После этого искать Бруно, конечно, не имело смысла.
– Когда шеф успокоится, я скажу ему: в следующий раз попробуйте сами угнаться за Бруно.
Хуже всех, однако, пришлось Луитпольду. Он бегал по кабакам, разыскивая Бруно. Курцман пригрозил, что уволит Луитпольда. если тот не найдет Бруно до десяти, и старый служака принял это всерьез.
В десять минут одиннадцатого Бруно и Луитпольд предстали пред начальнические очи. Ругаться уже не было времени. Бруно принялся упаковывать в спецчемодан рацию. Он находился в некоем трансе, то есть в своем обычном утреннем состоянии. Без двадцати пяти одиннадцать Бруно и Луитпольд сволокли тяжелый чемодан во двор, к машине. Везти Бруно на вокзал должен был Кессель.
– Поезжайте-ка с ними и вы, – велел Курцман Гюльденбергу, – надеюсь, вы сумеете хотя бы затолкать его в поезд.
Когда чемодан был наконец уложен в багажник, а Кессель, Гюльденберг и Луитпольд уже сидели в машине, Бруно вдруг замер, едва занеся ногу на подножку. Судя по его лицу, он напряженно прислушивался к процессам, происходившим внутри его огромного организма.
– Только этого нам и не хватало, – простонал Гюльденберг.
Но тут уж ничего нельзя было поделать. Бруно снова отправился наверх, но в этот раз он по крайней мере постарался не задерживаться. Без пятнадцати одиннадцать он наконец прочно и окончательно уселся в машину, так что рессоры отчаянно заскрипели под его весом. Гюльденберг еще захлопывал дверцу, перегнувшись через Бруно, а Кессель уже выруливал на дорогу.
Кессель дважды проехал на желтый свет и один раз на красный, на перекрестке. На Стахусе он свернул налево там, где не было левого поворота. Засвистел полицейский.
– Не обращайте внимания, – сказал Гюльденберг, – у нас номер фальшивый.
У вокзала Кессель остановил машину прямо под знаком "Стоянка запрещена". Было десять пятьдесят восемь. Кессель и Гюльденберг выволокли из машины чемодан, а Луитпольд – Бруно. Они бегом понеслись к поезду, в котором уже закрывали двери.
– Его надо посадить в зальцбургский вагон! – прокричал барон, задыхаясь от быстрого бега. – Иначе он проедет до самого Берхтесгадена. Бруно плохо ориентируется в дороге!
Зальцбургские вагоны начинались, конечно, у самого паровоза.
Перронное радио уже прокаркало отправление.
Наконец они добежали до вагона с табличкой "Зальцбург".
Кессель распахнул дверь, и первым делом они с бароном втолкнули туда чемодан. Бруно не было. Минутная стрелка на вокзальных часах уже собирала силы перед прыжком к отметке "04", когда Кессель увидел Луитпольда, тащившего за собой Бруно. Углядев в каком-то киоске на перроне пиво, Бруно успел прикупить две бутылки.
Поезд уже тронулся, когда они втроем запихнули Бруно вслед за чемоданом и закрыли за ним дверь.
– А билет-то у него есть? – вспомнил Кессель.
– Есть, – кивнул фон Гюльденберг – я ему в карман засунул. Отдуваясь, они пошли к машине. На ветровом стекле уже красовался штрафной листок.
– Выкиньте его к черту – посоветовал Гюльденберг, – Машина казенная. Пуллах все уладит.
Вскоре после того августовского разговора с д-ром Шнапслером, – в котором тот хотя и отговаривал Кесселя от поступления на службу в БНД, причем делал это совершенно открыто и, как теперь все более убеждался Кессель, вполне искренне, однако сумел лишь сильнее заинтриговать его, а в конце предупредил, чтобы тот никому не рассказывал об их разговоре, какое бы решение ни принял, – Кессель в ответ на вопрос Ренаты: "А чего хотела от тебя эта странная фирма, ‘Зибеншейн" или как ее там?" – сказал лишь: "Ничего".
– Из-за "ничего" они не стали бы писать тебе письма. И тем более приглашать в ресторан.
– Хотят, чтобы я делал для них рекламу. Составлял тексты и все такое.
