Они помолчали.
- До чего ромашки здесь много, - вздохнул Кривозуб. - И никакого ей дела нет, воюем мы тут или прохлаждаемся… Ишь, цветут!
- Когда в небо смотришь, ни в какую войну не верится. Тесно на земле, что ли?
- Мне тесно! - убеждённо откликнулся Кривозуб. - С фашистами? Тесно!
- Ну, и мне с ними тесно. Я не о том… А ты никогда не думал, Гаврюшка, что вот тебя могут убить, а небо будет всё такое же, и трава такая же, и всё в мире будет как всегда, кроме тебя?.
- А чего о смерти думать? - неохотно откликнулся Кривозуб. - У нас говорят: хуже, когда боишься - лиха не минешь, а только надрожишься.
- Я не из страха. Я понять хочу. Я всегда думал так - что вот вокруг большой мир, и это всё - моё, для меня, живи, пользуйся, сумей только прожить хорошо, умно, интересно. А сейчас весь этот мой мир под угрозой, и не он для меня, а я для него, и чтобы он жил, мне, может, умереть придётся. Готов я? Не хочется, конечно, а готов.
- А я знаешь чего хочу? Дожить до такого дня, когда наши танки по Берлину прогрохочут. Или хотя бы по Кенигсбергу или какой там город первый от нашей границы. Даже помереть тогда согласен, только бы сперва одним глазком…
- Товарищ старший лейтенант, противник!
Алексей мгновенно очутился на своём командирском месте и прильнул глазом к смотровой щели. Два немецких лёгких танка медленно ползли из-за высотки к полю, белому от ромашек. Люки у них были открыты, и танкисты, прикрываясь от солнца рукой, лениво поглядывали по сторонам.
Алексей знал, что Гаврюшка с такой же быстротой, как и он, занял своё место и не должен стрелять до того, как выстрелит командир взвода. Но Алексей побаивался, что у Гаврюшки может не хватить выдержки, а ему хотелось подпустить танки как можно ближе к роще, где им придётся разворачиваться, и тогда бить наверняка. Эти два беспечных танка были, очевидно, передовыми. Но, чорт возьми; как они нахально двигаются! Гусеницы медленно подминают траву, мерцающую белыми звёздочками ромашек. А фрицам, видно, хорошо дышится на вольном воздухе. Курортная поездка! Ну, погодите!
- Товарищ старший лейтенант, - прошептал заряжающий Костя Воронков, - пора бы…
Алексей дёрнул бровью - нет, мол, не пора. Водитель Носов и радист Коля Рябчиков то и дело снизу заглядывали в башню. Алексей, успокаивая, поднял ладонь и прикусил губу, чтобы унять собственное нарастающее возбуждение.
Миновав середину поля, задний танк вышел на одну линию с передним и стал забирать вправо. В гулкой тишине Алексей слышал только рокот моторов и громкий стук своего сердца. И оттого, что тишина была такой гулкой и всё его существо было напряжено и приковано к неспешно приближающимся танкам, ему стало казаться, что немцы почуют засаду. Но танки шли спокойно. Они, видимо, решили обойти рощу с разных сторон. "Замечательно!.. Учебно-показательные мишени, как на стрельбах… Гаврюшка, конечно, догадается взять на себя левый танк, а мне - правый. Вот он сейчас доползёт до кустика, и как только его башня поравняется с кустиком (ориентир точно рассчитан), надо бить по башне. Только бы Гаврюшка выдержал. . его, наверное, сейчас трясёт от нетерпения, и дисциплина ему как нож острый… Вот сейчас… ещё минуту…"
Немцы были не более чем в трехстах метрах. Они не могли видеть хорошо замаскированную засаду, но, быть может, что-то им почудилось или осторожность взяла верх над желанием подышать воздухом, - командир головного танка полез вниз, чтобы закрыть люк. В то же мгновение Алексей ударил по башне, и не прошло и секунды, как выстрелил Гаврюшка - два выстрела слились в один.
Сквозь расходящиеся дымы выстрелов Алексей увидел, как полетели вверх рваные части башни правого танка и как задымил и вспыхнул левый.
Через несколько минут всё было кончено. Танки горели голубым пламенем среди белых ромашек. Немцы не выбрались из машин. Только на правом танке открылся было люк водителя, и ослепший от дыма немец высунулся наружу, но пулемётная очередь прошила его, и он повалился назад.
