***
Наша группа уже две недели занимается политикой. За это время, полное опасностей, зубоскалящих Сцилл и Харибд, мы успели помахать на митингах флагом, раздать листовки, а теперь, по секретному партийному заданию, расклеивали на остановках общественного транспорта стикеры.
- Значит так, к утру, - важно сказал Фитиль, - чтобы центральные улицы города были обклеены этими стикерами.
Нам даже пообещали небольшое вознаграждение, и так как партийная касса была полна как никогда, нам светило получить за работу по двести рублей на рыло. Шут, узнав об этом, долго плевался, матерился, а потом, оставшись дома, послал всех в никуда. Лому клеить стикеры тоже не нравилось, и прониклись этой идей, лишь я, Слава и Алиса. Теперь мы украшали автобусные остановки, рекламные щиты и заборы, высеченные из одной только гнили, листовками, призывающими спасать нацию. Мне нравилось это безопасное занятие. Расклеивание листовок - это революция в презервативе. Ты вроде занимаешься чем-то незаконным, но не боишься забеременеть уголовным сроком. По правде говоря, я согласился на дело не только по этой причине. Гораздо важнее, что Лис тоже участвовала в операции по спасению нации. Мельком разглядывая ее льняное личико, покрасневший от ночного холода нос, любуясь ею, я не заметил, как она грубо спросила:
- Слав, мы долго будем заниматься чушью?
- Да ладно, зато обещали бесплатно свозить на стрельбище и зал. К тому же платят деньги, двести рублей за вечер... это как один киргиз за вечер. Понятное дело, что с партиями дел лучше никаких не иметь, ведь ты для них только инструмент.
Алиса фыркнула:
- Они еще меня запрягли эти листовки печатать на своём принтере. Даже за картриджи не заплатили, сказали, что все деньги на счету в банке. Ой... смотри на стене объявление: "Солидная компания возьмёт в аренду пейджер", слушай, а эта не та партия, на которую мы пашем?
- Никто не виноват в том, что ты владеешь фотошопом и всеми этими корелами. Надо было молчать о таланте художницы, тогда бы никто тебя и не запряг. Сама виновата.
Ага! Значит, Алиса шарит в векторной графике. Жаль, что я ничего в ней не понимал, но, чтобы не ссорить друзей я решил сплотить их тонким психологическим манёвром:
- Народ, а что вы вообще хотите от этого движения? Каких последствий? Ну, надо ведь всегда ставить перед собой цель, которую вы хотите достичь.
- Революция, - хором ответили Слава и Алиса.
Когда люди думают об одном и том же, то они становятся едиными, поэтому самые универсальные идеи правят миром. Не случайно любовь к сиськам так сильно сближает мужчин. Я со скептицизмом относился к революции, которая казалась мне просто потасканным словом из марксистско-ленинского лексикона. Тот край национального движения, что я увидел, не представлял абсолютно никакой силы, чтобы хоть как-то повлиять на революцию. Точно унюхав экстремистскую фразу, на улицу выкатился серо-синий бобик, откуда по матюгальнику раздалось:
- Стоять.
Не доклеив листовки и стикеры, мы ждали приближения полицаев. Слава сказал, чтобы мы не дёргались, так как больше всего преследователя подзадоривает как раз-таки бегство. Вылезшие из машины полицейские, поправив намордники курток, подошли к нам и спросили:
- Чё делаете? Чё клеите?
Алиса тут же включила мастерскую женскую игру:
- Мы студенты, подрабатываем расклейкой объявлений. А то сами знаете, зарплаты маленькие, кушать охота. Работы нет, вот...
Менты мнут лица в сочувствии:
- Это точно. Вообще хреново всё.
Полицай смачно потянул носом, и собрался было уходить, когда его напарник, более смышлёный и молодой, задумчиво рассматривал взятый у меня стикер. Он сказал:
- Погоди, Василь.... Смотри, тут чего. "Защити будущее славянских детей... против чёрной оккупации.... За справедливость, русский вооружайся!"... это чё, Василь, такое?
