когда же умер отец, сложностей было больше, во-первых, гроб был открыт и ему пришлось подходить для последнего прощания, перед ним прощалась подруга старика, которую он раньше никогда не видел, Ширли, так вот эта Ширли бросилась на гроб, завыла, зарыдала, обхватила мертвую голову и принялась целовать, ее оттащили. затем, когда Генри шел за гробом, она, эта Ширли, заграбастала его и стала целовать, приговаривая: "как ты похож на своего отца!" от ее поцелуев Генри возбудился, и, когда Ширли отошла, штаны у Генри топорщились, он рассчитывал, что этого никто не заметил, и в дальнейшем старался держаться от нее подальше. Ширли была ненамного его старше, после похорон он отправился на скачки, но ставил неудачно, проигрался, и никакой мулатки на сей раз ему не досталось, короче, старик оставил на нем печать скорби.
душеприказчик отца объявил, что завещания старик не оставил, денег тоже не было, только дом и машина. Генри тогда не работал и решил сразу же переселиться, и забухал вместе со своей давней подружкой Мэгги, проснувшись после обеда, он выходил поливать лужайку перед домом и эти чертовы цветы, старик обожал свои цветы. Генри поливал цветы и вспоминал, как отец козлил его за то, что он не любит работать, пьет и шляется по бабам, теперь отцовы дом и машина принадлежали Генри, а старик гнил в земле, вместе с домом по наследству перешли и соседи, теперь Генри должен был общаться с ними, с северной стороны жил парень - управляющий прачечной - Гарри, у этого Гарри весь двор был забит птицами, тысяч на пять баксов, разной масти, со всех частей света, у всех у них был причудливый окрас и разнообразное оперение, некоторые из них разговаривали, а одна птица все время твердила одно и то же: "пошел к черту, пошел к черту". Генри прыскал на говоруна водой, но это не работало, птица спрашивала: "огоньку не найдется?" и затем коронное "пошел к черту" несколько раз подряд очень быстро, весь двор Гарри был заставлен клетками, в которых трещали эти твари. Гарри жил ради птиц, Генри ради выпивки, и еще ради ебли. может быть, ему попробовать трахнуть какую-нибудь из этих птах? как это вообще делается?
Мэгги была хороша в постели, но в ней текла гремучая смесь ирландской и индейской кровей, и, если в эту смесь попадал алкоголь, в Мэгги просыпался бес. время от времени Генри приходилось усмирять этого беса кулаками.
однажды Генри нашел телефон Ширли, позвонил ей и пригласил в гости. Ширли пришла, снова стала целовать его, приговаривая, как он похож на своего отца. Генри приобнял ее и поцеловал в ответ, но в кровать не потащил, решил повременить, не хотелось ее спугнуть.
почти каждый вечер приходил Гарри со своей женой, и начиналась пьянка. Гарри мог говорить только о своей прачечной и своих птицах, жена Гарри, закинув ногу на ногу и обнажив ляжки, рассуждала о том, как она ненавидит всех этих пернатых, а Генри чувствовал, что у него в трусах очень неспокойно, чертовы бабы, они дразнят его!
Ширли тоже стала заглядывать частенько и присоединялась к компании. Мэгги не нравились посещения Ширли, а Генри все присматривался то к Ширли, то к жене Гарри, пытаясь определиться, кто же лучше, и вот однажды вечером, когда вся компания была в сборе, произошло следующее: жена Гарри, напившись, выпустила всех птах на волю, пять тысяч баксов упорхнули из своих клеток. Гарри был в ахуе, затем он дико заорал и принялся пиздить свою жену, каждый раз, когда она падала на пол, Генри таращился на задравшийся подол платья, он видел ее красивые ноги, трусики и зверски возбудился. Мэгги выскочила во двор, пыталась ловить птиц и распихивать их по клеткам, но у нее ничего не получалось, чертовы птахи почти на пять тонн баксов разлетелись по всей улице, они попрятались в кронах деревьев, разгуливали по крышам - разноцветные, разномастные, они вкушали воздух свободы. Генри не мог уже сдерживать себя, сграбастал Ширли и поволок ее в спальню, он быстро содрал с нее одежду и оседлал, пьяный в жопу, он еле двигался; каждый раз, когда Гарри ударял свою жену и она взвизгивала, Генри совершал еле ощутимый толчок… и тут в дом вбежала Мэгги с птичкой в руках - это была птаха с оранжевым перышком на головке и такими же перышками на груди и лапках, все остальное тельце птицы покрывала серая противная кожа, эта тварь обошлась Гарри в 300 баксов, "я поймала птицу!" - завопила Мэгги и, не найдя Генри, влетела прямиком в спальню, увидела, чем он там занят, шлепнулась в кресло и принялась орать. Гарри продолжал мутузить свою благоверную, которая визжала в голос с Мэгги, такую картину и застала подоспевшая полиция, два молодых копа схватили Генри с Ширли, заставили всех одеться и предложили проехаться в участок, прибыла еще одна патрульная машина с двумя легавыми. Мэгги впала в ярость и разбила нос одному из блюстителей порядка, тогда копы надели на нее наручники, загрузили в патрульную машину, втроем вывезли за город и там по очереди оттянули на заднем сиденье, оставшийся легавый повез Генри, Гарри, Ширли и жену Гарри в участок, там составили протокол и всех арестовали, на улице остались только ошалевшие от свободы птицы.