Кессель тогда еще не знал, что это не ложь, а легенда, ему объяснили это позже, на курсах. Таким образом, в тот момент Кессель, сам того не зная, уже имел все, что полагается иметь секретному агенту: кличку, легенду и две тысячи марок, полученные от Центра.
– Ну, и что же? – продолжала допытываться Рената.
– Я еще подумаю.
Дальше этот разговор не продолжался, потому что Кессель предпринял ту самую злополучную попытку вздремнуть, которая была столь безжалостно пресечена Жабой.
Позже разговор о фирме "Зибеншу" тоже не возобновлялся. Сам Кессель ничего не рассказывал, а Рената, скорее всего, просто забыла. Так все и шло до 15 сентября, когда принесли перевод на очередные две тысячи марок. Рената устраивала Жабу в школу и взяла на два дня отгулы, а поэтому была дома, когда пришел почтальон. Она даже сама расписалась на квитанции и получила деньги, потому что Кессель в половине десятого утра еще лежал в постели.
Отправителем значилась фирма "Зибеншу".
– Фирма "Зибеншу" перевела тебе деньги, – сообщила Рената – Целых две тысячи марок. Денег у них, наверное, куры не клюют. Когда же ты успел столько наработать?
– Две тысячи марок?
– Может быть, это аванс?
– Может быть, – сказал Кессель.
– Я так и знала. Ты как всегда ничего не напишешь, и этот аванс потом придется возвращать.
– Не придется.
– У тебя что. с ними договор, с этой фирмой?
– Да, вроде как договор.
– И все-таки я не понимаю, какую работу ты можешь делать для подобной фирмы. Чем ты сумел их приворожить?
– Значит, сумел – уже несколько раздраженно ответил Кессель. – Иначе бы фирма "Зибеншу" не стала бы платить мне такие деньги.
Рената заметила раздражение Кесселя и обиделась. Она собралась и ушла, пока Кессель еще не встал. Одевшись, Кессель первым делом сходил в универмаг и купил себе к завтраку бутылку шампанского. Не маленькую, "самолетную", а настоящую большую, и не какого-нибудь простого, а "Кессельского марочного" за двадцать две марки.
В следующий понедельник – Кессель был дома один, Рената была на работе в книжном магазине, а Жаба – в школе, – ему позвонил д-р Шнапслер, в первый раз после их августовской встречи: он спрашивал, найдется ли у Кесселя время завтра вечером, с ним хочет поговорить какая-то "большая шишка из Центра" (он выразился именно так). Кессель согласился: да, время у него найдется. Тогда, сказал д-р Шнапслер, подходите завтра в половине восьмого к Максбургской башне.
Вот так и получилось, что вечером одного из последних дней сентября Кессель стоял у подножия Максбургской башни, вглядываясь из-под ее четырех арок в наступающую темноту во всех направлениях Магазины уже закрылись, и людей на улицах было мало. На парковочной площадке возле башни еще стояла деревянная трибуна, оставшаяся от Октябрьского фестиваля, прошедшего в воскресенье. Кессель уже подумывал, не пойти ли ему посидеть на трибуне, как показался взмыленный доктор Шнапслер. Он бежал, размахивая своим кейсом, и еле переводил дух.
– Извините, – вымолвил он наконец. – Вы давно меня ждете?
– Минут пять, – сказал Кессель.
– Что ж. тогда ноги в руки – и бегом.
Д-р Шнапслер повел Кесселя мимо башни к Променаду, а оттуда в сторону улицы Гантманштрассе, которая на самом деле не улица, а переулок. Туда они и свернули.
– "Шварцвельдер"? – догадался Кессель.
– Точно – удивился д-р Шнапслер – Вы бывали в этом ресторане?
– Да, и довольно часто, – признался Кессель, – Когда был миллионером. Теперь-то я давно туда не хожу.
Перед входом в ресторан д-р Шнапслер остановился, подал Кесселю руку и произнес:
– Всего вам доброго. "До свидания" не говорю, так как неизвестно, увидимся ли мы с вами когда-нибудь. Поэтому я желаю всего доброго и надеюсь, что вам хотя бы не слишком часто придется сталкиваться со всем тем, о чем я вам рассказывал.