Алексей выглянул наружу и увидел над соседним танком потное лицо Гаврюшки.
- Двух как не бывало! - крикнул Кривозуб.
- Сейчас появятся ещё, смотри в оба, - строго сказал Алексей.
Они ждали, вглядываясь в залитый солнцем горизонт так пристально, что слёзы набегали на глаза.
Грузовик с пехотой выскочил из-за высотки, застопорил и дал полный назад.
"Начинается", - сказал себе Алексей.
Он уже знал, что немцы не полезут напролом малыми силами, что они подтянутся и ударят по роще так, чтобы наверняка обезопасить себе путь, что скоро его два танка испытают на себе всю мощь ударов, наносимых злобно, широко, без всякой экономии средств. И он внутренне приготовился к тому, чтобы не дрогнуть, когда испытание начнётся.
Артиллерийский снаряд просвистел над танками и разорвался в роще далеко позади. Алексей плотно закрыл люк. Надо было ждать и не выдавать себя.
Снаряды падали по всей роще, один врылся в землю так близко, что танк тряхнуло и осколки зацокали по броне. От пыли и дыма ничего не видно было.
Потом стрельба прекратилась, и наступила тишина - необыкновенная, глухая, до звона в ушах. На землю пали сумерки, над болотом тонкими струйками, как табачный дым, шевелился туман - и каждая струйка тумана, каждое тёмное пятно вызывали настороженность, приковывали внимание до рези в глазах.
Ушли немцы? Притаились за высоткой? Готовятся к удару?..
С наступлением темноты немцы не выдержали, стали нервничать. Над высоткой взлетела ракета. Яркий неестественный свет озарил ромашковое поле, чёрные остовы обгорелых танков, склоны холма. На минуту ромашки вспыхнули, как огромный рой светляков. Потом всё погрузилось во мрак. И тотчас снова взлетела ракета.
Наблюдение за немцами велось неослабно. Все устали. Поели всухомятку, по очереди. Так же по очереди пытались спать, но никому не спалось.
Утреннюю зарю укрыли непроглядные тучи. Пошёл дождь. Берёзы стряхивали на землю отяжелевшие листья. Алексей увидел, что за сутки облетело много листьев, покрытых первой ржавчиной увядания. Осень?.. А может, и снаряды вчера помогли?..
В шесть часов Яковенко запросил по радио, как дела. Алексей коротко доложил об успехе вчерашнего дня и добавил: "К бою готовы". Ему хотелось спросить об обещанной поддержке, но он знал, что Яковенко сам всё понимает.
- Ваша задача - выиграть хотя бы сутки, - сказал Яковенко. И потеплевшим голосом добавил: - Желаю успеха.
Погода навевала скуку. Дозорные на опушке мокли и зябли. Алексея неожиданно сморило, и он проспал - может быть, полчаса, может быть, всего несколько минут. Сон освежил его, он выскочил из машины, чтобы размяться, и молча курил, слоняясь подле блестящего от воды танка. Он очень обрадовался, когда Кривозуб тоже вылез покурить.
Гаврюшка Кривозуб окончил военную школу уже во время войны и во взвод Алексея пришёл два месяца назад, в начале боёв на лужских рубежах. Теперь Гаврюшка считался уже бывалым танкистом, потому что два месяца на лужском плацдарме стоили двух лет. В тяжёлых, почти непрекращающихся боях, сражаясь малыми силами против танковых и моторизованных колонн врага, молодые воины приобретали опыт, менявший все их школьные представления о правилах и методах танкового боя. Они научились думать: "нужно - значит можно" - и побеждать в схватках, где, казалось, неизбежно было поражение. Они считали каждый день, замедливший продвижение вражеского нашествия, и сами потом удивлялись, подсчитывая, что дни слагались в недели и месяцы.
И Алексею и Кривозубу запомнились бои под Молосковицами. Из продолговатой рощи, прозванной танкистами "галошей" за её форму, они нанесли внезапный и сильный удар по танковой колонне немцев и перебили, подбили и сожгли много танков. Такого крупного успеха им еще не выпадало, и Алексей с Кривозубом ликовали, поверив, что наступление немцев остановлено, что дальше они не пройдут. Пожалуй, эта совместно пережитая радость после многодневных изнуряющих боёв и положила начало их дружбе.
