– Я сказала Тому, что Карин всего пятнадцать. Барри улыбнулся, чем изрядно ее удивил.
– Так вот что не давало тебе покоя – что Карин еще слишком мала, чтобы дать свое согласие?
На лице Барри появилось знакомое выражение – точно такое бывало у отца, когда он брался объяснить ей некое понятие, слишком сложное, по его мнению, для ее ума.
– Элли, люди часто забывают то, о чем им говорят, особенно если это происходит поздно вечером или они немного выпили. В доме было шумно, играла громкая музыка – не исключено, что он вообще тебя не слышал.
– Слышал, я точно знаю.
– Ну, он об этом совсем не помнит, так что в качестве улики такие показания не годятся.
– То есть давайте сделаем вид, будто я ничего такого не говорила?
– В суде никто тебя всерьез не воспримет, Элли. Из-за этого только подвергнешься допросу с пристрастием со стороны обвинения, а смысл? Том просто скажет, что не помнит, как ты говорила ему об этом. К тому же, если Карин не сумеет доказать, что все произошло без ее желания, разница в возрасте так мала, что не имеет значения.
В его глазах было что-то такое… то, как он смотрел на нее: улыбаясь, но пустым взглядом… Как будто все ее слова мог переиначить в свою пользу. Она вдруг поняла, что ненавидит его.
– Карин была очень пьяна, – заметила она. – Так пьяна, что, когда мальчики отнесли ее наверх, она даже говорить не могла. Вам Том об этом говорил?
Адвокат нахмурился:
– Они ее несли?
– И бросили на кровать Тома.
– Ты имеешь в виду других свидетелей, Фредди и Джеймса?
– Да, их. У Джеймса была палка, та, которой открывают жалюзи, – этой палкой он приподнял ей юбку. Она была совсем никакая, а эти трое стояли вокруг нее, смеялись и фотографировали на мобильник. – Голос Элли звучал громко – дождь не заглушал его, а, наоборот, делал звонче. Ей даже показалось, что, наверное, ее и в доме слышно. – А я им велела оставить ее в покое.
Она физически ощутила, как Барри напрягся. Он наклонился вперед и уставился на траву, словно там, внизу, происходило что-то очень примечательное.
– Потом Фредди и Джеймс пошли домой, но Карин была слишком пьяна и не могла даже пошевелиться, поэтому мы оставили ее на кровати, и Том спустился вниз спать на диване.
Ей хотелось, чтобы Барри отреагировал. Она смотрела на него и всем сердцем желала, чтобы он понял: Карин просто не могла дать согласие на то, что случилось потом. Но вместо этого он повернулся к ней и улыбнулся поджатыми губами.
– Это очень неловкая для меня ситуация, Элли, – сказал он, – поэтому я попрошу тебя больше ничего не говорить. – Он встал, сунув руки в карманы – тень выросла между ней и домом. – Мне ни к чему получать от тебя сведения, способные скомпрометировать твоего брата.
– То есть мне нельзя с вами разговаривать?
– Ты еще что-то хочешь сказать?
Она посмотрела на свои руки, и те показались ей чужими – так пассивно лежали они на коленях, в то время как голова шла кругом.
– Еще много чего.
– Элли, ты сообщила полиции, что за всю ночь ничего не видела и не слышала.
– Не хотела, чтобы у брата были проблемы. Он вздохнул:
– Тогда советую тебе обратиться к специалисту.
– Вы имеете в виду, нанять собственною адвоката?
– Да, это здравая мысль.
– Но вы сами попросили меня поговорить с вами. Пришли сюда и стали задавать вопросы.
– Я адвокат твоего брата и не могу допустить, чтобы сложилось впечатление, будто я тебя консультировал.
– Значит, вы ничего не сделаете?
– Ну, я поговорю с твоим братом. А потом порекомендую не вызывать тебя в качестве свидетеля.
В ее груди всколыхнулись горячие волны страха.
