимаю, что всему еще должна учиться и горько стыжусь своего невежества.
- И, однако, признаетесь мне в этом!
- Что делать, милочка, никто не может противиться вашему обаянию.
- Ах, значит, все-таки есть во мне обаяние? - не то в шутку, не то всерьез проговорила Роза, надув губки. - Жаль, что Эдди этого не чувствует.
Об отношениях Розового Бутончика к этому молодому человеку Елену, конечно, уже успели осведомить в Доме младшего каноника.
- Да как он смеет!.. - воскликнула Елена с горячностью, которая не сулила ничего доброго Эдвину в случае, если бы он посмел. - Он должен любить вас всем сердцем!
- Да он, пожалуй, и любит, - протянула Роза, снова надувая губки. - Я его ни в чем не могу упрекнуть. Может быть, я сама виновата. Может быть, я не так мила с ним, как мне бы следовало. И даже наверное. Но все это так смешно!
"Что смешно"? - взглядом спросила Елена.
- Мы смешны, - ответила Роза на ее немой вопрос. - Мы такая смешная парочка. И мы вечно ссоримся.
- Почему?
- Ну потому, что мы знаем, что мы смешны. - Роза оказала это таким тоном, как будто дала исчерпывающее объяснение.
Секунду Елена испытующе глядела ей в лицо, потом протянула к ней руки.
- Ты будешь моим другом и поможешь мне? - сказала она.
- Господи, милочка, конечно, - откликнулась Роза с детской ласковостью, проникшей в самое сердце Елены. - Я постараюсь быть тебе верной подругой, насколько такая пичужка, как я, может быть другом такого гордого существа, как ты. Но и ты тоже помоги мне. Я сама себя не понимаю, и мне очень нужен друг, который бы меня понял.
Елена Ландлес поцеловала ее и, не отпуская ее рук, спросила:
- Кто такой мистер Джаспер?
Роза отвернула головку и проговорила, глядя в сторону:
- Дядя Эдвина и мой учитель музыки.
- Ты его не любишь?
- Ух! - Она закрыла лицо руками, содрогаясь от страха или отвращения.
- А ты знаешь, что он влюблен в тебя?
- Не надо, не надо!.. - вскричала Роза, падая на колени и прижимаясь к своей новой защитнице. - Не говори об этом! Я так его боюсь. Он преследует меня как страшное привидение. Я нигде не могу укрыться от него. Стоит кому-нибудь назвать его имя, и мне чудится, что он сейчас пройдет сквозь стену. - Она испуганно оглянулась, словно и в самом деле боялась увидеть его в темном углу за своей спиной.
- Все-таки постарайся, милочка, еще рассказать о нем.
- Да, да, я постараюсь. Я расскажу. Потому что ты такая сильная. Но ты держи меня крепко и после не оставляй одну.
- Деточка моя! Ты так говоришь, словно он осмелился угрожать тебе.
- Он никогда не говорил со мной - об этом. Никогда.
- А что же он делал?
- Он только смотрел на меня - и я становилась его рабой. Сколько раз он заставлял меня понимать его мысли, хотя не говорил ничего, сколько раз он приказывал мне молчать, хотя не произносил ни слова. Когда я играю, он не отводит глаз от моих пальцев; когда я пою, он не отрывает взгляда от моих губ. Когда он меня поправляет и берет ноту или аккорд или проигрывает пассаж - он сам в этих звуках, он шепчет мне о своей страсти и запрещает выдавать его тайну. Я никогда не смотрю ему в глаза, но я все равно их вижу, он меня заставляет. Даже когда они у него вдруг тускнеют - это бывает - и он словно куда-то уходит, в какую-то страшную грезу, где творятся, я не знаю, какие ужасы, - даже тогда он держит меня в своей власти - я все понимаю, что с ним происходит, и все время чувствую, что он сидит рядом и угрожает мне. Как я его тогда боюсь!
- Да что же это за угроза, деточка? Чем он грозит?
- Не знаю. Я никогда не решалась даже подумать об этом.
- И сегодня вечером так было?