А потом выяснилось, что немцы прорвались глубоко на правом фланге и захватили, станцию Молосковицы, а на левом фланге заняли деревню Лялино и совхоз, так что роща оказалась в "мешке". Надо было либо организовать круговую оборону в "галоше" и драться здесь до последнего, либо пробиваться назад через узкую горловину между станцией и совхозом. Приказано было пробиваться, пользуясь ночной темнотой. При отступлении танк Алексея, потрёпанный в бою, не завёлся и отстал от других. Они выбрались только перед рассветом, на малом ходу. Явившись к Яковенко, Алексей узнал, что Кривозуб ещё в середине ночи с двумя бойцами пошёл к нему на помощь и до сих пор не возвращался. Алексей разволновался и хотел итти на поиски Кривозуба, но Яковенко прикрикнул на него: "Полезай на печку и спи, ты мне для дела нужен. Дружки чортовы!" Алексей улёгся на лежанке и почти сразу крепко уснул, так как не спал двое суток, но перед сном успел впервые осознать, что они с Гаврюшкой действительно сдружились по-настоящему и ничего не может быть для него больнее, чем несчастье с другом. Проснулся об оттого, что знакомый голос рапортовал совсем близко:
- Товарищ капитан, обшарил всю рощу, Смолина не обнаружил и танка тоже не обнаружил, нету там его танка.
- Гаврюшка! - крикнул Алексей, вскакивая, и больно стукнулся головою о потолок.
- Шлем надевать надо, когда спать ложишься, - серьёзно сказал Яковенко.
Гаврюшка полез наверх:
- Да ты здесь? Чорт косой! Я ж из-за тебя…
Они обнялись и крепко поцеловались. Алексей почувствовал слёзы на глазах и завозился, освобождая лежанку, а Гаврюшка виновато объяснял:
- Понимаешь, лазил по роще и лазил. Немецкий разговор то справа, то слева. Думаю: неужто тебя угрохали?
- Ложись, - сказал Алексей.
Сидя подле друга, Алексей рассказывал как было дело, и не сразу заметил, что Гаврюшка слит. Тогда он прикрыл его курткой и ещё некоторое время сидел рядом, растроганный нежностью впервые понятого чувства. Какой дурак выдумал, что люди грубеют на войне? Никогда еще не было его сердце так открыто для любви и нежности, для воспоминаний и надежд… А проявлений меньше - так разве чувства сильны проявлениями?..
С тех пор они не раз бывали в разных переделках и знали, что в любой беде друг выручит, не подведёт, не оставит.
Сейчас у Гаврюшки был довольно помятый вид, и молодые озорные глаза его смотрели спросонья тускло.
- Не вылазят фрицы, - пробурчал он, зевая. - Скука!
- Ещё вылезут.
Они оба прислушались к тишине, звенящей и томительной. Алексей скосил глаза на часы, сказал:
- Одни сутки уже прошли.
- Они ещё потопчутся, - добавил Кривозуб.
- Дадутся им эти сорок километров, - сказал Алексей без пояснений, и Гаврюшка понял его, кивнул головой.
- Длинные будут для них. И чем ближе к Ленинграду, тем длиннее.
Они оба ничего не знали о том, что происходит за пределами вот этой рощи, ромашкового поля и болота. Тут пролегала одна из многих возможных дорог наступления, здесь они должны были стать насмерть, чтобы не пропустить немцев. Они знали, что выстоят, и верили, что так же стоят, то же чувствуют их товарищи на всех других возможных дорогах, - разве может быть иначе, когда за ними - Ленинград?
- Сорок пять минут в дачном поезде, - вспомнил Алексей. - Сорок пять минут! В сорок пять дней не пройти им…
- Пожалуй, и в девяносто не пройти, - отозвался Кривозуб и быстро взглянул на друга - согласен ли он?
- Надо только, чтоб каждый делал своё дело, - сказал Алексей.
И как бы в ответ собственным мыслям вспомнил:
- А здорово у нас с тобой вчера вышло.
- Мы с тобой всю войну провоюем, и всё здорово будет.
- Спелись?