– То есть вы не хотите, чтобы я выступала в суде, чтобы я не проболталась и Том не сел в тюрьму?
– Я адвокат твоего брата и обязан действовать в его интересах. Ни под каким предлогом я не вызову тебя свидетельствовать в данной ситуации.
Она безжизненно кивнула.
– Пойду я, пожалуй, в дом, Элли.
Ей хотелось его остановить, заставить дослушать ее до конца. Но она не шевельнулась. Какой смысл? Она просто проводила его взглядом. Он прошагал по лужайке, открыл стеклянную дверь и вытер ноги о коврик.
Давай просто забудем обо всем, сказал Майки, никаких больше сообщений, ничего.
Помоги мне, Майки, хотелось закричать ей. Мне страшно. Даже не представляешь, как.
Будь он сейчас здесь, он бы взял ее за руку и они полетели бы над крышами в открытый космос, приземлились бы на какой-нибудь планете и стали встречать рассвет, а может, наблюдать за рождением звезды или другим событием, которого никогда не видел ни один человек на свете. Она положила бы голову ему на плечо, а он бы обнял ее одной рукой. И она бы все ему рассказала.
Ее мать вышла на крыльцо. На ней были резиновые сапоги, в руках тот же зонтик, что она одолжила Барри. Она ступала по траве осторожно, будто боялась, что небо свалится ей на голову.
– Ты что ему наговорила? – спросила она, подойдя достаточно близко. – Он сказал, что срочно должен поговорить с Томом в кабинете, наедине, даже отца не пустили. – Ее глаза впились в Элли. – Сказала ему то же, что и мне?
– Все будет хорошо, – прошептала Элли.
– Я тебя не об этом спрашиваю!
– Извини, мама, я так больше не могу.
– Ты куда это? – крикнула мать ей вслед, но Элли уже бежала прочь. – Вернись сейчас же!
За угол дома, потом за ворота на улицу, обегая лужи, разбрызгивая грязь; каждый шаг отбивал расстояние между ее семьей и миром за пределами родного дома. Она уже несколько недель не бегала. А не двигалась, казалось, несколько лет. Она готова была бежать хоть целую вечность. Ее ноги были сильными, здоровыми, как у дикого зверя. Она бежала и бежала вперед – мимо промокших деревьев, чужих домов и дворов, по размытой дороге к городу.
Тридцать три
Майки вылетел из квартиры и сбежал по лестнице. К черту лифт, так быстрее – всего пять пролетов. Сердце бешено билось. В самом низу он остановился – увидел ее на улице. Она стояла, подставив лицо дождю. С грохотом распахнув дверь, он подошел к ней:
– Ты что это задумала?
Ее платье промокло насквозь, джинсы тоже; даже с ресниц стекала вода.
– Мне надо было тебя увидеть.
– Нельзя вот так просто прислать эсэмэски и потребовать, чтобы я спустился, иначе поднимешься сама! Ты что вообще о себе думаешь?
– Прости. Я бы не стала к вам ломиться, конечно. Я же даже не знаю, в какой квартире вы живете. – Закрыв лицо рукой от дождя, она оглядела многочисленные окна их дома. – А в какой, кстати?
Он покачал головой:
– Ты не можешь здесь оставаться.
Ее глаза скользили от балкона к балкону, от двери к двери.
– Карин знает, что я здесь?
– Ты что, с ума сошла?
Лицо у нее было грустное и растерянное.
– Пожалуйста, не прогоняй меня. Ты же сам вначале за мной бегал, забыл?
Верно, и после этих слов ему стало стыдно. Чтобы унять угрызения совести, он показал окно их квартиры. Хотел, чтобы она знала: он ничего лично против нее не имеет. Дело совсем в другом.
– Голубая дверь, – проговорил он, – та, где у входа елка.