- Да. Только еще хуже. Сегодня, когда я пела, а он смотрел на меня, я не только боялась, мне было стыдно и мерзко. Как будто он целовал меня, а я ничего не могла сделать - вот тогда я и закричала… Только, ради бога, - никому ни слова об этом! Эдди так к нему привязан. Но ты сказала сегодня, что не испугалась бы его, ни при каких обстоятельствах, вот я и набралась смелости рассказать, но только тебе одной. Держи меня крепче! Не уходи! А то я умру от страха!
Яркое смуглое лицо склонилось над прижавшейся к коленям подруги светлой головкой, густые черные кудри, как хранительный покров, ниспали на полудетские руки и плечики. В черных глазах зажглись странные отблески - как бы дремлющее до поры пламя, сейчас смягченное состраданием и любовью. Пусть побережется тот, кого это ближе всех касается!
Глава VIII
Кинжалы обнажены
Оба молодых человека, проводив дам, еще минуту стоят у запертых ворот Женской Обители; медная дощечка вызывающе сверкает в лунном свете, как будто дряхлый щеголь, о котором уже шла речь, дерзко уставил на них свой монокль; молодые люди смотрят друг на друга, потом на уходящую вдаль, озаренную луной, улицу и лениво направляются обратно к собору.
- Вы еще долго здесь прогостите, мистер Друд? - говорит Невил.
- На этот раз нет, - небрежно отвечает Эдвин. - Завтра возвращаюсь в Лондон. Но я еще буду приезжать время от времени - до середины лета. А тогда уж распрощаюсь с Клойстергэмом и с Англией - и, должно быть, надолго.
- Думаете уехать в чужие края?
- Да, собираюсь немножко расшевелить Египет, - снисходительно роняет молодой инженер.
- А сейчас изучаете какие-нибудь науки?
- Науки! - с оттенком презрения повторяет Эдвин. - Нет, я не корплю над книгами. Это не по мне. Я действую, работаю, знакомлюсь с машинами. Мой отец оставил мне пай в промышленной фирме, в которой был компаньоном; и я тоже займу в ней свое скромное место, когда достигну совершеннолетия. А до тех пор Джек - вы его видели за обедом - мой опекун и попечитель. Это для меня большая удача.
- Я слышал от мистера Криспаркла и о другой вашей удаче.
- А что вы, собственно, этим хотите сказать? Какая еще удача?
Невил сделал свое замечание с той характерной для него манерой, которая уже была отмечена мистером Криспарклом, - с вызовом и вместе как-то настороженно, что делало его похожим одновременно и на охотника и на того, за кем охотятся. Но ответ Эдвина был так резок, что выходил уже из границ вежливости. Оба останавливаются и мерят друг друга неприязненными взглядами.
- Надеюсь, мистер Друд, - говорит Невил, - для вас нет ничего оскорбительного в моем невинном упоминании о вашей помолвке?
- А, черт, - восклицает Эдвин и снова, уже учащенным шагом, идет дальше. - В этом болтливом старом городишке каждый считает своим долгом упомянуть о моей помолвке. Удивляюсь еще, что какой-нибудь трактирщик не догадался намалевать на вывеске мой портрет с подписью: "Жених". Или Кискин портрет с подписью: "Невеста".
- Я не виноват, - снова заговаривает Невил, - что мистер Криспаркл, вовсе не делая из этого секрета, рассказал мне о вашей помолвке с мисс Буттон.
- Да, в этом вы, конечно, не виноваты, - сухо подтверждает Эдвин.
- Но я виноват, - продолжает Невил, - что заговорил об этом с вами. Я не знал, что это для вас обидно. Мне казалось, что вы можете этим только гордиться.
Две любопытных черточки человеческой природы проявляются в этом словесном поединке и составляют его тайную подоплеку. Невил Ландлес уже неравнодушен к Розовому Бутончику и поэтому негодует, видя, что Эдвин Друд (который ее не стоит) так мало ценит свое счастье. А Эдвин Друд уже неравнодушен к Елене и поэтому негодует, видя, что ее брат (который ее не стоит) так высокомерно обходится с ним, Эдвином, и, судя по всему, ни в грош его не ставит.