- Ага.
Через час от Яковенко пришёл приказ: одному танку остаться на позиции, второму немедленно вернуться за срочным заданием. Решение, кому оставаться - предоставлялось Смолину.
- Ну, что тебе отстукали? - полюбопытствовал Гаврюшка.
- Придёт время, сообщу, - сухо, по-командирски ответил Алексей.
Не обижаясь, Гаврюшка отошёл к своей машине.
Алексей стоял молча, стиснув челюсти, и поглядывал в сторону высотки, проступавшей сквозь дождливую муть, и на серое небо, где ветер уже рвал и разгонял тучи. После ночи, освещённой тревожным сиянием ракет, занимался день неизбежного боя. Всё предвещало бой - и зловещая тишина, наступившая с рассветом, и улучшение погоды, и простой расчёт, что за ночь немцы успели подтянуть силы. Удара можно было ожидать с минуты на минуту. И один из танков надо было отправить немедленно, пока видимость плохая и в небе нет авиации.
Алексей посмотрел на своих товарищей и встретил сочувственный взгляд радиста Коли Рябчикова. Рябчиков знал приказ. Знает ли он, что решил его командир? И побоится ли он, побоятся ли другие парни остаться одни в этой проклятой роще, в этой недоброй тишине?
Алексей подозвал Гаврюшку.
- Лейтенант Кривозуб, вернётесь в штаб батальона и получите новое срочное задание.
- Есть вернуться в батальон и получить срочное задание, - повторил Гаврюшка. И вдруг, поняв: - А ты, Лёша?
- Лейтенант Кривозуб, передайте комбату, что рубеж мною обороняется и будет обороняться до конца.
- Есть.
- Выходить немедленно.
- Есть, товарищ старший лейтенант. . Лёша, что же это?..
- Ладно, Гаврюша, сыпь…
Теперь Алексея интересовало только состояние своего экипажа. Не заскучают ли ребята, оставшись одни? Ребята глядели невесело. Даже башенный стрелок Серёжа Пегов, беспечный мальчишка, отчаянная головушка, - и тот притих.
- Вы чего губы распустили? - спросил Алексей, подходя к ним. - Или вы со мной когда-нибудь пропадали?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант, - ответил Носов, - не пропадали… А что задумались - так ведь каждому жить хочется.
- Ишь ты, - буркнул Коля Рябчиков. - А под Молосковицами жить не хотели? Там хуже переплёт был.
- Да что ты меня учишь? - огрызнулся Носов. - Я, знаешь, больше твоего воевал, и случая не было, чтоб сдрейфил. В финскую войну под Кирка-Муола…
Серёжа Пегов махнул рукой:
- Бросьте психовать, чего уж! - и объяснил со вздохом: - Тишина эта действует. Хуже всякого боя… А вас мы не подведём, не беспокойтесь… Вот только бы ушли они скорее, раз такое дело. Уйдут, и всё будет в порядочке. А провожать всегда тошно.
Алексей приказал перегрузить часть боезапаса из танка Кривозуба к себе. Авральная работа и дополнительный боезапас оживили людей.
- Теперь дело крепко, - приговаривал Серёжа Пегов, осторожно и ловко размещая снаряды.
С кривозубовцами прощались неестественно весело, а потихоньку всовывали друзьям записочки и адреса родных: "Перешлёшь при случае… если доведётся, занесёшь сам…"
Гаврюшка подошёл к Алексею:
- Лёша, я сразу к Яковенке и расскажу обстановку..
- Слушай, Гаврюшка, - с досадою сказал Алексей. - Мы с тобой друзья и всё такое. А в войне один танк с экипажем - это один танк с экипажем, и не больше. А до Ленинграда - сорок пять минут поездом. Так что ты сырости зря не разводи. Ясно?
Гаврюшка кивнул и протянул обе руки:
- Ну, бувай здоров!
Проводив товарищей, сели завтракать. Молча и ожесточённо очищали консервные банки, похрустывали сухарями. Ветер дул порывами, разгонял тучи. Первые бледные лучи солнца осветили рощу, скользнули по склону молчаливой высотки.