– А вы что же, в ресторан не пойдете?
– Нет. На этот счет мне даны достаточно ясные указания.
– Но…
– Он уже там. Или, если хотите, она. "Большая шишка".
– Да, но… Как я его узнаю? В этот час там, наверное, полно народу.
– Вы подойдете к метрдотелю и спросите столик, заказанный фирмой "Зибеншу". Кроме того, я сам его не знаю. Хотя нашего человека, па еще начальство, я бы наверняка вычислил, сиди там сейчас хоть сотня мужиков более или менее солидного вида. Но… – он с сожалением развел руками: – Вам придется идти одному. Кроме того, он и сам вас узнает, потому что вы с ним знакомы. Так мне сказали.
– Откуда же я могу его знать?
– Вопрос не ко мне. Так что – всего доброго, господин Крегель.
– Всего доброго, – отозвался Крегель вслед удаляющемуся д-ру Шнапслеру.
В ресторан он входил с очень странным чувством. Для начала он решил сдать в гардероб плащ.
– У вас заказано? – спросила гардеробщица. – А то свободных мест уже нет.
– Фирма "Зибеншу", – сказал Кессель. Гардеробщица сверилась со списком – А-а, да, – сказала она наконец. – Второй столик направо от входа.
За столиком сидел дядюшка Ганс-Отто.
В первый момент Кессель здорово растерялся. Он подумал – как он сформулировал это позже, у Вермута Грефа, анализируя тот бурный поток мыслей и эмоций, который буквально захлестнул его при виде дядюшки Ганса-Отто Вюнзе, встающего ему навстречу, причем столик чуть не опрокинулся под напором его кругленького брюшка: дядюшка сидел спиной к стене, так что не стул подался назад, а стол – вперед, – он подумал, что это какая-то нелепая случайность: прийти в "Шварцвельдер" на встречу с большой шишкой из БНД и напороться на неизвестно как забредшего туда дядюшку Ганса-Отто. То, что дядюшка Ганс-Отто и мог быть той самой шишкой, пришло ему в голову, лишь когда тот спросил:
– Так ты, выходит, и не догадывался?
– Нет, – сознался Кессель, – вот уж бы никогда…
– Садись, садись, – пригласил его Ганс-Отто, – вот тебе меню. Давай-ка поедим хорошенько, как тогда во Франции. До отвала. Как тот ресторан-то назывался? "Шато…" Не помню. Ты, главное, поешь как следует. За все платит фирма, – добавил он вполголоса.
– Что-нибудь на аперитив? – спросил официант.
– Разумеется, – ответил дядюшка. – Принесите нам приличного сухого шерри.
– Значит, ты и есть та большая шишка? – тоже вполголоса спросил Кессель, листая меню.
– Называй меня Винтерфельд, – шепотом сообщил дядюшка Ганс-Отто. – Это моя кличка, когда я инспектирую филиалы и езжу на такие встречи. В Пуллахе я фигурирую как Вальтер. А ты у нас теперь кто?
– Крегель, – сказал Кессель.
– Ах да, правильно, – вспомнил дядюшка. – я же читал отчет. Официант принес херес:
– На здоровье!
Ганс-Отто отложил меню, в которое и не заглядывал, и обратился к официанту:
– Погодите, – Он прикрыл меню Кесселя раскрытой пухлой ладонью, придавив его к столу – Меню – это ерунда, – сказал он, – Зачем меню? В хорошем ресторане есть все, чего только может пожелать душа клиента.
Молоденький официант, принесший херес, польщенно улыбнулся; точно так же был польщен и второй, постарше, подошедший следом. Он тоже улыбнулся, но во взгляде у него промелькнула озабоченность: мало ли какие гастрономические фантазии придут клиенту в голову?
– Можно, я закажу за тебя, племянник? – спросил Ганс-Отто – Если есть какое-то блюдо, которого ты сегодня не хочешь, скажи сразу. Или останови меня, когда я буду заказывать. Значит, так. Официант! У вас есть косуля? Но нам, конечно, не целую косулю, а только вырезку.
– Есть, – оба официанта облегченно вздохнули и слегка поклонились.
– …С крокетками, овощами и прочей требухой – ясно?
Официанты улыбнулись.