Толстый полицай почесал рукой живот и показал, что обучение в школе милиции не прошло для него даром. Вспоминая хитрости российского закона, он юридически грамотно произнёс:
- Давай в отделение их, а там разберёмся.
Я никогда не сидел в участке, поэтому такая возможность угнетала меня больше, чем деградация русской нации. Сразу же захотелось убежать. Но Слава выступил вперед и ввел в концерт соло из несколько сотенных бумажек:
- Командир, давай договоримся?
- Без проблем, - улыбнулся довольный полицай.
Оставшиеся листовки мы доклеивали с эскортом из следующей за нами полицейской машины. Синим маяком она отпугивала серые тени, липнувшие к нашим лихорадочным движениям.
***
Был концерт, и было пиво. Я и подумать не мог, что алкоголь так сильно раскрепостит мои трезвеннические убеждения. С тех пор алкоголь прочно впитался в мою кровь. Играла настолько отвратительная музыка, от которой бы Шуберт сделал сам себе минет, что хотелось скакать, орать, бегать, драться, лишь бы отсечь от себя грубые рифы, глухой вокал и оккультный хрип говно-гитары.
- Ой-ой!
Я напился пивом под завязку и кинулся в пучину слэма, стараясь своротить кому-нибудь не то нос, не то душу. Недалеко плясал Шут, раскидывал людей Лом. Мы сеяли страх и ужас, а алкоголь, гидрой растекающийся в крови, делал меня королём. Страх, неуверенность, стеснительность - всё это испарилось под действием Бахуса. В меня вселились демоны вседозволенности, и в пылу слэма я не раз приближался к Алисе и, налетая на неё, ощупывал её тело. Лис быстро разгадала этот маневр и снабдила меня сильным ударом ноги в пах. После концерта заезжих гастролёров мы выползли на улицу. Улыбчивая апрельская ночка. Обветренная луна, при виде которой хотелось писать стихи. На её лимонном лбу покоился костяной венчик кратеров. И это было так прекрасно, что я возопил на всю мёртвую улицу:
- Как хорошо!
Наши головы ещё не успели остыть от алкоголя, когда мы с хохотом закидали камнями какую-то шашлычницу. Обнявшись за плечи, и свесив головы, мы шли переулком в знакомый кабак, а городу, как мне тогда казалось, смертельно не хватало Есенина. По пути нам попался репер, который опростался в широкие штаны, и которому мы зачем-то пожали руки. Встретилась и дохлая собака, на живот которой случайно наступил Лом. Он потом долго вытирал опарышей и кишки с подошвы о прошедшего мимо азиата.
- Как хорошо!
Не думай ни о чём! Рядом - друзья, девушка, которая тебе нравится тоже среди них. Алкоголь делает тебя полубогом с претензией на могущество. Ночь всего лишь преддверие жизни и все дороги мира открыты перед тобой. Но хмель постепенно выветривался, и друзья начали абстрагироваться друг от друга. Шут начал свою привычную песенку:
- Илья, вот когда крестили Русь огнём и мечом, о чём свидетельствует новгородские источники, это разве хорошо?
- Плохо. Но тогда время было такое. Нужна была идеология - один царь на небе, один на земле, чтобы сохранить целостность страны.
- Значит, ты согласен, что твою рабскую религию привнесли на Русь силой?
- И сделали это жиды, - мощно добавляет Лом, - христианство - это еврейская вера. И свободный человек никогда не будет поклоняться распятому жиду. Об этом Истархов писал.
- Да почему рабская! - взрывается Илья, - а как же, не мир я вам принес, а меч? В Библии написано, что отдать жизнь за други своя - это высшая доблесть, доступная человеку. Как же Скобелев, Кутузов, Евпатий Коловрат, Пожарский, Богдан Хмельницкий? Они все были христианами и что, они рабы?
Гоша показывает мелкие серенькие зубы:
- Но ведь придумали христианство жиды, признай? Ведь это была ближневосточная секта, которой нереально подфартило. А потом церковь всегда учила подчинению, приятию светских властей, учила быть рабом. Как она Батыю подмахивала!