От елки, правда, один ствол остался, иголки давно осыпались, зато она все еще была наряжена в мишуру. Хотя на дворе стоял май, у них никак не доходили руки вытащить ее дальше балкона. Майки почувствовал себя очень глупо: сам обратил ее внимание на то, какая у них безалаберная семейка.
– Сестре нравится, – заметил он. – Она все думает, что у елки опять иголки вырастут. В декабре поменяю на новую, надеюсь, разницы она и не заметит.
Элли взглянула на него очень странным, серьезным взглядом:
– Ты очень добрый.
Он не думал об этом как об акте доброты. Просто с Холли так всегда: хочешь, чтобы она была довольна, – притворись, будто в мире существует волшебство.
– Слушай, – проговорил он, – нельзя тебе здесь оставаться. Серьезно. Мне через полчаса на работу, Джеко за мной заедет. Он мне жить не даст, если увидит тебя здесь.
Он проводил ее до угла дома, ко входу в лифт, где можно было укрыться от дождя. Она взяла волосы и отжала их одной рукой. Он снял куртку и протянул ей.
– Вот, – сказал он. – Возьми, а то еще воспаление легких заработаешь на обратном пути.
Она молча надела куртку и застегнула молнию. Сунула руки глубоко в карманы. Он надеялся, что они не набиты грязными носовыми платками, презервативами или бумажками, на которых записаны телефонные номера знакомых девчонок.
– Ты самый добрый человек из всех, кого я знаю, – вдруг сказала она.
Должно быть, ее знакомые – настоящие гады, раз она так расчувствовалась просто из-за того, что он отдал ей куртку.
– Ладно, – ответил он, – я пошел. Она взяла его за руку:
– Мне надо тебе кое-что сказать.
– Не хочу знать.
– Пожалуйста, – взмолилась она. – Ты единственный, кому я могу признаться.
Она смотрела на него так, будто он был птичкой, которую она пыталась покормить с руки – осторожно, рассчитывая, как близко можно подойти. Такое отношение было ему очень непривычно.
– Даю тебе две минуты, – наконец сказал он.
Они вместе сели около стены напротив дверей лифта. Пол здесь пах мочой, но ничего лучше они не нашли.
– Ну что, – проговорил он, – опять с кем-нибудь поругалась?
– Не совсем.
– С братом, что ли?
Она покачала головой и уставилась на твои туфли.
– Знаешь, если речь о твоем брате, мне вообще все равно. Правда может оказаться любой, и меня это даже не удивит. Может, Карин и лжет.
– Не лжет. – Она медленно повернулась к нему лицом. В ее глазах то вспыхивал, то угасал страх. – Мне так хотелось верить, что Том невиновен. Несколько недель пыталась себя уговорить. Но я уверена, что он это сделал, и не буду выступать в его защиту.
– И что?
Она в растерянности нахмурилась:
– Но это же важно! Я должна пойти в суд и дать показания, что ничего не видела и не слышала в ту ночь. Должна свидетельствовать, что мой брат – чудесный человек и не смог бы обидеть твою сестру. Но теперь я этого делать не стану.
Но у нее же нет видеозаписи, подтверждающей ее слова, подумал Майки. Да тысяча других людей в суде встанут и будут защищать ее брата, даже если она откажется.
– Ничего не изменится, Элли.
Она тихо всхлипнула, чем потрясла его. Он почему-то думал, что такие, как она, не плачут. Разве ум не управляет эмоциями?
– Эй, – попытался успокоить ее он, – эй, с тобой все в порядке?
Он обнял ее, и она прильнула к нему на минутку. Ей было неловко, она пыталась спрятать лицо и вытирала нижние веки, чтобы не размазалась тушь.
– Извини, – пробормотал он, – не хотел тебя огорчить.
Она взглянула на него; ее щеки раскраснелись.
– А теперь почему ты со мной такой милый?
– Ты мне нравишься.
Она рассмеялась. Он тоже. Это было так здорово – слышать свой и ее смех.