– А перед этим супчик какой-нибудь типа "Леди Керзон", а в промежутке… Форельки копченые у вас есть? Отлично. Дайте нам по две штучки. А перед самой косулей еще по ма-аленькому такому, скромненькому омлетику, хорошо?
– А пить что будете?…
– Вот тебе и раз! – возмутился дядюшка Ганс-Отто, – Прямо хоть директора вызывай. Вы что, в первый раз меня видите?…
– Бутылочку "Дом Периньон"? – догадался старший.
– Молодец, – смилостивился дядюшка и отдал официанту обе папки с меню.
Устроив свои телеса поудобнее, дядюшка Ганс-Отто пригубил херес и произнес:
– Бывают минуты, когда понимаешь, как все-таки удивительно хороша жизнь! Особенно когда не ты за это платишь, – и рассмеялся.
– Вот, держи, – протянул он Кесселю закрытый конверт. – Тут адрес конторы, где ты начнешь работать с первого числа. Это будет… Сегодня у нас вторник?
– Да, – сказал Кессель. – Это будет пятница.
– Ну, в пятницу никто не начинает, – махнул рукой дядюшка, – значит, в понедельник.
– Я могу и в пятницу, – возразил Кессель – Честно говоря, мне даже интересно.
– Хорошо, давай в пятницу. Работа там непыльная, насколько я знаю, и коллектив хороший.
Подали суп.
– М-м, – обрадовался дядюшка Ганс-Отто, – какой суп! Ты только попробуй. Вообще это почти экологическое преступление, потому что суповых черепах осталось уже совсем мало. Через пару лет ловить их наверняка запретят. Так что ешь, пока дают. Я всегда говорю: ешьте, ребятки, налегайте на бифштексы, ибо недалек тот день, когда вас будут кормить одними водорослями. Я-то к тому времени, Бог даст, уже отъем свое.
Официант разлил шампанское.
– Твое здоровье, дорогой племянник. Место тебе и в самом деле подобрали хорошее. Кроме того, им, конечно, изящно намекнули, что ты мой родственник. Твое здоровье! Говорить они, само собой, ничего не будут, но обращаться с тобой будут соответственно.
После форели Кессель спросил, почему же все-таки дядюшка Ганс-Отто решил оказать ему такую услугу, хотя на самом деле он ему даже не родственник?
– Да ты погляди на себя, племянник! – воскликнул дядюшка Ганс-Отто. – Тут даже слепому за версту и то видно, в какой ты попал переплет с этим чертовым ребенком! Как ее зовут, кстати?
– Керстин.
– Керстин – машинально повторил дядюшка и принялся за омлет с сыром, оказавшийся не таким уж маленьким, и, пока трое официантов учиняли у стола самую настоящую ритуальную пляску, раскладывая, разрезая и фламбируя косулью вырезку, добавил: – Жуткий ребенок, эта ваша Керстин! Видя, как ты с ней мучаешься, я сказал себе: бедный парень, этот Кессель, его надо срочно вытаскивать, иначе ему каюк. Да уж!
Появился директор ресторана. Он подошел и сердечно поприветствовал Кесселя и дядюшку Ганса-Отто. Ритуальный танец закончился, и старший официант продемонстрировал дядюшке готовое блюдо.
– Неплохо, неплохо, – констатировал дядюшка. – Если вы теперь нам его не только покажете, но и разложите по тарелкам, будет еще лучше.
– Слушай, – сказал Кессель, – можно, я скажу тебе одну вещь?
– Валяй.
– Я тебе очень благодарен, и… Честно говоря, я не понимаю даже, как ты сумел все это заметить.
– Хе-хе! – затрясся дядюшка Ганс-Отто. – Конспирация! Я все замечаю, а никому и невдомек. Знаешь, что говорит обо мне моя невестка? От нее только и слышишь: "майор в отставке, майор в отставке"! Финтифлюшка!
И дядюшка принялся за вырезку. Он вгрызался в нежное мясо, долго и самозабвенно жевал, потом откинулся назад, возвел глаза к потолку, вздохнул и произнес:
– Какая косуля! Племянничек, скажи сам: переспать с девственницей по сравнению с этим – ничто!