- Я не поклонник РПЦ, - кричит Илья, - это коммерческая организация рэкетиров в рясах! Христианство учит служению в смирении, ведь только полностью посвятив себя какому-то делу, можно стать по-настоящему свободным.
Шут добивает парня:
- В служении еврейскому богу Иисусу Христу?
- Да и пошли вы на хуй, - Илья, обидевшись, быстро уходит в ночь, - я не раб, это вы дебилы.
Слава, выматеривший остряка, орёт в темноту:
- Эй, Илья! Постой! Сёдня же праздник. Вернись!
Издалека доносится:
- Пошли вы, ссаные язычники! Идите вокруг пеней плясать!
Гоша, хохоча, заряжает вслед:
- Слава Адольфу Гитлеру!
Этот крик выветривает споры из мозгов, мои друзья сразу же подхватывают:
- Да здравствует наш вождь!
- Слава национал-социализму!
- Зиг Хайль! Славься Дедушка!
Меня ошарашивают эти крики, как гром. Понимая, с кем я теперь дружу, тем не менее, я оправдывал сам себя, убеждая, что мои друзья просто ценят пример национального социализма как вещь для подражания, но не поклонения. Про Гитлера кричат все, от Алисы до Лома, плавясь в эсхатологическом экстазе. Я бы продал свою душу, лишь бы оказаться сейчас в другом месте, потому что я не хотел славить того, кого считал недостойным этих слов.
- Хейл Хитлер!
Провинциальный городок, затерявшийся на бесконечной русской равнине, дрожит от этого крика. Друзья выстраиваются в линию и гордо вскидывают руки пылающей луне.
- Эй, Дух, а ты чего?
Я цежу:
- Для меня двадцатое апреля - это не праздник.
- Почему? - все искренне не понимают моих слов. Шут добавляет, - разве ты не националист? Разве ты не плясал сегодня и не угнетал хачей?
- Националист, но...
- Ну, - зло командует Алиса, - чего ты вечно как трус какой-то. Ты половинчатый, как перерезанный червь. Ты даже не в одной акции не участвовал, но боишься вскинуть руку. Нельзя быть наполовину национал-социалистом, Сеня. Это как быть немножко беременным. Ты либо национал-социалист, либо петушиный подпевала.
Слава твёрдо говорит:
- Она права. Решай: или ты с нами или без нас. Наша цель - это спасение белой расы, а Адольф Гитлер сделал для ее возрождения больше, чем любой человек на земле.
На меня смотрят непонимающе и почти с ненавистью. Если ты в подростковой нацистской среде сказал, что не котируешь Адольфа Гитлера, то тебе сразу же сделают обрезание, чтобы был повод сразу же затолкать тебя в печку. Еще тогда, в эту апрельские обезьяньи сумерки я понимал, что ярко выраженный подростковый гитлеризм, это всего лишь желание выделиться над толпой, которая ненавидела предмет их обожания.
- Ну?
Алиса сверлит меня зелёными огнями глаз. Шут зло глодает мою лунную тень. Сунув взятку совести, нехотя, как будто тянут за лебедку, моя вытянутая рука ползет к небесам.
***
Меня решили посвятить в скинхеды. Бриться, как и носить бомбер я наотрез отказался - мне банально не нравился этот вульгарный, уличный образ субкультурного солдата, для которого я был слишком тепличным. К счастью, компания уже отходила от юношеской атрибутики, и одевалась, как нормальные... хм, впрочем, нет, скажу по-другому - и одевалась, как обычные люди. Правую среду стремительно завоевала хардкорная мода, где нужно было носить спортивные вещи, танцевать хардбасс и быть тупым идиотом.
- Может не надо? Я все-таки не национал-социалист, - вяло протестовал я, - в Гитлера не верую.
Вперёд выскочил вихлястый Шут:
- Чурок ненавидишь?
- Да.
- Считаешь, что Россия гибнет?
- Угу.
- Любишь русский народ?
- Да!
Шут повернулся вокруг своей оси, как коловорот, и торжественно провозгласил:
- Господа и милая дама, - Алиса холодно кивнула, - представляю вашему вниманию новоиспеченного национал-социалиста по имени Арсений и по прозвищу Дух!