в воскресенье проповедник говорил о "распутных алкоголиках, которые привносят в наше общество грех и срам", на службе присутствовала Мэгги, ее к тому времени единственную освободили из-под ареста, к тому же она была очень религиозна. Мэгги сидела в первом ряду, высоко закинув ногу на ногу, с кафедры проповеднику были хорошо видны ее обнаженные ноги, огромные ляжки почти до трусов, в трусах у проповедника стало неспокойно, к счастью, кафедра скрывала его по пояс, но ему пришлось отвести взгляд в окно и говорить, говорить, пока не улеглась его подрейтузная буря.
Гарри потерял работу, Генри продал дом, а проповедник поимел Мэгги. Ширли вышла замуж за телевизионного мастера. Гарри бродил по двору, заглядывая в пустые клетки, а его любимцы голодали и умирали на улицах, и каждый раз, когда он находил очередной трупик, он пиздил жену. Генри проиграл и пропил вырученные за дом деньги за шесть месяцев.
меня зовут Генри. Чарльз - мое второе имя. когда умерла моя мать, похороны прошли неплохо - отличная католическая церемония: священник помахал кадилом и все было кончено, гроб не открывали, со смертью отца сложнее - гроб был открыт, подружка старика бросилась на гроб… целовала мертвеца в голову, и это повлекло за собой длинный ряд событий.
P. S. пташку никак не выебешь, если не поймаешь.
самое лучшее в современных газовых сушилках - это, конечно, то, как они воздействуют на одежду, я облажался пять раз - один, два, три, четыре, пять - и получил пинок под жопу, и вот я в Атланте, и мне еще хуже, чем в Нью-Йорке, я еще беднее, еще безумнее, еще больнее и худее, шансов не больше, чем у пятидесятитрехлетней шлюхи или у паука в горящем лесу, и тем не менее бреду по улице, ночь и холодина, а Богу наплевать, и женщинам наплевать, и придурковатому редактору наплевать, и даже паукам наплевать, а холоду не наплевать, и улицам не наплевать, они лижут мой живот, замерзший и опустевший, ха-ха-ха, улицы многое повидали; я шел наугад в легкой летней рубашонке, совершенно закоченев, я постучался в дверь, было около девяти вечера спустя почти два тысячелетия после воскрешения Христа, и дверь открылась, и в дверях стоял человек без лица, я сказал, что мне нужна комната, что я видел вывеску "сдается комната", и он ответил, чувак, ты в меня не врубаешься, так что проваливай.
да мне только и нужно, что комната, сказал я, а тут такая холодина, я заплачу, может, на неделю у меня и не хватит, но мне бы только от холода укрыться, сдохнуть - это еще не так страшно, потеряться куда хуже.
отъебись, был ответ, дверь захлопнулась.
и снова я брел по улицам, не зная ни их названий, ни куда иду. и, что самое печальное, что-то явно было не так. но сформулировать, что именно, я не мог. так оно и болталось у меня в башке, словно Библия, ну и хренотень, это же надо так зависнуть, ни карты, ни людей, ни звуков, только осы, камни, стены и ветер, мой хуй и яйца болтались без чувств, я мог бы орать, визжать, ругаться, но никто не услышал бы, никто и пальцем не шевельнул бы, да и с какой стати, я не требовал любви, нет. но что-то ведь явно было не так. в книгах ничего не говорится об этом, родители никогда не заводят разговоров на эту тему, а вот пауки могут поведать многое, отъебись так отъебись.
тогда я впервые заметил, что все частное имеет на себе замок, все было закрыто, урок для воров, бродяг и сумасшедших, красота по-американски.
впереди замаячила церковь, я не жалую эти храмы Господни на земле, особенно когда они битком набиты людьми, но в девять вечера я надеялся, что такого не будет.
я стал подыматься по ступенькам.
эй, женщина, посмотри, что сталось с твоим мужиком.
я рассчитывал посидеть там немного, надышаться этой дрянью, возможно, я понял бы что-нибудь относительно Бога, а может, предоставил бы ему шанс, я налег на дверь.