– Знаешь что, – сказал он, – давай, может, погуляем? Если хочешь.
– Но у тебя же работа.
– Да к черту эту работу! Давай уедем куда-нибудь подальше.
Она кивнула:
– Да, пожалуйста. Шикарно. И как неожиданно.
– И куда поедем?
Она вытерла глаза рукавом:
– Уж точно не ко мне домой.
– Ладно.
– И не в город.
Он знал, что это неправильно, понимал, что снова тянется к тому, от чего отказался. Но Элли стояла перед ним и говорила, что ее брат виновен; теперь ее семья ее за это возненавидит. Он был ей нужен.
Он огляделся, надеясь, что его осенит. К нему домой они пойти не могли из-за Карин, домой к Элли – из-за ее брата, ну а в город – из-за всех остальных. Надо было решать, причем быстро. Как только дождь прекратится, народ высыпет на улицы, кто-нибудь спустится в лифте и увидит их вместе, это точно.
– А ты можешь попросить у друга машину? – спросила она.
Хотел бы он, чтобы это было так, но Джеко должен был заехать за ним через минуту, а сталкивать их с Элли не хотелось.
– Может, просто на автобус сядем? – предложила она. – Отсюда куда автобусы идут?
– Через весь город, а потом на побережье.
Она взглянула на него с таким видом, будто что-то задумала:
– А до залива?
И он понял, о чем она думает. Посмотрел на нее, умоляя, чтобы она не переменила решение, чтобы ей хватило храбрости пойти до конца.
– Автобус почти до конца доезжает, – ответил он. – Там немножко можно пешком пройти.
– У моей бабушки там домик.
Он попытался не выказать своего счастья. В день, когда они купались в речке, она уже рассказывала ему про этот дом. Он стоял прямо на пляже и пустовал – ее бабушка жила в доме престарелых. Идеальный вариант.
– А у тебя ключ есть?
Она замялась лишь на секунду.
– Запасной всегда спрятан в саду на экстренный случай.
Что ж, случай как раз такой. Более экстренного не придумаешь. Двое под дождем, им некуда идти, а хочется лишь одного – побыть вместе.
Она закусила губу:
– Отец убьет, если узнает.
– Тогда давай останемся здесь, хочешь?
Они оглянулись по сторонам: кучи мусора у лифта, мокрые стальные двери, ржавые капли дождя, падающие в грязные лужи под ногами.
Она встала и протянула ему руку, как тогда, в пабе:
– Пошли.
От радости ему даже показалось, что он услышал аплодисменты.
Он выключил телефон, чтобы не доставали звонками с работы, и натянул капюшон. Элли встряхнула головой, чтобы волосы упали на лицо и прохожие бы ее не разглядели. Они были похожи на преступников. Даже забавно. Им так нравилась эта таинственность; оба с волнением оглядывались по сторонам, забираясь в автобус. Сели на заднее сиденье. Пассажиров было немного: слишком холодно и дождливо для дневных поездок на море. Их колени соприкасались. Майки подумал о том, что это значит и понимает ли Элли, что происходит. Он наклонился к ней чуть ближе. От нее пахло дождем и ванилью.
Ехали молча. Он не мог разговаривать, касаясь коленом ее колена. Все усилия воли пришлось пустить на то, чтобы прямо сейчас не потянуться и не поцеловать ее. Знала ли она об этом? Знала ли, что, когда ее нога случайно касается его колена, все его тело начинает дрожать?
Автобус проехал по главной улице мимо булочной и магазинов, жилых кварталов в противоположной части города и наконец оказался в предместьях. По обе стороны дороги появились поля, коровы, встретились несколько ободранных овец. Дождь колотил в окна, от печек под сиденьями тянуло горячим воздухом. От одежды их пошел пар, и, увидев это, они снова засмеялись.
Наконец на горизонте показалось море, и она толкнула его локтем:
– Я тут однажды кита видела.