Потом меня обхватили за плечи и повлекли в проходные дворы. Я пытался затормозить около пивного ларька и купить всем пива, потому что знал, что если все напьются, то никуда акционировать мы не пойдем. В крайнем случае, от наших действий пострадают автомобили или дворники. Но Лом, чьи большие ноздри раздувались, как при пожаре, целеустремлённо тащил меня вперёд. Бригада, пораженная вирусом sXe, стремительно трезвела.
- Помни, - наставлял меня Слава, - первым всегда прыгает самый сильный, самый боевой. Это - Лом или Фитиль, но фюрер сегодня никуда не пошёл. Короче, самый сильный валит жертву на землю. Для этого нужно схватить за воротник и раскрутить человека. Потом вступаю я. Обычно мы с Ломом бьём чурку, но теперь вместо меня вступаешь ты. Когда Лом повалит его, подбегай, бей, как хочешь, а потом Шут пошарит по его карманам. Это называется прыжок. Алиса на стрёме. Когда она кричит - отступаем, тогда бежим. Главное не мешаться и не бежать раньше, чем крикнет Лис. Четыре человека на одного недочеловека - это самое оптимальное соотношение.
- А если их двое?
- Если будет двое, то не нападаем. Там всё может непредсказуемо кончиться. На всё секунд пятнадцать, не больше.
Пытаясь, справится с дрожью, я хмыкнул:
- Отпиздить таджика - отличная борьба за Россию.
Алиса презрительно фыркнула:
- Да Россия тут не причём. Только дебил думает, что от избиения чурки она станет лучше. Хотя... чуточку лучше станет, конечно. Тут дело в тебе, Сеня, это контрольная работа для собственного духа. Ты просто не знаешь, как это сложно, заставить себя впервые ударить человека, который намного старше тебя. Ударить не в школьной драке, а на улице, заранее расчетливо обговорив детали. Это не защита собственной чести, даже не налёт на жертву пьяным мобом, это настоящая воинская инициация. Ты начинаешь с взаимно проигрышной позиции, с позиции преступника. Это проверка теста, из которого ты слеплен. Это не боксёрский ринг, здесь улица. Те, кто думает здесь о благородстве - погибает или садится в первую очередь. Так что забудь либеральные бредни про нападение толпой на одного. На войне не до манер. Это чушь недалёких людей, бесконечно далеких от драк. Кто ни разу так ни делал в жизни, тот не имеет никакого права говорить о насилии.
Слава кивнул:
- Лис всё правильно говорит. И ещё, запомни, когда идёшь на дело, никогда не шути про Ромпер Стомпер. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Ты понял?
- Это фильм? - не понял я, - я же...
- Ты не смотрел его? - глаза Гоши чуть не взорвались, - бли-и-н, ну ты даёшь. Ты не смотрел самый главный скиновский фильм? Вечером я тебе болванку дам. Обязательно погляди эту классику!
Уверенность, что мы не будем схвачены, а вечером посмотрим фильм, придала мне сил и я сказал:
- Хорошо.
Когда дворы принимали вокруг нас всё более побитую форму и щеголяли отколотыми носами лепнины и морщинами старой штукатурки, навстречу нам попадалось всё больше приезжих. Они безразлично шли мимо, не подозревая, что мои друзья жадно ищут жертву. Надо сказать, что мои спутники преображались с каждым пройденным шагом. Несмотря на их начитанность, гибкий ум (конечно, не учитывая феномен Лома) с ними происходили пугающие превращения.
Лицо Славы заострилось, в нём появились бритвенные черты. Он утратил задумчивость и холодность, продав её ради наступления ража берсерка. Глаза Лиса бегали по сторонам, оценивая местность. Тонкие губы что-то шептали. Лом радовался и хохотал, подпрыгивая на месте, и его огромные ладони сходились одна в другую. Гоша танцевал вокруг, вертясь волчком, и безумие овладевало его лицом. Все преобразились, вошли в какой-то другой мир, куда они проникали очень часто, но куда впервые стоило пробраться мне. Я же являл собой жалкое, забравшееся само в себя существо, кораблик в бутылке, что хочет уплыть куда-нибудь в пятки, заточив в трюме трясущуюся душонку. Это было страшно, и я пытался справиться с этим чувством лишь потому, что не хотел подвести людей. Всего пятнадцать секунд и я буду свободен.