хуй в рот - закрыто.
пришлось возвращаться на улицу, я тащился куда глаза глядят, сворачивая то направо, то налево, и снова шел, шел, больше ничего не оставалось, стен - вот чего всегда боялся человек, подумалось мне. ты изолирован, у тебя нет друзей, и тогда ужас охватывает все твое существо, до самых кишок, ужас, который может и прикончить, и тогда человек прибегает к дешевым уловкам, думает, его спасут всякие кредитные карточки, полный кошелек наличных, страховка, автомобиль, кровать, окно, туалет, кошка, собака, цветок в горшке, музыкальный инструмент, свидетельство о рождении, поводы сердиться, враги, группа поддержки, мешки с мукой, зубочистки, порция здоровой пиздятины. ванна, фотоаппарат, полоскание для рта, о господи, о-о-о-ох! замки (тони в этой гуще, плыви в ней, чеши ей спинку) (все, что имеется, - запихни в себя, как плавники, резиновые крылья, запасной хуй в аптечке).
я перешел через мостик и увидел еще одну вывеску: "сдается комната", я подошел к дому и постучался, естественно, постучался, а что мне оставалось? наяривать чечетку в летней рубашке, не ощущая ни ног, ни жопы?
да, дверь открылась, на пороге - старуха, от переохлаждения я не приметил, было у нее хоть какое-нибудь лицо или нет. скорее всего - нет. ну, судя по статистике, да, я охуенный математик с жопой-ледышкой, я растер окоченевшие губы и заговорил.
вы сдаете комнату?
ну, сдаю, и что?
у меня есть веские причины думать, что мне потребуется комната.
а мне потребуется доллар с четвертью.
за ночь?
за неделю.
за неделю?
да.
господи!
я отсчитал доллар и двадцать пять центов, и у меня еще осталась пара-тройка баксов, заглянув в дом, я возликовал, боже мой, там полыхал огонь - пять футов в ширину и фута три в высоту, нет, это был не пожар - в доме имелся обалденный камин, о, возле такого камина можно было вернуться к жизни, возле такого камина можно было поправиться на пару фунтов без всякой жратвы, просто глядя на огонь, еще я приметил, что возле камина сидит старик, его заливали красные сполохи от огня, бляха-муха, нижняя челюсть отвисла, похоже, он не врубался, где находится, все его тело содрогалось, и он не мог справиться с этой дрожью, бедняга, старый, трухлявый пень, я подался вперед и ступил за порог.
куда прешь? - зашипела старуха.
как это куда? я же заплатил за неделю вперед.
заплатил, но твоя комната не здесь, ступай за мной.
старуха закрыла дверь, старый черт остался в тепле, а я поплелся за старухой по двору, блядь, весь двор покрывала грязь, сплошная непролазная грязюка. оказывается, во дворе стояла картонная хибара, которую я раньше и не приметил, у меня всегда было хуево с наблюдательностью, старуха распахнула ветхую дверь, которая болталась на одной петле, и сказала:
не закрывается, но сюда никто не сунется.
хочется верить, ответил я.
и она ушла, а я был прав, теперь я разглядел ее лицо - у нее его не было, просто плоть, обтягивающая кости черепа, как сморщенная кожа на спине у курицы.
света не было, с потолка свисал оголенный провод, земляной пол, застланный газетами, наверное, заместо половика, кровать без простыней, только тонкое одеяло, одно-единственное, и вдруг я обнаружил керосиновую лампу, здорово! удача! чудо! спички у меня имелись, и я запалил фитилек, лампа разгорелась!
это был великолепный огонь, в нем билась душа залитых солнцем горных склонов, несущихся косячков рыб, теплых шерстяных носков, пахнущих поджаренным хлебом, я обхватил лампу руками, у меня красивые руки.
но тут пламя погасло.
я повертел лампу и так и сяк, но, будучи дитем двадцатого века, я мало знал о ее секретах. И все же мне не потребовалось потратить всю свою жизнь на то, чтобы сообразить, что загвоздка в жидкости, вернее, в горючем, скорее всего, требуется керосин.
я пихнул картонную дверь и вышел в божественно звездную ночь, пробравшись через засранный двор, постучался в дверь дома своей красивой рукой.
да, дверь отворилась, и на пороге стояла старуха, а кто же еще? Микки Руни? я еще раз мельком глянул на трясущегося старого беса в отблесках восхитительного огня, идиот хренов.
чего такое? - спросила старушенция своей куриноспиноподобной головой.
не хочется вас беспокоить, но там у вас есть керосиновая лампа, знаете?
да.
она погасла, погасла?
да. и я хотел спросить, нельзя ли одолжить у вас какого-нибудь горючего для нее?
ты сбрендил, парень, это дерьмо денег стоит!