Однако это последнее язвительное замечание требует ответа. И Эдвин говорит:
- Я не уверен, мистер Невил (он заимствует это обращение у мистера Криспаркла), что если человек чем-то гордится больше всего на свете, так уж он должен кричать об этом на всех перекрестках. И я не уверен, что если он чем-то гордится больше всего на свете, то ему так уж приятно, когда об этом судачит всякий встречный и поперечный. Но я до сих пор вращался главным образом в деловых кругах, где мыслят просто, и я могу ошибаться. Это вам, ученым, полагается все знать, ну и вы, конечно, все знаете.
Теперь уж оба кипят гневом - Невил открыто, Эдвин Друд - притворяясь равнодушным и то напевая модный романс, то останавливаясь, чтобы полюбоваться живописными эффектами лунного освещения.
- Мне кажется, - говорит, наконец, Невил, - что это не слишком учтиво с вашей стороны - насмехаться над чужестранцем, который, не имея преимуществ вашего воспитания, приехал сюда в надежде наверстать потерянное время. Но я, правда, никогда не вращался в деловых кругах - мои понятия об учтивости слагались среди язычников.
- Самая лучшая форма учтивости, независимо от того, где человек воспитывался, - возражает Эдвин, - это не совать нос в чужие дела. Если вы покажете мне пример, обещаю ему последовать.
- А не слишком ли много вы на себя берете? - раздается ему в ответ. - Знаете ли вы, что в той части света, откуда я прибыл, вас за такие слова притянули бы к ответу?
- Кто бы это, например? - спрашивает Эдвин, круто останавливаясь и окидывая Невила надменным взглядом.
Но тут на его плечо неожиданно ложится чья-то рука - Джаспер стоит между ними. Он, видно, бродил где-то возле Женской Обители, скрытый в тени домов, и теперь незаметно подошел сзади.
- Нэд, Нэд! - говорит он. - Довольно! Мне это не нравится. Я слышал резкие слова! Вспомни, мой дорогой мальчик, что ты сейчас как бы в положении хозяина. Ты не чужой в этом городе, а мистер Невил здесь гость, так не забывай же о долге гостеприимства. А вы, мистер Невил, - при этом он кладет другую руку на плечо юноши, и так они идут дальше, те двое по бокам, Джаспер посередине, - вы меня простите, но я и вас попрошу быть сдержаннее. Что тут у вас произошло? Но к чему спрашивать? Ничего, конечно, не произошло и никаких объяснений не нужно. Мы и так понимаем друг друга и отныне между нами мир. Так, что ли?
Минуту оба молодых человека молчат, выжидая, кто заговорит первый. Потом Эдвин Друд отвечает:
- Что касается меня, Джек, то я больше не сержусь.
- Я тоже, - говорит Невил Ландлес, хотя и не так охотно или, может быть, не так небрежно. - Но если бы мистер Друд знал мою прежнюю жизнь - там, в далеких краях, - он, возможно, понял бы, почему резкое слово иногда режет меня как ножом.
- Знаете, - успокаивающе говорит Джаспер, - пожалуй, лучше не вдаваться в подробности. Мир так мир, а делать оговорки, ставить условия - это как-то невеликодушно. Вы слышали, мистер Невил, - Нэд добровольно и чистосердечно заявил, что больше не сердится. А вы, мистер Невил? Скажите - добровольно и чистосердечно, - вы больше не сердитесь?
- Нисколько, мистер Джаспер. - Однако говорит он это не так уж добровольно и чистосердечно, а может быть, повторяем, не так небрежно.
- Ну, стало быть, и кончено. А теперь я вам вот что скажу: моя холостяцкая квартира в двух шагах отсюда, и чайник уже на огне, а вино и стаканы на столе, а до Дома младшего каноника от меня минута ходу. Нэд, ты завтра уезжаешь. Пригласим мистера Невила выпить с нами стакан глинтвейна, разопьем, так сказать, прощальный кубок?
- Буду очень рад, Джек.
- Буду очень рад, мистер Джаспер. - Невил понимает, что иначе ответить нельзя, но идти ему не хочется. Он чувствует, что еще плохо владеет собой; спокойствие Эдвина Друда, вместо того чтобы и его успокоить, вызывает в нем раздражение.