– Не может быть.
– Видела-видела. Мы с дедом поднимались на вон тот утес и садились на край где-то на полпути. В прилив там были потрясные волны – огромные, они бились о скалы. Мы по нескольку часов там сидели и глазели на корабли и лодки. А однажды видели кита.
– Я вот никогда китов не видел, а живу тут уже черт знает сколько.
Она рассмеялась; ее глаза сияли.
– Ты просто не там смотрел.
А ведь она была права. Они с Карин и Холли в детстве часто сюда приходили, но всегда шли прямо на пляж. Ели пирожные и пончики, а мама снимала туфли. В солнечные дни тут было полно народу с детьми, и перегревшиеся, потные дети бегали за мячами и бултыхались в воде в нарукавниках и на резиновых кругах. Но китов он никогда не видел. Поняв это, он почему-то расстроился. Странно, что двое людей живут в одном месте, а видят совсем разное.
Автобус обогнул залив и снова поехал вглубь, от моря, вверх по холму.
– Уже рядом, – сказала она, – может, дальше пешком?
На углу они вышли и долго смотрели вслед уезжающему автобусу. Когда он скрылся из виду, на дороге стало совсем тихо. Тут и запах был другой, не такой, как в городе, более дикий, что ли. Дождь шел уже не так сильно, но все не кончался. И Майки был рад. Если бы дождь кончился, она могла бы сказать, что пора им расходиться. Они шагали по дороге. Тут не было ни тротуаров, ни машин. Они словно очутились в прошлом.
– Смотри, – сказала она, – чибисы.
Две черно-белые птицы зависли над морем, расправив крылья. Сначала он подумал, что это чайки, но она знала их точное название, и ему это пришлось по душе. Птицы парили и ныряли вниз, пока они шли к морю. Даже с вершины холма было слышно, как вдали ревели, а потом затихали волны.
– Искупаться не хочешь? – спросила она.
Майки рассмеялся, надеясь, что она шутит. Они мигом заработают переохлаждение, если рискнут искупаться в такой день.
– Там есть тропинка, она ведет вниз, – сказала она. – Раньше я каждые каникулы здесь жила, и мы каждый день ходили купаться.
Они остановились и посмотрели на воду. Встали под крону дерева; вокруг дождь капал с веток. Вдали, под облаками, небо было цвета угля. И свет был какой-то странный, как будто надвигался шторм.
– Расскажи про твоего деда и бабушку, – сказал он.
Ее рассказ был похож на кадры из фильма – солнечные дни и пикники, лапта и крикет на пляже. Имя брата она не упомянула ни разу, и Майки задумался, почему – то ли осторожничала, то ли он с ней на каникулы никогда не ездил. Может, ее дед с бабушкой уже тогда просекли, что к чему, и избегали его приглашать. По ее словам, они были очень милыми людьми.
– Когда мы сюда в прошлом году переехали, – продолжала она, – мне так хотелось почаще бывать у них, но сразу после переезда дедушка умер. – Она печально улыбнулась. – Три сердечных приступа подряд. Я даже не знала, что так бывает.
Он взял ее за руку. Она не отпрянула, только посмотрела на их сплетенные пальцы.
– А потом бабушка сошла с ума, – прошептала Элли. – Она еще какое-то время жила с нами. Сидела на стуле наверху лестницы каждую ночь, всю ночь напролет. Говорила, что если уснет в кровати, то ночью вся зарастет паутиной. Моего отца это бесило жутко, вот он и отправил ее в дом престарелых. Теперь маме приходится ехать к черту на куличики, чтобы просто выпить чаю с собственной матерью.
Майки поднес ее руку к губам и поцеловал. Он не знал, зачем это делает, но ему это показалось подходящим – к морю, дождю, печальному разговору. И он понял, что попал в точку, потому что она снова посмотрела на него как на героя.
– Пойдем, – сказала она, – недалеко осталось.