Алексей сосал сухарь и думал о давешнем разговоре, что каждому жить хочется. Да, хочется. А может быть, эта светлая роща - последний рубеж его жизни? Листья покраснеют и опадут уже без него, и зима начнётся без него, и не пойдёт он по молодому снежку, поскрипывая сапогами… Да, это возможно. Но, как никогда, чувствовал он в эти минуты, что от него зависит - жить или не жить. От его искусства вести бой, от его находчивости и смелости, от быстроты мысли и верности решений. Сумеет он действовать умнее, хитрее, напористей немцев - и отобьётся, спасёт и парней, и машину, и себя. Не сумеет - тут и могила будет, под берёзками. Да только некому будет рыть могилу…
- Вот ты говорил, Носов, что каждому жить хочется, - сказал он, и по тому, как сразу прислушались все, понял, что каждый по-своему думал о том же. - Хочется, конечно. Только без победы, думаешь, будет нам жизнь? Я так понимаю: если хочешь жить - дерись, как чорт, ничего не бойся. Впятером, так впятером. Один останешься - один дерись.
- Так и будет, - сказал Рябчиков.
Около девяти часов в прояснившемся небе медленно проплыл немецкий разведчик, покружился над рощей и ушёл.
- Кофе напьются фрицы и начнут, - сказал Серёжа Пегов.
Ровно в девять появились бомбардировщики. Грозно гудя, они шли прямо на рощу. Алексей приказал всем лечь под танк, в отрытую глубокую нору.
В норе было мокро и душно. Взрывы бомб сотрясали землю так, что от стен отваливались пласты мокрой глины. Потом взрывы прекратились. Гудение самолётов удалилось и вдруг надвинулось снова с удвоенной силой. До танкистов донёсся треск пулемётов - немцы на бреющем полёте прочёсывали рощу.
- Все наверх, - приказал Алексей.
Надо было ждать врага наземного. Видно, этот путь к Ленинграду нужен немцам во что бы то ни стало. Значит, и на других путях им не сладко? Что ж, очень хорошо. А день предстоит жаркий… Беглым воспоминанием прошли в памяти собственные недавние размышления и прощание с Гаврюшкой, и разговор с товарищами. Последний рубеж жизни? Нет, шалишь!
Он выпрямился и подмигнул своим парням. Он чувствовал себя в полной силе и знал, что в любом рискованном положении найдёт точное решение. Это ощущение было ему знакомо и всегда приносило удачу - командирской уверенностью называл его Яковенко.
Только успели скрыться самолёты, начался шквальный артиллерийский огонь. По броне цокали осколки, глухо шлёпали комья мокрой земли. Со стоном упала на машину вырванная с корнем берёза, и нежная веточка её закачалась перед смотровой щелью.
- Важные мы персоны, - сказал Серёжа Пегов. - Сколько боеприпасов на нас расходуют! Целый полк уничтожить можно.
- Пуганая ворона и куста боится, - отозвался Носов.
Бодрое настроение экипажа радовало Алексея. В таком настроении хорошо встречать трудную минуту. А она приближалась. Немцы не могли не разобраться очень скоро, что против них всего-навсего один танк… Они старательно бомбили пустые окопы, но в наступлении они быстро выяснят, что окопы пусты. Пулемётчиков бы сюда!.. Хоть двух… хоть одного…
- Рябчик, - позвал он радиста под влиянием мгновенной и занятной мысли. - Что, если ты с автоматом заберёшься в тот окоп, что справа, и когда попрёт пехота, шуганёшь её с фланга? Только на месте не сиди, меняй позиции, понятно?
- Есть, понятно.
Рябчиков выпрыгнул из машины и пополз к опушке.
- Товарищ командир, разрешите мне тоже… в левый…
Это просился Серёжа.
Шипящий вой мин прорезал тишину. И на том краю поля появилась пехота - перебежками, с автоматами у животов, она бежала к роще.
- Иди, - сказал Алексей Серёже Пегову и пожал его руку. - Только не зарвись, нам ещё не раз воевать.
Он пожалел о своём решении, увидев, как Серёжа, еле пригнув голову, смело побежал между деревьев. Захлопнул люк, мельком подумал: придётся ли вновь увидеть товарищей? - и забыл о них, потому что немцы уже пробежали около половины поля.
- Давай, - выдохнул он, не глядя на Костю Воронкова.
Они открыли одновременный огонь из пушки и пулемёта.