она не хлопнула дверью - старое воспитание, а прикрыла ее с эдакой неряшливой учтивостью - многовековая практика, учтивые предки, все с куриноподобными лицами, куриноподобные унаследуют землю.
я вернулся в свою лачугу и уселся на кровать, и тут со мной приключилась совершеннейшая неловкость: хоть я долгое время уже ничего не ел, мне вдруг приспичило срать. пришлось снова выходить в божий мир и тарабанить в дверь, и опять на пороге появился совсем не Микки Руни.
слушаю.
простите, что снова беспокою вас, но в моем жилище нет туалета. Он вообще есть где-нибудь? вон там! - указала старушенция, там?
там! и знаешь что… что?
отъебись, парень, сколько можно бродить туда-сюда и тарабанить, дурья твоя башка? ты же мне весь дом выстудишь!
извините…
на этот раз она так хлопнула дверью, что меня от яиц до ушей обдало теплом, это было как ласка, правда, мимолетная, я повернулся и стал пробираться к сооружению, названному сортиром.
унитаза не было - просто дыра, я заглянул в дыру - наверное, она тянулась на милю вглубь и воняла так, что даже для туалета это было невероятно, в лунном свете я разглядел паутину, сплетенную прямо в дыре, и в центре паутины хозяина - черного жирнющего паука, и тут же мне расхотелось срать.
я вернулся в лачугу, уселся на кровать и махнул своей восхитительной рукой, целясь по свисающему с потолка проводу, не попаду, так хоть согреюсь. обезумевший, полный окаменевшего говна, я сидел и махал на электрический провод, потом встал и вышел, я прошагал по улице почти квартал и остановился под замерзшим деревом, теперь я стоял под огромным промерзшим деревом вместе со своим окаменевшим говном и смотрел в окна бакалейной лавки, там, у прилавка, стояла толстая тетка и разговаривала с бакалейщиком, они просто стояли в желтом свете ламп и болтали, окруженные разнообразной снедью, и им было плевать и на картины, и на литературу, и на Платона, и даже на капитана Кидда. их кумиром был Микки Руни. они были мертвы, но, в определенном плане, смысла в них было больше, чем во мне, который не мог выдавить из себя даже говно.
я вернулся в хибару и утром написал на полях старой газеты длинное письмо отцу, затем приобрел конверт, наклеил марку и отправил свое прошение, я написал, что голодаю и хотел бы купить билет до Лос-Анджелеса, а что касается писательства, то ну его к дьяволу, вон Демасс подхватил сифон и спятил на своей академической гребле, пришли денег.
точно не помню, но я, кажется, так и не сходил в туалет, дожидаясь ответа, и ответ пришел, я разодрал конверт, вытряхнул содержимое, там оказалось десять-двенадцать листов, исписанных с обеих сторон, но денег не было, письмо начиналось словами: ШУТКИ КОНЧИЛИСЬ!
…ты мне должен десять долларов, которые так и не вернул, я вкалываю в поте лица, я не имею возможности содержать тебя, пока ты кропаешь свои глупые побасенки, если бы продавал их или совершенствовался в мастерстве, это было бы совсем другое дело, но я читал твою писанину - это ОТВРАТИТЕЛЬНО, люди не хотят читать всякую ГАДОСТЬ, научись работать как Марк Твен - вот это великий человек, он умел смешить читателей, а в твоих рассказах люди или кончают с собой, или сходят с ума, или убивают других, но на самом деле жизнь не такая, какой ты себе ее представляешь, сделай что-нибудь полезное, позаботься о себе…
и так далее и тому подобное, я не смог дочитать до конца, я еще раз перетряхнул все страницы - ноль, в этот же день, блуждая по улицам, я увидел объявление: "требуется помощь", я поинтересовался-им нужен был человек в бригаду дорожных ремонтников где-то на западе Сакраменто, я подписался, но и в бригаде дорожников у меня не сложилось, нас везли в старом, пыльном вагоне, один из парней забрался под мою лавку и, пока я пытался уснуть, сдул пыль прямо мне в лицо, а все остальные гоготали. БЛЯДЬ! и все же это было лучше, чем голод и холодрыга Атланты, в конце концов я разозлился и поднялся, парень выскочил из-под койки и присоединился к остальной банде.
этот пацан чокнутый, сказал он, так что, если он дернется, надеюсь, вы мне поможете, ребята.
я не дернулся, возможно, Марк Твен выжал бы из этой ситуации пару смешков, возможно, он бы дернулся, а затем распил бы с этими говнюками пузырь и стал бы горланить песни, он же слыл настоящим мужиком, я не был таким, но я покинул Атланту и остался жив. при мне оставались мои прекрасные руки, и вся жизнь была впереди.
поезд катился себе и катился.