Примерно через час с косулей было покончено. К тому времени вторая бутылка "Дом Периньон" опустела почти наполовину. Дядюшка Ганс-Отто поддел вилкой горошину со своей тарелки, закинул ее в рот, удовлетворенно вытер рот салфеткой и сказал:
– Ты думаешь, это все? Не-ет. Самое прекрасное еще впереди. Официант! Два абрикосовых пюре со взбитыми сливками!
– Я больше не могу.
– Нечего, нечего, ты уже на службе. Сможешь, вот увидишь. А абрикосовое пюре у них – фирменное блюдо. Я же говорю, ешь, пока дают. Будет что вспомнить, сидя над миской водорослей в доме для престарелых.
К половине одиннадцатого дядюшка Ганс-Отто успел купить у разносчика-югослава "Абендцайтунг", у его итальянского собрата "Тагес-цайтунг", у какого-то суданца "Зюддойче Цайтунг", у одной особы, о которой трудно было сказать, мужчина это или женщина. "Мюнхнер Меркур", а у подоспевшего пакистанца "Бильд" (все свежие номера с завтрашней датой), после чего кивнул официанту. Тот немедленно принес счет. Дядюшка вынул очки для чтения, проверил каждую строчку, после чего расписался на счете и отдал его официанту, приложив к счету десятку. Официант поклонился и ушел.
– Что ж, дорогой племянник, мне уже…
__У вашей конторы здесь что, открытый счет, раз ты только расписываешься?
– Нет, – засмеялся дядюшка Ганс-Отто, – не у нашей конторы. Тебе, кстати, теперь тоже придется говорить не "вашей", а "нашей", – он постучал пальцем по конверту.
– Извини, – сказал Кессель, – я еще не привык.
– Счет есть, но, разумеется, не на Федеральную службу безопасности. У нас есть прикрытие. Солидная фирма.
– "Зибеншу"?
– Нет, нет. Все гораздо солиднее. – Дядюшка собрал свои газеты и сунул их подмышку: – Ну что ж, значит, того!
– Значит, того! – повторил Кессель в полной уверенности, что так звучит тайное приветствие сотрудников секретной службы.
– Чуточку попозже, – вспомнил дядюшка, – тебе придется пройти курс обучения. Но это потом. Там тебе все объяснят, – он снова постучал по конверту – А еще попозже, где-нибудь в декабре, я приеду инспектировать ваше отделение. Под фамилией Винтерберг. Запомнил?
– Запомнил, – подтвердил Кессель.
– Ну, значит, того! – сказал дядюшка.
– Значит, того! – снова повторил Кессель.
Позже, уже в трамвае, Кесселю пришло в голову, что он забыл спросить у дядюшки Ганса-Отто. должен ли он посвятить в тайну своей службы Ренату или, наоборот, не имеет права этого делать. Поэтому на всякий случай он решил ничего не говорить Ренате, по крайней мере в ближайшее время, в том числе и о сегодняшнем ужине с ее дядюшкой. Скажу, что играл в шахматы с Якобом Швальбе, решил он. Однако Рената ни о чем его не спросила, да и не могла этого сделать, потому что уже спала.
Вчера вечером, накануне поездки в Вену, своей первой секретной командировки, Кессель решил все-таки посвятить Ренату в тайну своей новой служебной деятельности. Они как раз закончили ужинать. Семья, как выражалась Рената, несмотря на постоянные, однако, в последнее время главным образом внутренние протесты Кесселя. сидела в гостиной. В комнате во всю мощь гремел телевизор, потому что Зайчик уже несколько дней жаловалась, что плохо слышит. Рената вязала свитер ребенку. Прежде чем приступить к этому свитеру, Рената разложила перед Кесселем кучу вязальных журналов с моделями, которые, по ее мнению, могли бы подойти Зайчику. "По-моему, ей лучше пойдет какой-нибудь яркий цвет, все-таки она бледненькая. Может быть, взять вот этот, синий с красным?" Во что будет одета Жаба, в синее, красное или серо-буро-малиновое, Кесселя волновало меньше всего на свете. "Есть люди, которым вообще никакой цветне идет", – хотел сказать он, но промолчал, добавив себе лишнее очко, и вымолвил лишь: "М-м, да, пожалуй".