- Действуем.
Голос Ника вырвал меня из ужасающей пустоты.
***
Вальяжно шествующий кавказец в чёрной блестящей курточке жука-навозника, даже не успел удивиться. Лом, подбежав сзади, схватил его за пояс и кинул потенциального борцуху через себя. Кавказец ударился головой об асфальт, и сердце моё замерло: я ожидал увидеть вывалившиеся на дорогу извилины, хотя Вячеслав всегда утверждал, что мозгов у горцев нет в принципе.
Меня не пришлось подталкивать, а я сам, впав в воинствующее безразличие, устремился к упавшему телу. Пространство вобралось в одну точку, ставшую этой чёрной блестящей курточкой и я сходу, тормозя по всем правилам баскетбола, влепил пришельцу мощный удар пыром. Из перебитых хрящей потекла тёмная, расплескивающаяся от продолжающихся ударов, кровь.
Я впервые бил человека.
В этого неизвестного, то скулящего, как побитая собака, то орущего человечка, я всаживал точные удары. А затем, подняв ногу, бил его сверху вниз, как молотобоец загоняет в фундамент сваю. Страх исчез, вильнув хвостом, а во мне просыпалась опасная, сухая ненависть. Я корил и ругал себя за то, что столько времени вел жизнь овоща и терпилы, никогда не отвечая сдачей на деньги. Бить человека также просто, как есть. Более того - это также необходимо, как пища. Необходимо для того, чтобы понять, чего ты стоишь. Я с пугающей ясностью понял, о чём были слова Алисы и почувствовал, что внутри меня, за слоем отговорок и страхов бьётся жестокое, как Средние века, сердце. Не было потери сознания и экзистенциального шока, а присутствовала сплошная, обострившаяся до углов реальность. От выброса в кровь эндорфинов я понимал всё, что происходит вокруг, поэтому меня не удивил крик Лома, обращённого к кавказцу:
- Отдай мобилу для Перуна!
Когда это не подействовало, подбежавший Шут завопил:
- Ах ты, сука, Сварогу нужен твой сотовый!
Избиение, длившееся секунды, продолжилось. Особенно мне нравилось, что на это смотрит Алиса, поэтому я, как раб, продолжал бить мужчину. Дремлющие архетипы предков с боевым кличем проломили хлипкую плотину гуманизма, что выстроили во мне всякие премудки в очках и с бородкой. Я мужчина, поэтому должен сражаться и убивать! Не оттащи меня друзья от человека, превращённого в смятый кулёк нащёлканных семечек, я бы остался там до вечера, машинально засаживая в него мощные футбольные удары.
- Уходим! - говорит Алиса и меня, обнимая, как любовник, уносит в сторону Лом.
Вечером, когда сумерки покрыли меня славой, мы пили пиво. Мне подарили старый синий бомбер, который принадлежал убитому скину, павшему от пуль черных. Когда я одел эту безразмерную куртку меня облили пивом, покрестив в скины. Это было чисто-символическое пиршество победившей дружины викингов. Гоша украл сумку, где оказался дорогой телефон, немного наличности и паспорт, который мы порвали и выкинули. Теперь, устроившись в привычном тихом дворике на другом конце города, мы проходили ускоренный курс релаксации, и медленно вытравливали из крови накопившийся там адреналин. Я был так город собой, что не заметил того ужаса, что стал подкрадываться ко мне только после содеянного. Что могло быть? Что было бы, если в момент избиения, по закону подлости во дворе бы заехала машина ППС? Зато мои друзья, как бывалые каторжане, не обращали на это никакого внимания. Для них это было рядовое приключение, которое пощекочет нервы неделю, а затем приплюснется к многотомному архиву веселых историй. И снова неутолимый волчий голод погонит их на улицы.